Жила –была девочка или
«Зелый свет»
«Калейдоскопы» детства вспоминая...
... Каждое утро девочка подходила к большому зеркалу в доме и рассматривала себя в нем, не узнавая... Казалось, она должна быть другой, не такой! На нее смотрели доверчивые детские глаза на безобразном (по ее мнению ) лице и улыбались...
«Сегодня я я должна быть другой, красивой! –говорила она себе, по-детски, распахивая свои мохнатые ресницы.
Ей казалось, что она должна разгадать тайну этого «зеленого света», таившего что –то в разноцветных преломлениях зеркального стекла...Она крутилась перед зеркалом в незнакомом танце и мечтала...стать чуть красивей... а может быть, стать красавицей!
Деревянное зеркало старинной работы с вкраплениями по краям из венецианского стекла было приобретено в их семье по случаю отъезда богатых соседей в Израиль. Сосед по улице, старый, добрый еврей, оставляя это зеркало, сокрушаясь по этому поводу, сказал как в завещание, напоследок:
« Много всего перевидало это зеркало, вобрав в себя радости жизни... А вам, оно вернет, отдаст все эти радости...»
В семье это зеркало любили, берегли... И вытирала «изысканную» пыль с него только мама, заботливо отирая стекла, не давая никому дотронуться. Она гордилась им, зная, что ни у кого такого замечательного зеркала не было...при нашей-то бедности...
И в солнечный день зеркало это необычно отражалось в пространстве комнаты светящимися гранями, украшая дом переливами цвета, играя светом, меняя краски... И верилось всем в доме, что это на самом деле необычное зеркало, что оно вдруг изменит и нашу жизнь к лучшему.
Верила в это свойство зеркала и девочка, наивно доверяя отражению свои тайны.
Каждый раз дотрагиваясь и оглаживая кромку , округлости зеркала пальцами, всматриваясь в свое отражение, девочка пытаясь передать ему свои тайные мысли.
Казалось «этот свет» должен преобразить и ее, девочку, превратив ее в красавицу - принцессу!
Вот и сегодня она торопилась подбежать к резному стеклу зеркала, отражавшему «искорку», и вновь взглянула: не стала ли за ночь другой, красивой?
Худенькое, бледное лицо с синеватыми тенями под глазами, усиливая бледность бумажной бескровной кожи, высокий лоб, -делали свое дело, обезличивая ее.
- Факт, она некрасива! - грустно говорила она о себе.
- Когда же я стану красивой? – в ожидании, спрашивала она, всматриваясь в себя, ожидая, пытаясь найти «фантастические» изменения за ночь.
И опять видела эти тоненькие уродливые косички, так расстраивавшие ее. Они , по-прежнему, торчали в разные стороны, а маленький курносый нос, «в крапинку», от веснушек, также смотрел уныло, был таким же маленьким...и «безучастным»
И, не увидев особых изменений, девочка вдруг замечала только особый огонек, «зеленый свет», отраженный зеркалом в ее глазах, который неописуемо оживлял выражение лица, делая облик красивым, а глаза - внимательными и спокойными, готовыми , по –прежнему, доверить зеркалу свои тайны...и улыбку .
- Доченька, вставай, вставай детка, пора уж и к деду...Вон, уж и утро настало...Холодно сегодня, зябко. Вставай, доченька, снеси ему утрешнее –то, просил вчерась, чтоб вечернего не приносили... Слышь! Кому говорю, - вторила мама. – Вставай! Да не забудь, кофтенку –то накинь, там знобко.
И продолжала про себя:
- Капризы дед выказывает, чем дальше... тем хуже, ворчит все... И то ему не так, и это... Все ему неладно, и запах молока уже не нравится...Да, наше-то молоко вся округа берет... Вот и Мария Ильинишна (она так и проговаривала вместо ч –ш) давесь, хвалила, мол, вкусное и лучше нету...
Свозь сон мне уже представлялся или мерещился один и тот же страшный старый дом, вросший ставнями в землю, очень похожий на дом деда. Казалось, дом деда тоже скоро уйдет совсем под землю...Окна с тяжелыми наличниками, падающими ниц - наклонились в косом обличие, в бессилии подняться. Крыша, позеленевшая от мха, наросшего по краям, торчала необычно, уродливым выступом – остовом, посередине, готовая свалиться в самый неожиданный момент.
И весь он был похож на дом бабы Яги, которая , казалось, « ненадолго ...почему-то покинула этот дом, но вот-вот, явится, и выбросит старого деда на улицу»... и останется дед совсем одиноким и несчастным долее, чем ныне... Я спросонья, вновь представляла старика, «вглядывась» в лицо «своего» деда...
Большой, здоровый на вид, широкоплечий, - «с медведя» - с растрепанными волосами, которые он никогда не вычесывал –они так и торчали вокруг старческого лица в разные стороны, безобразя облик его, страша меня, - он медленно берет бутылку, не торопясь, моет ее в грязной воде, вытирает, а затем также долго и медленно достает из пакетов и протягивет мне свои «гостинцы»: розовый пряник или конфету в мятой обертке, пропахшей травами.
Проходило целых полчаса, а иногда и час целый за этой возней... Я успевала «фантазировать»...
Мне казалось, что это друг той самой Бабы Яги, -страшный «домовой» , которым пугали всех детей, из сказки, нечаянно оказавшийся тут, рядом с нами, в нашей жизни... Казалось, вот он скоро закончит все свои дела здесь, на земле, и отправится дальше в «свою» сказку...Да, что –то, задержался, не по делу... Мое воображение рисовало картины, одну страшнее другой... Поэтому, когда мне приходилось заходить к нему, в его пропахшую разными незнакомыми запахами комнату, я старалась не разговаривать с ним... Думалось, если заговорю, еще и он заговорит «на час» или «уведет он и меня в свою страшную сказку»... «Уговорит»...
Слушая маму сквозь сон и дрему, я продолжала спать, пытаясь завернуться головой в глубь одеяла, не желая вставать, вылезать из теплой постели. а более того, не хотелось идти к деду, к его запахам...
Я знала, что отец теперь растапливает печь и ставит казанок с похлебкой – наш завтрак... и обед, - сытный, на весь день в уже растопленную, жаркую печь, чтобы успеть накормить всю нашу ораву, - пока мама не вернется со своим «вкусным бидоном» с работы. По утрам мама доила нашу корову«Стешку». Ей нужно было до работы управиться со всеми домашними делами, а после -еще бежать на работу, в ресторан, а вечером на дежурство в магазин, там, ночью она «принимала» теплый, свежий хлеб...
-А вечером поедим теплого, мягкого хлеба, - мечтала я спросонья.
К деду идти не хотелось...И я всякий раз отнекивалась, а когда не получалось, шла как на каторгу...Надо!
Вот опять я, углубляясь в воспоминания, отвлекаюсь, отходя от темы... Разве это обойдешь?
Ни у кого тогда на столе не было такого хлеба... Мягкий, душистый!
Тогда хдеб давали «по головам», сколько голов в семье, столько буханок и давали...Времена такие были, их называли «хрущевскими», когда начисто пропал со стола белый хлеб! Да и черный-то не всегда имели... Ну, а о белом хлебе только мечтали. Вот мама и устроилась в хлебный магазин, чтобы не стоять в очередях за хлебом для большой семьи... только и всего, а чтобы - больше, нельзя было и подумать, хоть и работала рядом с лотками хлебными...Поэтому маму мы почти не видели. Сами кормили живность дворовую: гусей, кур, скот. Сами управлялись со всем хозяйством. Правда, вечером попадало некоторым из нас, за отлынивание... Была я тогда еще маленькой, даже в школу не ходила, -« под стол... пешком ходила», а все помню...
Знала, с ночи тепло в доме выветрилось, и в комнате, как всегда, - холодно, пока отец не протопит печь. Зябко. Поеживаясь от утреннего холода, я выходила на еще пустую улицу и шла к дому деда...
Авгус т, с дождями и ветрами, как всегда, приходил быстро, прогоняя теплое лето, укорачивая длинные летние ночи.
Шла пустынной по утрам улице и думала о том, что сейчас, там, в доме, как всегда, в утренней тишине дома слышатся только голоса отца и матери.
И вспоминала о ее наказе:
- Ты вечером –то ко мне приходи, в магазин, ночевать одной страшно. - Поможешь мне, управиться, если захочешь.
И я представляла теплый, «мамин магазин» с душистым запахом свежего хлеба. Ходить с мамой на работу я любила. Магазинные полки, полные хлеба, -и белого, и черного...представлялись мне «Хлебным царством». Только в «царстве» этом не было мне места...Были даже французские сладкие «сайки», которые мама не покупала нам, они были очень дорогие для нас, а здесь, ночью, мама вдруг угощала, как бы за заслуженную работу. Ей продавцы давали вкусные булки «вместо благодарности», за хорошую, справную работу. Ведь у мамы, в ее смену, за ночь не пропадала ни одна буханка хлеба, как у некоторых. И работники магазина ценили ее, хвалили, а мы слышали и гордились!
И каждое утро повторялась одна и та же картина...
В чистом белом фартуке, с белой косынкой на голове, с эмалированным ведром в руках, -мама возвращается с дойки. Подоенное утрешнее парное молоко разливает в стеклянные четверти, расставленные по утрам по порядку на столе, туго закрывает горлышки бумажными затычками . Затем тяжелые, полные четверти молока (так думаю, что каждая с 2,5л) с трудом вставляет в плетеные корзинки, перекидывает их через плечи сестре и отправляет ее на базар.
... Усталая, с пустыми четвертями в корзине за спиной, возвращалась она домой с базара, и успевала даже сделать уроки и бежать в школу. Помню еще... А на прибыль со сдачи еще и умудрялась конфеток нам купить. И ждали мы ее с базара- малышня , стараясь не пропустить момента. Иначе, можно было и не получить тех заветных конфеток.
Придя с базара, как всегда, она усаживалась за большой, круглый стол , надевала на уши «отцовы наушники» и раскладывала перед собой все учебники, стараясь сосредоточиться. А так как у нас только что родился наш младший брат, нужно было иногда покачивать и его люльку.Так она приноровилась качать ее (люльку) ногой, растягивая длинную резиновую веревку через всю комнату, чтобы не отвлекаться...
Так, в наушниках, с веревкой –качалкой в ноге, она усаживалась за наш большой стол и просила меня, одновременно с этим всем, еще и расчесывать ее длинные волосы –огромные косы. Я любила расчесывать ее локоны, укладывать косы в «короны», - игралась.
А уже в школу она шла строго, с расчесанными волосами, заплетенными в тугие косы.
А меня, дошкольницу, с полуторной бутылкой, для меня еще тяжелой , зеленой бутылкой (может быть, от «шампанского»?) мама отправляла к деду, всегдашнему и постоянному нашему покупателю молока. Крепко обхватив, держа за горлышко зеленую тяжелую бутылку молока, я каждое утро отправлялпсь на соседнюю улицу к одинокому старику, проживавшему одиноко в старом, «страшном» для меня тогда, доме.
Был он беден, стар, одинок. Жил в старой деревянной избе на соседней улице.
Я так и несла эту ненавистную бутылку в охапке, боясь уронить. Запах парного молока бил в нос, хотелось отхлебнуть.. Но этого делать было нельзя
Иногда, пытаясь поменять руки, поднимала ее высоко над головой, желая увидеть «зеленый свет» через плотное стекло. Удавалось поймать преломленный зеленый свет! И тогда дорога превращалась в радость!
-Вот и поймала! Зеленый свет! –твердила я себе под нос, вспоминая детскую игру с зеркалом.
А еще... Такой « зеленый свет» , бутылочный свет, мы «ловили» из осколоков разбитого стекла, когда делали в земле «секретики». Эти земляные рисунки
