кухню, Вера покуривала в форточку, и рассказывала что-то смешное. В любовной связи с лучшей подругой жены Земцов никогда не состоял, но чисто внешне их отношения носили довольно игривый характер. Согнав с лица улыбку, приобняв хозяина дома за плечи, Вера вывела его из кухни в гостиную и накормила котлетами. Борис Семёнович принял душ, и, чувствуя себя лишним в собственной квартире, прилёг отдохнуть.
Скамьи от гроба убрали. В руках усопшей иконку сменил крест. Люди подходили, попав в непривычную обстановку, озирались, рассматривали иконостас, царские врата, паникадило, в котором стилизованные электрические светильники подменяли настоящие восковые свечи. Всего собралось человек двадцать пять. Стояли молча, изредка перешёптывались, бочком выбирались покурить. Борис Семенович стоял ближе к изголовью, рядом с детьми, тёщей, Полиной. Свояченица накупила свечей. Раздала в протянутые руки. К родственникам пробралась Вера, сунула в ладонь бумажный кулёчек. Борис Семёнович машинально взял бумажную воронку, посмотрел недоумённо.
- Свечу в него вставь, - пояснила Вера. – Воском заляпаешься.
Появился брюхатый, обильнобрадатый диакон, облачённый в стихарь с орарем. Не обращая внимания на любопытные взоры, положил на аналой толстую книгу в тёмном переплёте. Откуда-то вынырнула старушонка, похожая на серенькую юркую мышку. Тихонькая мышка оказалась чем-то озлобленной, мелкими шажками пробежала вокруг гроба, довольно бесцеремонно, неожиданно крепкими ручками-лапками отстраняя от него скорбящих.
- Место священнику заступаете! Расступитесь!
Из алтаря деловой походкой вышел священник, одетый в парчовую, тканную золотом ризу, с наброшенной на шею епитрахилью, концы которой едва не волочились по полу, и большим восьмиконечным наперсным крестом. Лицо его было сосредоточенным, взгляд целеустремлённым. Тяжёлая, богатая одежда, неудобная в повседневности, маска, скрывавшая естественные черты лица, говорили о важности, необычности предстоящего действа. Борис Семёнович засмотрелся на священника и запоздал с крестным знамением. В службе священнику помогал диакон: перевёртывал листы в книге, возжигал кадильницу, подавал чашу с освящённой водой.
«Живый в помощи Вышняго в крове Бога Небесного водворится…», - выводил полнозвучный баритон. Мысли Бориса Семёновича расползались. Усилием воли он пытался отрешиться от земного, сосредоточиться на песнопениях и речитативе священника. На минуту-другую ему это удавалось, он с вниманием слушал службу, но как только контроль ослабевал, мысли возвращались на землю. Заботила до чрезвычайности, как о чём-то жизненно значимом, мысль о поминках. Оттеснённый от забот об обеде, он выдал Виктории Львовне затребованную сумму, и думать, не думал об обеде. Теперь перед отпеванием спохватился, забеспокоился. Придёт уйма народа, где рассаживать, чем кормить. Полина успокаивала, практично рассудив, что не очень близким можно скоренько подать по стакану, обязательному блину и бутерброду. Родственники и близкие друзья сядут за стол во вторую очередь. И еды готовится вдосталь, ему с мальчишками на неделю хватит доедать. Слушая службу, Борис Семёнович опять забеспокоился. Он понимал, что Полина права, и всё же подобный, в две очереди обед представлялся ему не очень приличным.
Богослужение тянулось и тянулось. Борис Семёнович потихоньку оглядывался, рассматривал присутствующих, отмечая, что некоторые дамы в траурных одеждах выглядят весьма и весьма элегантно. Это наблюдение наводило на мысль, не является ли церковная служба, похороны своеобразной тусовкой. Злобная мышка-старушка не кто иная, как церковный шоумен, соответственно месту действия подсказывающий участникам, где встать, когда креститься, когда молиться. Вот закончится служба, зрители поаплодируют, а то и крикнут «Браво!» главному актёру, и, обсуждая представленной действо, устремятся на «халявный фуршет».
Распространяя ладанный дымок, священник обошёл гроб, приблизился к иконостасу, вернулся к аналою.
Служба продолжалась. «Как житеская сладость…», «его же успокоити, Господу помолимся», «Христу помолимся дати ему во веку успокоение», « … да простит Господь яже содеяла…» До сознания Бориса Семёновича доходили лишь обрывки творимой службы. Впечатлительный Миша, с детской непосредственностью впитывавший происходящее, сомлел, кто-то из женщин повёл мальчика на воздух. Свистящий шёпот сопроводил: «Служба не кончилась, подались! Безбожники!»
Наконец раздалось: «Вечная твоя память, достоблаженные и приснопамятные…» Прощальное приветствие сопроводилось едва сдерживаемыми вздохами облегчения. Появилась богомолка с подносом, предлагая подать, кто, сколько сможет на ремонт храма. Мышка-старушка юрко сновала меж скорбящими, отбирала недогоревшие свечи. Полина, раздражённая усталостью от ночных бдений, долгим стоянием во время службы, прошипела:
- Почему это?
Старушка так же раздражённо объяснила:
- На канун поставим, зажжём по покойнице.
Полина оттолкнула старушечью лапку, забрала свечи у матери, мужа, зятя, детей.
- Мы их дома у портрета зажжём, - и процедила сквозь зубы, обращаясь к зятю: - Вот скупердяи! – и всплеснула руками: - Ах ты, Господи! Про земельку-то я забыла! – сунув свечные огарки мужу, оставила родственников, торопливо подошла к священнику, направлявшемуся к алтарю. Тот что-то негромко сказал, с недовольной гримасой, и указал на дьячка.
Гроб под руководством Мишеля вталкивали в автобус, Борис Семенович торопливо курил. Подошла Полина. Показала полиэтиленовый мешочек с серой массой, похожей на золу.
- Странно. Все говорят, как гроб крышкой закрывать, тело освящённой землёй посыпают. Да я сама видела. Поп недоволен чем-то.
- Так ты взяла?
- Да. Дьячок насыпал. Господи, и здесь без платы лишний раз не пошевелятся. А куда денешься? Кто-нибудь обязательно скажет – денег пожалели. – Набожность осыпалась со свояченицы, уступая место деловитости. – Представь, у этих прохиндеев нужных шурупов не оказалось. Гвоздями крышку прибивать будут. Высший разряд называется!
На гроб с глухим стуком и шуршанием упали комочки глины, брошенной горстями. Могильщики споро закидали могилу, насыпали аккуратный холмик, установили временный крест. На холмик легли венки, цветы. Первыми ушли оркестранты. Для этих происходящее действительно являлось очередным представлением. Отойдя на десяток шагов от могилы, громко заговорили о своём, с шага перешли на рысь.
Стоя у раскрытого гроба, прощаясь, Борис Семёнович расчувствовался. Начал с банальностей – «дорогая жена», «спи спокойно», «детей выращу», «никогда не забуду». Потом даже глаза взмокрели. Целовал холодный лоб, хватал закоченевшие руки, выбил из них крест. Вера подхватила под локоть, отвела от гроба. Виталий сунул капроновый стаканчик.
- 4 -
Произносили слово родственники, друзья, дошла очередь до сослуживцев. Директор фирмы, в которой трудилась Анна Фёдоровна, присутствовал на отпевании, приехав в церковь к концу службы, и на похоронах. Высказал соболезнования, и уехал, сославшись на обилие неотложных дел. Лёнчик всё же принудил помянуть покойницу.
С рюмкой в руке поднялся Олег Ефимцев, мужчина тридцати четырёх лет, одетый в чёрную тройку. Волевое лицо с массивным подбородком несколько портили глаза навыкат. Облик преуспевающего, умеющего себя подать человека, довершали длинно остриженные, хорошо ухоженные волосы.
- Я хочу сказать о нашей Анне Фёдоровне вот что, - говорил Ефимцев ровным голосом, со скорбными нотками, не громко, но и не тихо. – Что Анна Фёдоровна была прекрасным работником, по-настоящему болеющим за дела фирмы, уже говорилось, и я целиком и полностью присоединяюсь к подобной характеристике. Я хочу сказать об иной стороне личности Анны Фёдоровны. Мне, как человеку стороннему, это бросалось в глаза. Анна Федоровна была верной, любящей женой. Создала крепкую семью. Сколько раз мне приходилось слышать от неё доброе слово в адрес своего мужа. По долгу службы Борису Семёновичу частенько приходилось выезжать в командировки. В такие дни Анна Фёдоровна бывала сама не своя. «Как там мой Борис? Да не случилось ли чего? Да как он устроился?» Вот слова, которые мы постоянно слышали от Анны Фёдоровны во время отсутствия мужа. Скажу по честному, Борису Семёновичу я по доброму завидовал. Я человек пока холостой, и мне бы очень хотелось встретить женщину, которая стала бы для меня такой же верной, любящей, заботливой женой, какой было Анна Фёдоровна для своего мужа.
Дамы курили на кухне. Застолье затягивалось. Всякое прощальное слово сопровождалось обязательным поминанием, организм требовал передышки. Пользуясь правами слабого пола, дамы вышли «попудрить носики», и задержались на кухне. Виктория Львовна с помощницей подсели к общему столу, никто не мешал доверительной беседе. Надя сидела за столом с чашкой кофе, Вера курила в форточку, Валентина с сигаретой в руке расхаживала по свободному пространству от двери к окну, стряхивала пепел в раковину.
- Да, наша дорогая покойница умела пожить, - молвила Вера в пространство, ни к кому не обращаясь, стряхнула пепел в розетку, поглядела в окно на оранжевые полотенца.
- Да уж дурой никак не назовёшь. Что говорить, все мы хотим от жизни взять всё, что можно, - философски отметила Валентина, приблизилась к окну, взяла из рук Веры розетку, загасила окурок.
- Ты о чём это, подруга? – Надежда смотрела, прищурившись, ожидая продолжения. Подобные заявления всего лишь пролог, затравка.
- Не хотелось бы плохо вспоминать о покойниках, - Вера посмотрела в потолок, выпустила вверх струю дыма.
Желание сдёрнуть покровы со святая святых читалось на лице лучшей подруги покойной.
- Ну, вы, дамы, дымите, как паровозы. Всю кухню Борису прокурите, - пробормотала некурящая Надя.
- Ничего, проветрит. Стол надо было с умом ставить, выход в лоджию не загораживать, - парировала Валентина, и продолжала философствование: - Кто знает, что хорошо, что плохо? Кто сказал, что пользоваться благами жизни плохо? Нас такими бог создал, пусть он и отвечает,- повернувшись к Вере, добавила с ехидцей: - Колись, подруга!
Какая лучшая подруга не любит позлословить за спиной милого дружочка. Веру раздражили обычные для поминального обеда похвалы в адрес покойницы. После нескольких тостов они представлялись ей чрезмерными, выходящими за рамки разумного. Подруги знали друг о друге всю подноготную. Анька – святая добродетель, а она – грешница, чувство справедливости требовало рассказать всю правду-матку. За столом она бы и намёка на тень не бросила на дорогую Аннушку, но здесь, в интимном кругу, душа не выдержала.
- Олежека видели?
-Это тот, из её фирмы? Аполлон в чёрном, всё восторгался супружескими добродетелями Анны Фёдоровны? – переспросила Надежда, и потупила заблестевшие глаза.
- Да-да-да. – скороговоркой подтвердила Вера. – Вот этот самый Олежек, не кто иной, как любовник нашей дорогой покойницы, верной супруги и заботливой матери.
- Фи-и! – насмешливо протянула Валентина. – Любовник, так любовник. Что с того?
- А кто он? Он же лет на десять моложе Анны, - быстро спросила Надежда, оглядываясь на дверь. – Сюда иди. Кричишь на весь дом, услышат.
Вера подсела к
