гражданин Патин Николай Александрович, задерживаетесь до выяснения обстоятельств наезда на сержанта ГИБДД, неоказание помощи пострадавшему при дорожно-транспортном происшествии и скрытие с места дорожного происшествия. Всё! – сухо добавил он. На этом наш сегодняшний разговор окончен.
- Вызови врача и охрану, - попросил он принёсшего заключение экспертизы.
Николай, как испустивший воздух шар, безвольно опустился на стул. В голове образовалась какая-то пустота, а потом, появился шум. Этот шум всё увеличивался и увеличивался, превращаясь в грохот идущего на всех парах грузового поезда, а в сердце запульсировала боль. Стало трудно дышать. - Только инфаркта мне не хватало! - где-то глубоко про-мелькнула неприятная мысль. Потом боль утихла, поезд медленно остановился, и только в ушах продолжало потихоньку шуметь.
- Патин!.. Патин!.. Что с вами? – откуда-то издалека, как сквозь вату услышал он встревоженный голос капитана.
- Ничего, - приходя в себя, тихо ответил он и задумался, вновь переживая случившееся.
Опять открылась дверь и в кабинет вошли двое: женщина - по-видимому, врач, потому что была в белоснежном халате и с каким-то прибором в руках, и молодой сержант, вероятно охранник.
Охранник остался стоять у дверей, а врач попросила Николая подуть в трубку прибора. Поколдовав кнопками и рычажками, она внимательно посмотрела ему в лицо и, повернувшись к капитану, произнесла: «Есть… правда, в небольшом количестве, алкоголь и, Николаю, - дайте ваш палец. Я должна взять кровь на анализ».
Закончив возиться, она, собрав какие-то провода и тонкую трубку прибора, не попрощавшись, вышла из кабинета.
Николай, в полной растерянности и с продолжающимся шумом в ушах, услышал, как капитан приказал охраннику увести его, а затем последовал не очень громкий, или так показалось ему, приказ охранника: «Встать! Руки за спину!»
- Вы же знаете, я не совершал наезда, - в последней надежде, что его поймут и поверят, поднимаясь, проговорил он. – Вы делаете огромную ошибку! Вы делаете ошибку, - ещё раз прошептал он, осипшим от волнения, голосом.
Глава восьмая
КИРИЛЛ
Появился он на рынке почти вовремя. Ну, опоздал, даже не опоздал, а чуть-чуть за-держался. Подумаешь, велика беда, не умерли же без него все торговцы на рынке. А отъевшаяся морда его хозяина вон, на месте, ишь, косит глазом, и земляной… тьфу, ты! – земной, поправил он себя, шарик не перестал вращаться в моё персональное, преперсональнейшее отсутствие.
« Крутится, вертится шар голубой,
Крутится, вертится над головой...»
Вспомнились ему слова давнишней песни. – Как там дальше?.. Ей Богу, не помню… хотя… там же, кажется, повторяются слова. Ааа, вроде бы так:
«Крутится, вертится, хочет упасть,
Кавалер барышню хочет украсть...»
Дальше у него застопорилось. Ну, никак не хотело вспоминаться, и всё. Ну, никак!.. А ведь раньше!.. Раньше он помнил слова этой песни. Они с Ниной частенько её напевали, сидя на берегу Иртыша или потихоньку плывя на катере по течению реки, всё дальше и дальше от города. Эх! Какое это было время…
- Эй, друг, ты что, уснул? – прервав воспоминания, раздался хриплый голос его напарника. – Давай, тащи ящик с помидорами. – Гля, Васька-буржуй, зырит на тебя во все свои лупоглазки. Того гляди накостыляет по шее.
Кирилл, с трудом поднялся с пустого ящика, на котором сидел и поплёлся в подсобку за помидорами. После вчерашнего застолья у Лёньки - было невмоготу. Даже утренний душ дома, не снял до конца похмелье. Хотелось лечь и не шевелиться, так он был разбит. Кое-как дотащив ящик с помидорами до прилавка, Кирилл совсем выдохся. Даа… старею я что ли? – подумал он и поплёлся, еле переставляя ослабевшие почему-то ноги назад, в подсобку.
- Эй! Кирилл! – опять привязался к нему напарник, - ты чего такой смурной? С боду-на вчерашнего, или дома жена что ли, на тебя наехала? Так мы же, вчера, одинаково пили, - и похвастался, - смотри, я, как огурчик! - Ты подожди, подожди, - в его голосе слышалось явное волнение, - я, сейчас, картошку отнесу вон той старой грымзе и дам тебе опохмелиться. У меня немного осталось в заначке… я не жадный для друга.
Кирилл прилёг на мешки с картошкой, Сердце билось барабанной дробью, а слабость навалилась такая, что пошевелить рукой было невмоготу.
Даа… укатали сивку крутые горки, как-то замедленно думал он. Это ж, сколько мне годков? Так… давай посчитаем - пересиливая слабость, стал он рассуждать. Если я родился в тысяча девятьсот сорок третьем, а сейчас – две тысячи первый, то, дай бог правильно со-считать и не ошибиться… Он начал считать в уме, но, что-то с этим делом, то есть с этой чёртовой арифметикой, у него что-то не заладилось. Даа, что-то у меня голова пере-стала варить… и вообще - с горечью сделал он заключение по поводу своих умственных и физических способностей. Скоро от этой, ежедневной пьянки, два плюс два не смогу сложить.
Так, в сорок треть… тьфу ты! От две тысячи первого отнять одну тысячу девятьсот со-рок три – это получится!.. Это получится…
Кирилл напряг мозг и даже закрыл глаза, чтобы ничто не отвлекало его от умствен-ной работы.
…Ага, это значит… мне сейчас… пятьдесят семь лет, почти пятьдесят восемь. Ну, себе ничего! - мысленно воскликнул он. Вот это да!.. И, чтобы не ошибиться в подсчётах, он ещё раз пересчитал. Смотри-ка, а ведь точно – полных пятьдесят семь лет иии… - От полученного результата подсчёта он даже поскрёб у себя затылок.
Тут ему, неожиданно, вспомнились их, с Ниной, уже взрослые дети - Боря и Светлана, вышедшая в этом году замуж и на свадьбе которой они с женой так и не побывали. Вот помру, подумалось ему, а зятя так и не увижу.
Да и сынок, Борис, как он там? В Москве? Конечно, он парень, ему легче в жизнь пробиваться, но, без родительской поддержки тоже, знаете ли, не мёд. По себе, детдомовскому шалопаю, помню. Сколько тумаков заработал, пока школу закончил…, сколько тумаков и царапин? Тут он, сам не ожидая, ударился в воспоминания о прошлой жизни в Никопольском, что в Украине, детском доме.
* * *
Как он попал в детский дом - он не помнит. Как-то, воспитательница, на его вопрос о родителях сказала, что его, совсем маленького, принесли в детдом люди, нашедшие его в кроватке умирающим, а на диване лежала давно умершая пожилая женщина. Принёсшие его люди сказали, что это его бабушка. Больше она ничего не знает. Может быть, ещё что-нибудь в документах есть? Так это в архиве, а ключ у директора. Просто так туда не за-браться.
Шли годы. Кирилл совсем забыл о своём желании что-либо узнать о своих родителях и стал таким же, как все, детдомовцем – вороватым, драчливым и с речью, больше состоящей из нецензурных слов. Их, детдомовцев, все боялись и сторонились, как прокажённых, потому что, они всегда ходили ватагой и чуть что, защищая друг друга, сразу кидались драться.
Весь мир для него делился на своих ребят и маменькиных сынков – чистеньких, на-глаженных и накормленных. Считалось большой честью – отобрать у такого маменькиного сынка домашний пирожок или булочку, а если, вывернув у него карманы, находили деньги, то и деньги, выдаваемые родителями ему на обед. А, если…, а если быть до конца честным, подумал Кирилл и вздохнул, то они, где-то в глубине своей пацанячьей души, просто завидовали этим чистеньким, хорошо одетым домашним ребятам.
У них было всё, чего не было в детдоме – папа, мама, коньки, санки, абрикосы, арбузы, школьная форма и фуражки с красивой кокардой, а у некоторых велосипеды и даже … собаки. А в детдоме всего этого не было и в ближайшем будущем не предвиделось. Значит, чтобы это заиметь – нужно было или отобрать что-то у маменькиного холёного сынка, или украсть!
Как сейчас помню, тянулась дальше мысль Кирилла, мне так хотелось покататься на настоящих коньках, а не на самодельных деревяшках с проволокой, но где их взять? На-стоящие, железные коньки у меня даже перед глазами стояли. Такие, с загнутыми носами, блестящими лезвиями и креплениями из свиной кожи их… их, если я не запамятовал, «Сне-гурками» называли, и ещё... эти... как их, нуу, пацаны называли их, то ли "ледянки", то ли ещё как-то... Я бы за них даже свой самодельный ножик - гордость детдомовца - отдал!
Такие коньки были, но не у меня, а у двух братьев, живущих не так далеко от нашего детского дома, совсем рядом, метрах в ста, ста пятидесяти вниз по переулку. И, однажды, я решился! Решился отобрать у них коньки, их блестящие, хромированные коньки, сам, в одиночку, чтобы владеть ими одному, без-раз-дель-но!.. Выследив, когда они выйдут на улицу покататься-покрасоваться, я подбежал к ним и, вытащив ножик из кармана, приказал: «А ну, снимай коньки! Быстро!»
Старший брат, я видел это по его глазам, на какое-то мгновение растерялся и, наверное, отдал бы коньки, а вот младший (я даже не ожидал такой прыти от него) неожиданно ударил меня коньком прямо по ноге. Адская боль пронзила меня и я, со слезами на глазах, упал на колени, а они убежали домой.
Это была моя первая и последняя в жизни попытка грабежа средь бела дня. Не знаю почему, но я больше их не выслеживал и не трогал. Та, так плачевно закончившаяся для меня встреча с ними, отрезвила меня что ли, сняла с глаз пелену зависти. Не знаю, честно говорю, не знаю. Объяснения у меня и сейчас нет.
А вот в ночных налётах на соседские сады я участвовал. Ещё как участвовал. Как толь-ко фрукты или овощи начинали поспевать в садах и огородах я, собрав ватагу из десяти-пятнадцати мальчишек и девчонок (да, девчонки тоже, иногда, участвовали в наших набегах), ночной порой налетал на приглянувшийся мне сад-огород. Мы, всем скопом, опустошали его, выдирали с корнем, ломали и крушили всё, что попадалось нам на глаза. Мы, набивали животы ворованными абрикосами, вишней, яблоками, морковью, огурцами, помидорами так, что они трещали от переизбытка пищи.
И, опять же, не пойму, по какой такой причине, я не делал налётов на сад двух братьев, хотя абрикосы в их саду, между прочим, были то, что надо – крупные и, наверное, очень сладкие, а на грядках росла всякая всячина. Можно было подумать, что на их сад-огород кто-то наложил табу для меня.
Кирилл, вспомнив свою жизнь в детдоме, даже усмехнулся. К чему бы эти воспоминания, дёрнув плечом, подумал он? Не иначе, как расслабился, вот и потянуло на далёкие, полуголодные детдомовские воспоминания.
Это ж надо, какие горы пришлось преодолеть, чтобы школу без троек закончить, сколь-ко труда вложить. Одним словом – детдомовский! Ни от кого помощи, ни от кого доброго слова. Но, ничего, выдержал, не сломался. По кривой дорожке, как некоторые мои одно-годки, не пошёл.
А, когда в институт поступал, сколько нервов потрепал. Вы только подумайте люди добрые - сдать экзамены, набрать на два балла больше, чем количество проходных и, не увидеть себя в списках зачисленных в студенты. Считай целый месяц, тридцать полных дней, пришлось обивать пороги деканата и ректора. Упёрлись – «Вы не сдали письменную работу – сочинение, по русскому и литературе». Нет, каково, а? В конце-концов пришлось при-грозить – если не найдёте моё сочинение, иду в прокуратуру, а затем подаю в суд.
И-и…, что вы думаете? На второй день, сам декан нашёл моё сочинение в архиве, а через полчаса выдали студенческий
