по-русски ни слова, да и на российской службе он без году неделю). С уничтожающей издёвкой упоминает Толстой самооценку Мишо («хотя иностранец, но русский в глубине души»), его «всемилостивейшего повелителя» (об Александре, и то и другое дважды) и о его претензии говорить от имени русского народа. Что до высказываний императора, Толстой умалчивает о том чудовищном давлении, которое испытывал Александр в эти дни практически от всего своего окружения, настаивавшего на мирных переговорах с Наполеоном. Фраза Александра «о картофеле», по свидетельству Мишо, звучала так: «буду питаться одним картофелем с последним из моих крестьян на самом краю Сибири». Толстой в романе опустил слова «на самом краю Сибири» (несколькими месяцами ранее Коленкуру Александр говорил о готовности отступать хоть до Камчатки). В результате этой толстовской тенденциозности слова Александра отрываются от своей основной мотивации и становятся совершенно неуместной высокопарностью. А ведь посланец Кутузова достаточно хорошо знаком императору. Именно полковник Мишо (затем поддержанный итальянцем Паулучи) обоснованно, на местности доказывает Александру опасность Дрисских позиций для русской армии (3.1.10) 17 . С ним можно и нужно было говорить «по делу»: из действующей армии прибыл толковый офицер. Тут не до красивых фраз: Наполеон в Кремле!
Впрочем в «Эпилоге» (ч. I, гл. IV) выясняется, что «во время народной войны лицо (Александр) бездействует, так как оно не нужно». Он востребован лишь тогда, когда возникла необходимость, «соединяя европейские народы», идти на Париж. Он обладает всеми необходимыми для этого качествами: чувством справедливости, участием к делам Европы, незатемнённым мелочными интересами; преобладанием высоты нравственной над сотоварищами — государями того времени. У него — личные счеты с Наполеоном…
Все главные в русской литературе книги остались (оставлены) незавершёнными: «Война и мир» 18 , «Евгений Онегин», «Мёртвые души», «Бесы», «Братья Карамазовы»…
Пройдёт около трети века и Толстой запишет (без всякой надежды на опубликование) в «Посмертных записках старца Фёдора Кузьмича» слова Александра — старца Федора Кузьмича: «я, величайший преступник, убийца отца, убийца сотен тысяч людей на войнах, которых я был причиной, гнусный развратник, злодей…».
Чтобы эта суровая запись не отвлекла от общей сложности и неоднозначности проблемы, напомню слова Г. Флоровского: «Вся значительность Александровского времени в общем нашем культурном развитии до сих пор не оценена и не опознана, … это период великого творческого напряжения». Флоровский цитирует Ф.Ф. Вигеля: «Я почти уверен, что Александр и Кутузов Его прозрели, и что даже самому Наполеону блеснул гневный лик Его».
3. «Страшные успехи» или скоропостижная кончина
При дворцовых революциях, в которых участвуют иногда два-три человека. Переносится ли тоже воля масс на новое лицо?
«Эпилог», ч. II, гл. IV 19 .
На протяжении всего XIX века информация о происходившем в Михайловском замке в ночь с 11 на 12 марта 1801 года была под запретом. Россия известила Европу о том, что император Павел умер от апоплексического удара. Правительство Англии, в чьих интересах и с чьим энергичным участием осуществлялся переворот, выразило свои приличествующие случаю соболезнования.
44 том Энциклопедии Брокгауза и Ефрона, опубликованный в 1897 году, всё ещё настаивал на том, что Павел Петрович «в ночь с 11 на 12 марта 1801 г. скоропостижно скончался». Только через 104 года после убийства запрет был, наконец, снят, и в печать хлынула лавина воспоминаний очевидцев и даже участников, сводные и аналитические работы. До того россияне черпали информацию лишь из неподцензурных рукописных источников, зарубежных изданий и весьма глухих намеков в художественной литературе.
В рукописной литературе, распространявшейся сразу после переворота, можно выделить четыре основных темы: 1) убийство тирана — не преступление (Брут был прав, убивая Цезаря); 2) неоправдавшиеся надежды на ограничение самодержавной власти в результате переворота (собственно революционное содержание переворота; эта тема заняла значительное место в 1826 году в показаниях декабристов особой комиссии) 20 ; 3) сочувствие Павлу, непонятому реформатору; 4) отвращение к самой форме расправы в виде пьяного буйства.
В 1817 году А.С. Пушкин написал свое стихотворение «Вольность», сыгравшее решающую роль в его ссылке на юг в 1820 году. О Михайловском замке он говорит: «Пустынный памятник тирана, / Забвенью брошенный дворец». И далее:
… в лентах и звездах,
Вином и Злобой упоённы,
Идут убийцы потаённы
На лицах дерзость, в сердце страх.
…
О стыд! О ужас наших дней!
Как звери вторглись янычары!..
Падут бесславные удары —
Погиб увенчанный злодей.
И днесь учитесь, о цари:
Ни наказанья, ни награды,
Ни кров темниц, ни алтари
Не верные для вас ограды…
Таким образом, Пушкин отразил в стихотворении три, так сказать, типовые темы неподцензурной литературы начала века, посвящённой перевороту (представление о Павле как тиране явно преобладало, сочувствовали ему немногие).
Стихотворение — дерзкое напоминание об убийстве, опровергающее официальную версию («апоплексический удар»). Поскольку оно начинается словами: «Тираны мира! Трепещите!», и Павел зачислен в «увенчанные злодеи», то как быть с его сыном, занявшим престол таким неординарным способом? Например, слова «Ты ужас мира, стыд природы! / Упрёк ты Богу на земле» целиком ли должны быть отнесены к одному Наполеону, или ему следует в какой-то степени поделиться и с двумя другими «тиранами» и «злодеями»?
Но в стихотворении угадывается ещё один чрезвычайно интересный секрет. Попробуем оборвать его таким образом: «И днесь учитесь, о цари: / ни наказанья, ни награды…». Тогда «наказанье» и «награда» оказываются в единственном числе и совсем в другом падеже! Соответственно, вместо запятой после «награды» просится восклицательный знак, или даже — несколько восклицательных знаков. И стихотворение, в таком случае, точнейшим образом описывает весь ужас ситуации, в которой оказался молодой император. Получивший власть из рук убийц своего отца, он не может их даже пальцем тронуть. Какая разница, что ему наобещали и на что он давал согласие?! Не хватает только наградить их («ни наказанья, ни награды!»)! Вот на каком опыте должны учиться цари. Вот оно истинное «дней Александровых прекрасное начало» 21 !
В 1824 году в своем наброске «Воображаемый разговор с Александром I» Пушкин «благонамеренно» называет оду «детской», но всем контекстом разговора решительно опровергает эту свою лукавую оценку. Если бы такой разговор действительно состоялся, Пушкин, конечно, наговорил бы императору «много лишнего, хоть отчасти справедливого» и был бы сослан за то в Сибирь(!).
В 1882 году Н.С. Лесков опубликовал рассказ «Последнее привидение Инженерного замка» 22 . Он упоминает о привидении Петра I, который предупреждал правнука, «что дни его малы и конец их близок». Предсказание сбылось. «Об этом записано в заграничных сборниках, где нашли себе место описания внезапной кончины Павла Петровича…». Далее: «В одном конце коридоров замка есть комната, служившая спальней покойному императору Павлу, в которой он лёг ночевать здоровым, а утром его оттуда вынесли мёртвым…». Наконец, упомянут и кадет, изображавший привидение. Он «напугал случайно проезжавшее мимо замка высокое лицо» 23 . Говорили, что кадет «умер под розгами». Разговоры об этой истории строго преследовались, наверное, как и всякие разговоры, касающиеся кончины Павла I.
Особого внимания в этом тексте, мне кажется, заслуживает выражение «заграничные сборники» (вместо «зарубежных книг, журнальных и газетных статей»). Непонятные «заграничные сборники» должны остановить читателя, заставить его задуматься, в каких источниках он мог бы почерпнуть информацию об этой загадочной кончине. А тогда он, конечно, вспомнит, что, кроме сочинений заграничных авторов, заграничных изданий, существует ещё и вольная российская печать 24 . А.И. Герцен в XXVI главе «Былого и дум» 25 , описывая свои визиты к О.А. Жеребцовой, упоминает «умерщвление Павла» и рекомендует читателю сочинения Тьера, который в своей «истории Консулата довольно подробно и довольно верно рассказал» об этом событии. Да и сама О.А. Жеребцова — одно из главных действующих лиц этой «революции».
Из зарубежных авторов, затрагивавших эту проблему и широко читавшихся в России (несмотря на запрет), назову также маркиза де Кюстина 26 . Кюстин пишет: «Если люди в России молчат, то камни говорят и стонут… Название (Михайловского замка — Н. Б.) не могло не напомнить мне о катастрофе, возведшей на престол Александра; я тотчас представил себе во всех подробностях роковую сцену, положившую конец царствованию Павла I… Александр стал императором и прослыл отцеубийцей, хотя дал согласие (я в это верю) лишь на арест своего отца, ибо хотел спасти свою мать, да и самого себя от тюрьмы, а может быть, и от смерти…».
Приведённая выше выписка из дневника Толстого явно свидетельствует о его колебаниях в том, какова вина Александра и какое значение ей придавать: «дающий одобрение, не мешающий убийству Павла (не может быть)». Друг Толстого князь С.С. Урусов, чьи взгляды очень сильно повлияли на историософию Толстого, воплотившуюся в «Войне и мире», уверял, что Павел умер естественной смертью 27 . Толстой не мог ни обойти эту тему, ни пренебречь её взрывчатым характером. В его черновых набросках к роману есть рассуждение 28 о «революционных периодах» в жизни каждого народа, переживаемых будто бы раз пять в столетие и «отличающихся только тем от того, что мы называем революцией, что власть при этих революциях находится в руках прежнего правительства, а не нового…». Толстой насчитывал в российской истории XIX века три таких «революции»: 1801, 1825, 1855 годов. Каждая из этих «революций» — резкая смена курса после смерти очередного императора. Слова о сохранении у власти прежнего правительства, видимо, надо понимать в том смысле, что не происходит перераспределения власти между сословиями 29 . Но опять-таки «революция» 1801 года — крайне рискованный пример (во всяком случае, в окончательный текст романа это рассуждение не попало).
Толстой практически открыто упоминает о «революции» 1801 года (3.1.6) применительно к встрече министра Балашова с Наполеоном в Вильне (конец июня/начало июля 1812 года). Наполеон раздражённо обосновывает Балашову своё решение о вторжении в Россию. Он говорит, в частности: Александр «нашёл лучшим окружить себя моими врагами… Бенигсен несколько более военный чем другие, но всё-таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания…» 30 . Толстой достаточно точно воспроизвёл этот разговор в соответствии с воспоминаниями Балашова — единственным свидетельством об этом разговоре Балашова с Наполеоном. Вообще Балашов не старается быть точным в деталях, но Е.В. Тарле 31 склонен верить сообщению Балашова об оскорбительных высказываниях Наполеона.
А.И. Герцен в упомянутом тексте, посвященном О.А. Жеребцовой, пишет: «При Екатерине двор и гвардия в самом деле
