без прямого упоминания даже и Марии Федоровны. Вдовствующая императрица появляется где-то на самом горизонте, как «очень милостивая к Элен» (2.2.5).
Дело, видимо, в том, что говоря о настроениях Анны Павловны, следует учитывать оттенки этих настроений. Н.Я. Эйдельман 48 цитирует высказывания И.И. Дибича («младшего», будущего полководца) накануне «революции 1801 года» (по дневникам принца Евгения Вюртембергского): «император тиран, но, конечно, он и вполовину не столь дурён, как его выдают, чтобы возбудить ненависть и стремление к самообороне и чтобы таким путём совсем от него освободиться. После того, как это произойдёт, одни надеются получить милости и почёт благодаря вступлению на трон старшего великого князя, другие готовят Павлу I судьбу Петра III и надеются добыть честь и славу от Марии Фёдоровны…».
Павел задолго до переворота подозревал Марию Фёдоровну в намерении царствовать вместо него, планировал сослать её в Холмогоры, либо заточить навеки в Смольном монастыре. Накануне переворота приказано было заколотить двери, ведущие от Павла в апартаменты Марии Фёдоровны. Достаточно уверенно можно говорить о том, что идея возвести на престол Марию I имела своих сторонников и не была вполне чужда самой императрице. Таким образом, в ночь на 12 марта 1801 года происходили последовательно как бы два переворота. В течение первого часа 12 числа устраняли Павла, а в последующие шесть часов подавляли попытки Марии Фёдоровны занять освободившийся престол. В этом, втором перевороте заметную роль сыграла великая княгиня Елизавета Алексеевна, она же — новая (после устранения указанного, последнего препятствия) императрица 49 .
Таким образом, Анна Павловна имеет основания вспоминать о каждом из императорской фамилии с той или иной грустью, но эта грусть всякий раз окрашена по-своему. Применительно к вдовствующей императрице эти особенности переживаний Анны Павловны описаны Толстым как «глубокое и искреннее выражение преданности и уважения» к «своей высокой покровительнице». Эта «высочайшая грусть», думается, окрашена также сочувствием к Марии Фёдоровне в связи с выпавшими на её долю испытаниями.
Павел в наибольшей степени заслуживал бы сочувствия. Но воспоминания о его ужасной кончине как бы встречаются в сознании Анны Павловны с претензиями к нему: он был слишком несправедлив к супруге. Упрёк и сочувствие взаимно нейтрализуются, грусти Анны Павловны не во что окрашиваться, и Павел вспоминается совсем без эмоций.
Что касается Александра, Анна Павловна слишком поглощена интересами своей высокой покровительницы, чтобы оставалось место для какого-то (помимо этих интересов) сочувствия императору, для понимания его позиции и его проблем. Так что здесь преобладает нечто большее, чем упрёк: что-то между упрёком и негодованием. Между упрёком и ненавистью. Такие чувства совершенно несовместимы со всем строем души Анны Павловны — верноподданной и благонамеренной. Она боится этих своих чувств, пытается подавлять их и всячески маскировать (в том числе, пряча их от самой себя) своими заклинаниями, бутафорски-восторженными восклицаниями: «наш благодетель», «наш добрый чудный государь» (ему «предстоит величайшая роль в мире»), он «так добродетелен и хорош, что Бог не оставит его…», «высота души императора Александра», его «самоотвержение», он «ничего не хочет для себя и всё хочет для блага мира» и т. д. Она «верит в одного Бога и высокую судьбу нашего милого императора». Когда так много сахара — это неспроста!
Остаётся царствующая императрица. Чувства Анны Павловны по отношению к ней настолько ужасны, что про этого члена императорской фамилии она старается вообще не вспоминать.
Так что, разная бывает «грусть».
1 Далее арабскими цифрами обозначаются разделы романа — том, часть, глава. Исключение сделано только для «Эпилога» — в таких ссылках сохранена нумерация источника — римскими цифрами.
2 Прототипом Бездеева является, как известно, видный московский масон И.А. Поздеев.
3 Иллюминатство — наиболее опасная для самодержавия масонская секта, прямо ставившая своей целью ниспровержение монархического строя. Зародилась в Баварии в 1765 году, уже в 1774–1775 гг. её деятельность была прекращена баварским правительством, но эти идеи получили достаточно широкое распространение.
4 «В масонстве русская душа возвращается к себе из петербургского инобытия и рассеяния» (Прот. Г. Флоровский. Пути русского богословия. Киев, 1991, с. 115).
В царствование Павла в ходу была масонская песня: «Изверг, могущий / нас трепещи: / мы равновесье в мире блюдём» (Степанов В.П. Убийство Павла I и «вольная поэзия» // Литературное наследие декабристов. Л., 1975, с. 77).
5 Эйхенбаум Б.М. Лев Толстой. Кн. II (60-е гг.). Л.; М., Госхудлит, 1931, с. 262.
6 Так, об экстравагантных планах Элен при живом муже выйти замуж за двух поклонников в салоне Анны Павловны говорится как о «недомогании» Элен.
7 Сам Толстой поначалу, в главах, посвящённых Аустерлицу, довольно сдержан в отношении императора. К открытой насмешке он прибегает лишь, обратившись к событиям 1812 года. К этой важной теме мы ещё вернемся.
8 Потому что и сам Александр I оставляет без движения горы нерешённых и неотложных проблем внутри страны и лихо бросает последние её ресурсы в безвыигрышную авантюру европейской войны (Вел. кн. Николай Михайлович. Император Александр I. Т. I. СПб, 1912; Архангельский А.Н. Александр I. М., «Вагриус», 2000, с. 133. 138). «Огромная страна — на поводу, у чужой дипломатии, жертва родственных и дружеских связей царской фамилии с иностранными дворами и навеянных извне фантасмагорий» (Ульянов Н.И. Роковые войны // Родина, 1993, № 7).
9 Прошлого касаются с теми пугливыми предосторожностями, с какими мышь высовывается из норки, хватает что поближе и, не совершая лишних движений, скорее прячется назад — в спасительную щель.
10 У Палена важная особенность его замысла в том и состояла, чтобы все участники, кроме самого Палена и Беннигсена, были основательно пьяны — об этом специально заботились. Заодно Пален и Беннигсен оставались на всякий случай единственными трезвыми свидетелями происходящего. Кстати, пьяными были в большинстве своём участники и предшествующей «революции» 1762 года (например, по воспоминаниям С.Р. Воронцова — брата княгини Е.Р. Дашковой, сохранявшего тогда верность Петру III).
11 Прот. Г. Флоровский. Цит. соч., с. 136. Характерно, что Г. Флоровский вынужден сделать эту оговорку, хоть и начал текст, посвящённый Александру, весьма сочувственно, почти панегирически («Император Александр — … эпоним своей эпохи» и т. д.), в том числе — одобряя его усилия реформировать систему образования.
12 Вел. кн. Николай Михайлович. Цит. соч.; Троицкий Н.А. Александр Первый и Наполеон. М., «Высшая школа», 1994; Труайя А. Александр I или северный Сфинкс / Пер. Н.Т. Туманянц. М., «Молодая гвардия». Студенческий меридиан. ЖЗЛ, 1997; Архангельский А.Н. Цит. соч.
13 Здесь же нужно упомянуть и потенциально-непочтительное стихотворение 1819 года «NN» (В.В. Энгельгардту). «Я ускользнул от Эскулапа…»: «Открытым сердцем говоря, … Насчёт небесного царя, / А иногда насчёт земного».
Очень подозрительно в этом отношении стихотворение 1820 года «Дочери Карагеоргия»: «Чудесный твой отец, преступник и герой, / И ужаса людей, и славы был достоин». В 1834 году в стихотворении «Георгий Чёрный» («Песни западных славян») Пушкин подробно опишет, как сербский вождь Георгий убил своего отца, противившегося восстанию. За это Георгия и прозвали «Чёрным». В 1820 году стихотворение о знатном отцеубийце вряд ли могло восприниматься нейтрально, как не имеющее отношение к России, не содержащее намёков на российские дела. Например, в 1808 году Александр получал анонимные письма с напоминаниями о том, что стало с его отцом, слишком дружившим с французами (Тарле Е.В. Соч. в 12 тт., т. 7, 1959, с. 206).
14 И одновременно (19 октября 1936 года) в неотправленном письме П.Я. Чаадаеву (по поводу его «Философического письма») в числе немногочисленных примеров величия российской истории: «А Александр, который привёл нас в Париж!».
С. Экшут («Перекличка судеб — Александр I и Павел Пестель» // Родина, 1989, № 10) цитирует характерные отзывы об Александре I людей, хорошо знавших его. Князь Адам Чарторыйский: “Императору нравились внешние формы свободы, как нравятся красивые зрелища; ему нравилось, что его правительство внешне походило на правительство свободное, и он хвастался этим. Но ему нужны были только наружный вид и форма, воплощения же их в действительности он не допускал. Одним словом, он охотно согласился бы дать свободу всему миру, но при условии, что все добровольно будут подчиняться исключительно его воле».
Лагербиелке, шведский посол в Париже: «В политике Александр — тонок, как кончик булавки, остёр как бритва, и фальшив, как пена морская».
Наполеон Бонапарт: «Александр умён, приятен, образован. Но ему нельзя доверять: он неискренен; это истинный византиец… тонкий, притворчивый, хитрый».
Екатерина II не зря стремилась к прямой передаче власти именно Александру, минуя его отца. Внук был достойным именно её наследником. В ночь с 11 на 12 марта 1801 года расправились, в том числе, и с присущим Павлу рыцарским презрением ко лжи. Воля ко лжи оказалась органичнее, жизненнее, она и победила. Так бывает.
15 Сравним у Е.В. Тарле (Цит. соч., с. 467): в петербургских салонах вслух говорили о том, что царю не справится с надвигающейся опасностью и его необходимо заменить кем-либо. Е.В. Тарле (Цит. соч., с. 448;тут мы как бы ещё раз возвращаемся к вопросу о «форме» и «содержании») цитирует доклад французского министра иностранных дел Наполеону. «продажность петербургского двора никогда не подвергалась сомнениям. Эта продажность была открытой в царствования Елизаветы, Екатерины, Павла. Если же в нынешнее царствование она не так публична, если у нас есть в России несколько друзей, недоступных английским предложениям, как, например, граф Румянцев, князья Куракины и очень небольшое число других, то не менее справедливо и то, что большинство царедворцев отчасти по привычке, отчасти из привязанности к императрице-матери, отчасти из досады на уменьшение своих доходов вследствие изменившегося денежного курса, отчасти под влиянием подкупа являются тайными сторонниками Англии».
16 Путь Толстого к его, закреплённой в романе оценке Кутузова был сложным (в том числе Б.М. Эйхенбаум. Цит. соч., с. 371 и др.).
17 С такой же резкой критикой этих позиций позже выступал крупный военный теоретик К. Клаузевиц, который в кампанию 1812 года служил в штабах Главной армии и армии Витгенштейна.
Сравним, как описывает А. Труайя (Цит. соч., с. 164) положение, в котором находился Александр в середине сентября. Он начинает со слов Жозефа де Местра: «рабство — вовсе не исключает любви к отечеству» и продолжает. «Александр с изумлением открывает, что в его стране существует народное мнение. Случилось чудо: русский народ сумел в исключительных обстоятельствах убедить царя в своей поддержке и, может быть, даже диктовать ему образ действий. Произошёл стихийный и как бы нелегальный тайный плебисцит, где не было бюллетеней для голосования, а были слова надежды, передававшиеся из уст в уста. Впервые самодержец, вершивший судьбы империи,
