Когда наступил сентябрь, когда погода стала портиться чуть ли не каждый час, когда ветры завыли по-волчьи, беспощадно трепля плакучие ивы, когда атмосферное давление заскакало, выкроив несколько минут, прибежала, обеспокоившись, к любимому дядюшке.
Он приготовил чай, а я выложила на стол его любимое овсяное печенье на меду. Ну, знаю же, что сам он такую, как выражается, дороговизну никогда не купит.
Сидим. Гоняем чаи. Гляжу на дядюшку: вроде, бодр, а в глазах нет обычной озорной искринки. Чувствую: какая-то тяжесть давит его душу.
- Что-то со здоровьем? – спрашиваю его.
- С чего взяла? – вопросом на вопрос откликается он.
- Так показалось и… Взгляд какой-то не такой.
- Какой именно, племянница?
- С печалью. Невесело смотришь.
- У меня-то всё благополучно, а вот…
- Ну-ка, дядюшка, выкладывай и всё-все.
- Вот какая история, - неохотно и делая длинные паузы, начал дядюшка открываться. Я замерла, чтобы не вспугнуть неосторожным словом или движением. – Три дня назад гостил у Тамарки, сестрёнки твоей… Посидели рядком, поговорили ладком… Обо всём… Само собой, с ее мужем, Осипом, теперь уже законным, чуть-чуть коньячишка драбалызнули и хорошим шоколадом закусили.
Дядюшка, сделав несколько глотков чая, скривился. Я поняла: чай подостыл и теперь ему не нравится.
- Подогреть?
- Не стоит, - он махнул рукой. – И так допью. Чай, не отравлюсь, - через минутную паузу продолжил. – Тамарка-то, сама знаешь, к этому не очень и Осипа держит в ежовых рукавицах… Наверное, есть к тому повод… Банальность, ясно, но скажу: чужая семья – потёмки… Вот такие дела… Скоро Тамарка нашу теплую компанию оставила: в самом деле, чего хорошего с пьяными мужиками сидеть? И дел у нее невпроворот… Всё на ней, можно сказать. Доченьку избаловала и теперь она в семье не помощница, сама знаешь… Вне брака Алианка девчушку родила… И повесила все заботы на мамку… Бегает, хвостом вертит…
Я осторожно вставила:
- Но для Тамарки – внучка в радость. И тяжести, как мне показалось, от этого не испытывает.
- Верно, но все же Алианка, став матерью, должна была посерьезнеть.
Я попробовала оправдать:
- Молода и ветер в голове свищет.
- Оправдание, но слабое для меня… Впрочем, не о том сейчас речь… Ну, так вот… Сидим вдвоем на кухне – Осип и я. Мужские разговоры ведем. Тут вбегает моя правнучка, стало быть, внучка Тамарки… Девочка, скажу тебе, добрая и заботливая: меня из дома не отпустит без поцелуя на прощанье и какого-нибудь подарка… Когда прихожу, то первый ее вопрос: «Дедуля, не хотите ли покушать, - и летит на кухню, опережая бабушку, и оттуда зовет. – Проходите. Я сейчас разогрею». Не девочка, а золото. Ты, конечно, помнишь, что ей, Иринке, десять лет исполнилось и только что пошла в четвертый класс… О-хо-хо, беда наша, человечья. Ну, как-то так… Вбегает, значит, Иришка, открывает холодильник, там шуршит, достает сосиску и – в рот. Осип, увидев, чуть ли не позеленел. Вскочил… Не знаю, что бы последовало дальше, если бы меня тут не было… Но и того, что случилось на моих глазах, более чем достаточно… для меня.
- А… что случилось, дядюшка? – осторожно спросила я и тут только заметила в его глазах слёзы.
- Скверное, племянница, - тихо ответил он и усилил сказанное, - прескверное… Осип заорал на девчушку: «Ты и так жирная свинья; хочешь стать еще жирнее!?» Я онемел… У меня перехватило горло… Я не знал, что должен сделать или сказать… Я, поверь, чуть не потерял сознание… Я жесткий человек, но на свою родную дочь ни разу даже голоса не повысил, а уж про внука и говорить нечего. Тем более не мог я так обхамить ребенка, унизить его, занести свой грязный кирзач и влепить им в душу человечка, начинающего только-только жить. Наконец, это не просто маленький человечек, а девочка, для которой такое услышать… Из рук девочки сосиска выпала и она залилась слезами… Это было для меня всё!..
- Намерение-то благое, - тихо сказала я.
Дядюшка вдруг вскочил. Я посмотрела и увидела, как по складкам старого лица текут слёзы.
Хватило же ума еще и добавить:
- Девочка явно склонна к полноте.
Дядюшка замотал головой и выкрикнул:
- Благими намерениями вымощена дорога в ад!
Он присел и стал большими глотками пить остывший чай. Потом, чуть-чуть успокоившись, продолжил рассказ:
- Я притянул крепко-крепко одной рукой Иришку к себе, а другой стал легонько гладить по голове. Рубашка на груди промокла от ее слез. Мне надо было что-то сказать ребенку, пережившему такой стресс, но я не находил подходящих слов… Осип что-то бубнил в свое оправдание, но я его не слышал, я не хотел его слушать. Ребенок же, всхлипывая, в ухо мне шептал одно и то же: «Дедуль, разве я жирная свинья? Неужели я такая противная?» Собрав в кулак всю свою силу воли, наконец, произнес: «Нет-нет-нет, Ириша, ты очень-очень хорошая девочка… Я тебя люблю… Сильно люблю… Тебя, такую красавицу, не любить невозможно… Тебя, Ириша, любят все!» Девочка, чуть-чуть успокоившись (рыдания, разрывающие мое сердце, приостановились, но слёзы все еще текли), всё также тихо прошептала в ухо: «Но дедушка Осип…» Я сказал: «Не обижайся, девочка моя… Прости его… Он сгоряча… Он не хотел…» Иришка ответила по-взрослому: «Не хотел, а обидел».
Дядюшка замолчал. Чувствовалось, что по-прежнему переживает за ребенка. И говорить на эту тему больше не хочет.
Я встала. Подошла. Обняла старика за шею. Прижалась, не произнося ни слова. И потеряла счет времени. Его боль теперь поселилась и во мне. Надеюсь, ему полегчало. В возрасте дядюшки, сохранившего такое доброе сердце, такую отзывчивую душу, подобные переживания особенно страшны и могут… Нет-нет, я даже произносить не хочу!
