(О времени и пространстве)
Вновь назначенный военачальник, спешащий к своим войскам, чтобы возглавить их, гонец с радостной вестью о победе или с тревожным сообщением о грозящей беде, — все они, в России — особенно, с её неоглядными далями, — остро ощущают могущество времени, ограниченность и ненадёжность свой власти над пространством. Господи, море Твоё так велико, а чёлн мой так мал!..
*
Брауншвейгский резидент Фр.Хр.Вебер в 1716 году выехал из Петербурга вечером 24 февраля, а прибыл в Москву 28 февраля утром, то есть мчался со скоростью более 180 вёрст в сутки. Ямщиков не приходилось подгонять, сами кричали на станции: «Давай коней!» - они получали с версты. 9 марта 1718 года он снова приехал в Москву. На этот раз было очень много снега и сильный мороз, Вебер истратил на дорогу значительно больше времени. В обратный путь в Петербург он отправился, видимо, с группой других дипломатов, 1 апреля. Из дворца им дали знать, что на большой дороге крестьяне очень обессилены и отягчены, и посоветовали ехать восточной дорогой, мимо Ладожского озера. Оказалось, что эта дорога удобна только зимой. Попали в распутицу. Переправлялись через 20 или больше рек, без мостов и без паромов. Крестьяне прятались от них в леса – с детьми, и с лошадьми. Ни один из их компании в жизни не оказывался в таком положении. Воевода в Кашине снабдил их пивом, мёдом, водкой, хлебом, но посоветовал вернуться на большую дорогу (допускаю, что и этот воевода, и его соседи, учитывая, что летом ездят редко, а весной вообще никто не сунется, доложили наверх, что с дорогой всё в порядке, и на этом успокоились). Вернулись в Тверь, на главную дорогу. На этот раз до Петербурга добирались три недели.
От Петербурга до Новгорода брали за версту копейку, а от Новгорода до Москвы – деньгу (полкопейки). Так что на весь путь выходило немногим больше 4 рублей. Для немецкого дипломата – вполне посильная плата. А для мелкого люда – очень большой расход.
16 июля 1717 года казанский губернатор П.С.Салтыков отправил донесение в сенат (в Петербург) о том, что кубанские татары готовят очередной набег на поволжские земли выше Саратова, а также под Царицын и Камышовку. Гарнизоны в Казани и других городах очень ослаблены (много людей для своего похода в Хиву забрал князь Черкасский, пришлось посылать людей на Терек и т.д.). Еле обеспечивается караульная служба в городах. Нужна срочная помощь. 2 августа он отправил второе донесение с новыми уточняющими данными о готовящемся набеге, о том, что у Бахты-Гирея 15 тысяч войска (в том числе 60 некрасовцев). 11 октября 1717 года в канцелярии сената допрашивали комиссара казанской губернии Нетёсова, почему эти важные сообщения получены с таким опозданием. Он сам получил оба эти донесения только что (а первое отправлено почти 3 месяца назад!). Деньщик Козьма Ефимов выехал из Казани 26 июля с восемью донесениями (в том числе и с тем – от 16 июля). От Казани до Москвы он доехал за 8 дней. Комиссар Елагин две недели не отпускал его из Москвы. Тем временем подоспела новая почта. Так что Ефимов повёз с собой уже два комплекта почты. До Новгорода доехал за 7 дней. От Новгорода ехал водой. И на Ладожском озере из-за непогоды простоял семь недель. А сухим путём не поехал потому, что ему от Казани до Петербурга выдано прогонных денег на две подводы 11 рублей 17 алтын (11 рублей 51 копейка). А от Мурома до Новгорода с него брали двойную плату, так как он вёз посланный из Казани груз - раковины и камни (геологические образцы?), о котором в подорожной не написано. Так что к Новгороду у него осталось 20 алтын (60 копеек). Смог доехать только до Сосинок. А чтобы ехать дальше, за один рубль заложил свой мундир.
Вебер отметил, что в январе 1718 года прибыл курьер с Украины. Он сообщил, что кубанские татары очень довольны своим набегом 1717 года и хотят повторить его в 1718 году.
АНЕКДОТ ПЕРВЫЙ
Своим указом от 29 июля 1774 года Екатерина II назначила Петра Ивановича Панина главнокомандующим войсками, действующими против Пугачёва. Менее чем за год это уже пятый главнокомандующий (до Панина — Кар, Бибиков, князь Щербатов и всего две недели — князь Голицын). Подагрик Панин совсем уж изнемогал, а тут встрепенулся, царицу, конечно, больше не ругал, называл себя в письмах к ней её рабом.
Взбудораженный Пугачёвым народ поначалу рассуждал так: раз брат Панина — воспитатель наследника, значит, Панин едет навстречу истинному государю с хлебом-солью. Однако быстро распространившиеся по всему обозримому пространству виселицы (и «покоем», и «глаголями») в корне пресекли подобные ожидания.
По ряду причин Екатерина и Григорий Потёмкин хотели, чтобы в подавлении восстания принял участие генерал-майор А.В.Суворов. Однако, в марте 1774 года П.А.Румянцев, 50-тысячной армии которого противостояла 150-тысячная армия великого визиря, не хотел отпускать Суворова. Суворов был уже достаточно известен, и его срочный отъезд создал бы у турок преувеличенное представление о важности восстания Пугачёва. Подписание 10 (21) июля Кючук-Кайнаджирского мирного договора устранило это препятствие. Суворов примчался к Панину, в его имение между Переславлем и Шацком 24 августа, как пишет Панин царице «в одном кафтане, в телеге». Екатерина ценила усердие, ценила и юмор, в ответном письме хвалила Суворова «за таковую хвалы достойную проворную езду» и пожаловала ему две тысячи червонцев — на экипаж, «которого он за нужно не нашёл взять». Как писал сам Суворов в 1786 году, Панин «дал мне открытый лист о послушании меня в губерниях воинским и гражданским начальникам … Большая часть наших начальников отдыхала на красносплетённых реляциях; и ежели все были как г-да Михельсон и Гагарин, разнеслось бы давно всё как метеор». 3 сентября Суворов уже в Царицыне, то есть он делал не менее 60 верст в сутки (по российским дорогам, которые беспардонный шутник Чичиков скоро назовёт «бархатными»!). С конвоем всего в 50 человек. Там, где «сумасбродные толпы везде шатались, на дороге множество от них тирански умерщвлённых … Из Царицына взял я себе разного войска конвой на конях и обратился в обширность Уральской степи за разбойником, отстоящим от меня сутках в четырёх». Сблизились с ним, двигаясь со скоростью до 80 верст в сутки, «среди Большого Узеня».
14 сентября сотник Харчев сажает Пугачёва в колодки и везёт его в Яицкий городок. Вот когда ситуация накалилась до предела: кому достанется этот неслыханный трофей и кто сообщит императрице о долгожданной победе?
В губерниях, охваченных бунтом, Панин был наделен громадными полномочиями, но с одного бока Екатерина его всё-таки ограничила — в Казани находился Павел Потёмкин, дальний родственник фаворита, хоть и всего генерал-майор, но Панину не подчинённый, получивший от самой императрицы инструкции по розыску причин и виновников бунта (что-то вроде тогдашней ЧК — «розыскная комиссия») и перед нею же и отчитывавшийся — без посредников. Именно при отыскании ответа на два названных вопроса двоевластие обнажилось во всём своём безобразии. Но это уже завязка следующего анекдота.
АНЕКДОТ ВТОРОЙ
15 сентября Харчев передал Пугачёва в Яицком городке члену розыскной комиссии капитан-поручику С. И. Маврину. Пока всё шло должным образом — куда же ещё везти Пугачёва как не в Казань, к Павлу Потёмкину?
На решающем, заключительном этапе Пугачева со стороны Волги травили, как зайца, три охотника — князь Голицын, гвардии поручик Г. Р. Державин (тот самый; тогда, как и Маврин, член розыскной комиссии) и только что присоединившийся к ним Суворов. По всем правилам охоты двигались рассредоточенно, но свои оперативные действия старательно согласовывали …
Павел Потёмкин заранее указывал Державину, чтобы тот способствовал доставлению Пугачёва именно в Казань. Видимо, такие же инструкции имел и Маврин. НО! 16 сентября в Яицкий городок прибыл Суворов, имевший свои инструкции, и повёз Пугачёва (в клетке) в Симбирск, к Панину. Тут, возможно, у Панина ещё не было конфликта личных интересов с интересами общего дела. Громадный регион продолжал бурлить потом более года, нужно было исключить возможность освобождения «главного злодея» бунтовщиками, а значит — скорее довезти его до сильных гарнизонов, а там — и в губернии, не затронутые восстанием. В Симбирской губернии было очень неспокойно (например, «Пропущенная глава» «Капитанской дочки»), но Симбирск лежит почти на прямой: Яицкий городок — Москва, а Казань сильно в стороне. Во всяком случае, Суворов и Державин остались друзьями до самой смерти полководца (прочувствуем торжественную скорбь «Снигиря»)…
Теперь начинается самое интересное. Державина упомянутое двоевластие задевало, может быть, больше, чем кого-либо другого, оно его чуть было совсем не раздавило. Кроме канцелярских дел, сбора информации, дознания, агитационной и агентурной работы (всё это пока еще в компетенции розыскной комиссии), он действовал против бунтовщиков и в качестве командира специально собираемого особого отряда, выставлял заслоны, вступал в сражения, рассеивал шайки, освобождал пленных, отбивал скот, угнанный кочевниками у немецких колонистов, чинил суд и расправу в селениях. Многократно подвергал себя смертельной опасности. Эти свои действия он совершал по заданию начальников регулярных частей, либо — по согласованию с этими начальниками. Генералы Щербатов, Голицын, Мансуров, Суворов, а поначалу и Панин высоко оценивали эту его деятельность.
Так уж получилось, что Державин сразу же, 14 сентября, первым узнал о пленении Пугачёва. Всё висело на волоске, и Харчев, видимо, не торопился сообщать Голицыну о своём успехе — сама посылка гонца с таким известием могла бы всё погубить. А Державин решился это сделать, сразу же направил сообщение двум (!) своим начальникам — Павлу Потёмкину и князю Голицыну. Таким образом, когда секунд-майор Пушкин повёз эту радостную весть от Голицына к Панину, гонец Державина к Потёмкину давно уже был в пути. Началась неповторимая гонка: Потёмкин имел шанс первым сообщить царице о поимке злодея. Панин рассвирепел, грозился повесить Державина рядом с Пугачёвым, как он говорил — ожидает лишь разрешения царицы на эту расправу.
Сообщение от Панина пришло первым, но Панин остался злейшим врагом Державина. Дал ход мерзким поклёпам на Державина («История Пугачевского бунта» Пушкина ценна, в числе прочего, тем, что составлена не по документам, а по сообщениям печати, отечественной и зарубежной. Даже он считал, что Державин был неправ в своём споре с полковником Бошняком, а, значит, и с астраханским губернатором Кречетниковым).
Для охлаждения Панина к Державину, вероятно, имело значение и то, что Державин главной причиной бунта назвал казанскому губернатору Бранту взяточничество, которое совершенно истощает людей (отсюда столько ропота). А это уже покушение на существующий порядок, подкоп под губернаторов Бранта и Кречетникова! Панин, конечно, на стороне существующего порядка, на стороне губернаторов, тем более — Кречетникова…
А о причине бунта сказал же Григорий Потёмкин ясно и всеобъемлюще: «человеки буйны суть»…
АНЕКДОТ ТРЕТИЙ
Это — прекрасный анекдот о Павле I, который незадолго до своей гибели затребовал из Петропавловской крепости томившегося
