В подготовке «Золотого Века человечества»
1
Андрей Савельев, в последнее время изрядно похудевший, не обращая внимание на возню и голоса за дверью, склонившись над столом, быстро писал. Рука его, лихорадочно выводившая неровные каракули, изредка останавливалась. Молодой ученый раздражённо поднимал голову. На секунду-другую нервно прислушивался и снова принимался писать.
Едва успевая за мыслью, рука его стремительно выводила на белом листе бумаги некое подобие слов. Это подобие состояло из соединённых вместе закорючек, палочек и зигзагов. А если нужно было при этом писать и какие-то длинные слова, состоящие уже из значительного числа кривых буковок, то он безжалостно рвал окончания, а то и целые половинки слов, оставляя на бумаге лишь одному ему понятные нагромождения.
Иногда заглядывая в лежащие рядом листы, густо исписанные длинными и сложными формулами математического расчета, Савельев быстро вставлял одну или две из них в свою научную работу и снова продолжал, не остана¬вливаясь, лихорадочно писать.
– Андрюша… – дверь за его спиной осторожно приоткрылась. Подойдя, как можно тише, молодая женщина нерешительно коснулась его плеча.
– Да… дорогая? – не сразу раздалось в ответ. На осунувшемся в последнее время лице Савельева возникла гримаса нескрываемого недовольства, после чего он с крайней неохотой оторвался от работы.
– Ан-ндрюша… – взволновано произнесла женщина, слегка запинаясь. – И что… что же ты решил?
Женщина отступила в сторону чтобы случайно не увидеть стоявшую перед Андреем фоторепродукцию с картины Врубеля «Поверженный демон». Стиснутый черною рамкой «демон» вот уже пару недель буквально сверлил пространство кабинета своими жуткими, цепкими глазами, все более и более нагоняя на Ларису неподдельное ощущение страха…
По какой-то причине Андрей не только поставил странную фоторепродукцию рядом, но и почти сразу, сильно увеличив голову демона, убрал из увеличенного фрагмента сломанные крылья и деформированное тело этого жуткого существа.
– Вот видишь… – объяснял тогда Андрей, как-то странно улыбаясь. – Теперь не видна ущербность поверженного мучителя. Теперь, на увеличенной фоторепродукции, без сломанных, хотя и немного царственных крыльев, без скрюченных в бессилье когтистых, паучьих пальцев, поверженный демон предстает уже не распластавшимся и обездвиженным хищником… угодившим в клетку горного ущелья… а предстает тем, кем он и есть в действительности: беспощадным и грозным, не знающим ни капли жалости, хищным губителем, с мучительно стиснутым ртом и свирепыми, хотя и бессильно грозящими глазами… Ведь так, дорогая?...
Лариса не придала тогда словам Андрея какого-то особого значения, но, тем не менее, будучи тонкой и впечатлительной натурой, входя в кабинет мужа уже старалась ни смотреть на это мрачное существо, ни, тем более, встречаться глазами с «Поверженным демоном».
И лишь несколькими днями или неделею позже, заметив и осознав внезапно странные перемены в муже, Ларису вдруг, после невзначай брошенного на демона взгляда, пронзила страшная догадка. От жуткой мысли у нее похолодело тогда внутри; неожиданно она догадалась, на кого теперь все более и более начинал походить Андрей в его нынешней нездоровой худобе, с резко и даже как-то ожесточенно проступившими скулами. С болезненно округлившимися, став крайне подозрительными, временами даже непримиримо злыми, глазами.
«О, ужас!... – пронзила ее через день или два еще более пугающая, еще более невероятная догадка. – А вдруг это он… он сам… этот жуткий демон… проступает теперь в чертах Андрея своими грозными и страшными чертами?... Глядя теперь порой на меня столь пугающе-жутко…»
2
После короткого разговора с матерью, только что приехавшей погостить по просьбе самой Ларисы, молодая женщина с надеждой прошла в кабинет мужа. Все последние дни она находилась буквально на грани нервного срыва, сейчас же, получив столь необходимую ей моральную поддержку со стороны родного и близкого человека, облегченно вздохнула…
Андрей, не ответив, по-прежнему молчал и Лариса с растущей тревогой ожидала его решения. В излишне затянувшейся уже паузе губы ее взволновано задрожали, но пересилив слезы, молодая женщина все же не заплакала.
– Послушай... – наконец, мучительно процедил Андрей, понимая, что всякий разговор с женой теперь бесполезен. Что все его доводы для нее пустой звук. И напрасно убеждать ее в своей правоте. – Лариса...
Сразу же все поняв по тяжелой интонации мужа, она не дала ему договорить.
– Ничего не могу… не могу ничего уже слушать и слышать!... Нет, нет и нет!... – чуть ли не закричала женщина дрожащим голосом и губы ее лихорадочно затряслись. Глаза наполнились слезами, а на страдающем лице проступили черты мольбы и невероятного отчаяния.
«Чёрт побери! – чертыхнулся в сердцах Андрей, гневно морщась. – Буквально в считанные дни Лариса из милой и внимательной жены превратилась в нервное и истеричное создание».
Он с холодной жалостью посмотрел в полные страданий глаза жены, со всей отчетливостью понимая теперь, что именно от этих ее совершенно надуманных, совершенно никчемных ее переживаний, и была она теперь бледна, выглядела усталой и даже болезненно-изможденной.
«А может, и в правду?... – испуганно мелькнуло в его голове. – А может это именно я уделяю слишком много времени работе? Утром у меня работа. Днём работа. Вечером и ночью… тоже работа. Нет, она не капризна, – думал Андрей, глядя на перекошенное, словно от нестерпимой боли, лицо жены. – Она просто заявила на меня свои права. Она молчала до последнего. И вот её терпение иссякло... И что же? Уступить? Отложить уже почти законченную работу?... Ну, уж нет!... Нет и нет!!!...»
– Пойми... – стараясь быть мягче, наконец, с усилием произнес Андрей, решительно отогнав мысль о какой бы то ни было отсрочке. – Как ты не понимаешь, что я не могу сейчас прерваться. Не могу, куда бы то ни было ехать... Тем более отдыхать. Это же очевидно!... Пойми, что я на пороге открытия. Мирового… возможно даже величайшего открытия! Пойми… – не договорив, Андрей осекся, и, словно боясь быть подслушанным, быстро взглянул на дверь и тут же странным образом перешел почти на шепот. – Понимаешь? Мирового открытия! Но, тсс!... Об этом пока рано… Никто!… Понимаешь?... Никто не должен знать!... – прошептал он, мрачно тут же усмехнувшись.
Глаза его при этом вновь блеснули тем странным, неестественным огоньком, появившимся буквально несколько дней назад и теперь до ужаса пугавшим Ларису своим необычным, жутковатым блеском. Не в силах выдержать этот новый, холодный, пронзающий взгляд Андрея, Лариса, испуганно отступая, резко повернулась и, уже выбегая из кабинета, сквозь слезы отчаянно выкрикнула:
– Нет, нет и нет! Мы едем завтра же и… пожалуйста… ну, пожалуйста!… никаких возражений…
Андрей швырнул в сердцах ручку на стол.
– Да что же это такое?! – едва сдерживая себя, он, было вскочил, чтобы бросится следом, но услышав за хлопнувшей дверью громкие рыдания жены, а рядом успокаивающий голос её матери, остался в кресле.
«Как она не понимает, – мучительно думал Андрей, нервно перебирая желваками скул, – что смыслом всего для меня является моя работа. Я целыми сутками просиживаю за этим столом. Я сплю по четыре часа… – словно ища поддержки, взгляд его лихорадочно метался по кабинету, – Ведь всё, всё здесь благодаря именно ей. И эта прекрасная, хотя и служебная квартира. Вся эта обстановка, машина, дача… Всё благодаря моей работе! Она… она смысл всей моей жизни. Особенно теперь, когда осталось совсем чуть-чуть… – он вдруг представил какой переворот в науке и даже в жизни всего человечества произведет это его невероятное открытие. От этой мысли у Савельева захватило дух. Он нервно и несколько натянуто рассмеялся. – Мое великое открытие приведет к широчайшему использованию совершенно нового вида энергии. Даже открытие атома покажется чем-то блеклым. Эта моя новая энергия… совершенно доступная, не опасная и невероятно дешевая энергия… войдет вскоре в любой дом, в жизнь каждого человека, во всякий уголок земного шара... И это затмит даже появление электричества! Все останется далеко позади! Все!... – ледяной смех Савельева на этот раз прозвучал еще более не естественно. – Ведь уже всего через несколько лет это мое величайшее открытие самым кардинальным образом перевернет жизнь буквально всех людей… всех и каждого… Жизнь всего человечества!…»
Взволновано дыша и словно ища поддержки, он бросил взгляд на портрет Ньютона, висевший на стене. Обычно отстраненно-задумчивый, глубоко погруженный в свои великие мысли, знаменитый физик на этот раз участливо смотрел на Савельева с неприкрытой жалостью. Даже Эйнштейн, висевший по соседству, обычно ироничный и озорной, словно бы тоже уловив странную перемену в Савельеве, теперь с грустью показывал свой «знаменитый язык». В ответ на лице молодого ученого, точно отвечая каким-то глубинным мыслям, снова возникла надменная и злая усмешка. Он вновь высокомерно измерил взглядом одного, а затем другого гениев человечества и холодно рассмеялся…
Савельев, забыв вскоре про великих физиков, какое-то время продолжал еще лихорадочно думать о перспективах своего почти уже завершенного великого открытия. Наконец, словно потеряв нить рассуждений, широко раскрытые глаза Андрея устало вонзились в темнеющее за окном небо. Странноватый блеск в глазах постепенно угас, но лицо его, в последнее время точно сдавливаемое каким-то незримым угнетающим воздействием, еще долго продолжало хранить на себе чьи-то чужие, холодные и мрачные черты…
3
Близился вечер. Низкие свинцовые тучи, постепенно застилая горизонт, сумрачным ковром наползали теперь на город. Охватив уже почти всё небо, угнетающе клубились рваными краями. Предвещая продолжительное и тяжёлое ненастье, неслись уже чуть ли не над самыми крышами. И все более и более наступая теперь казались уже даже не столько мрачными предвестниками бедственно приближающейся стихии, сколько грозным арьергардом совсем уже чего-то неизбежно жуткого и страшного. Того неведомого, ужасающего и мрачного, тайно и скрыто существующего где-то совсем рядом, что неудержимо и необузданно надвигаясь теперь разъяренной стихией, точно вознамерилось уже безжалостно захватить и беспощадно разрушить все и вся вокруг…
Постепенно меняясь в лице, словно возвращаясь из мрачного забытья, Андрей Савельев вновь прислушался к голосам за неплотно прикрытой дверью. Рыдания жены уже стихли, сменившись приглушенным разговором двух женщин, время от времени пронзаемым лихорадочными причитаниями Ларисы.
– Тебя давно не было, мама, и ты многого не знаешь, – продолжая всхлипывать, едва слышно проговорила Лариса. – Понимаешь, психиатр велел ему немедленно ехать… отдыхать. Немедленно!
– Его осматривал доктор?... Даже психиатр?! – мать Ларисы открыла от удивления рот.
– Что?... Нет. Нет же... – Лариса нервно размазывала слёзы по лицу, – Разве он пойдёт к доктору?... Я звонила знакомому профессору и всё ему рассказала.
– Рассказала о чём? – недоумевая, спросила женщина, всё ещё не понимая всего до конца.
– Ну, как о чём? Как о
