ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ГЛАВА 4.
До чего холодны эти летние августовские ночи в степи. Кажется будто совсем кончилось лето и никогда уже не придет больше. Плахов и Вера Николаевна ночевали в степи, избегая населенных мест, подвергаемых ночной бомбежке. И множество идущих и едущих людей придерживалось этого правила.
Если найдена копна сена или соломы, ночлег великолепен. Копну или стог легко найти до заката солнца. Но как позволить себе отдых впрохладные вечерние часы, когда можно итти не обливаясь потом? Шли до поздна. Потом располагались на ночлег, где случится, чаще всего на голой вытоптанной залежи. Отдых был подлинным наслаждением. Но холод скоро будил усталых людей, не имеющих ничего, кроме летнего платья.
В полдень ночной холод казался чудесной сказкой, не верилось, что в этой степи возможна хотя какая-нибудь прохлада.
- А прохлада есть, смотрите-ка! - Плахов указал на синеющую вдали полоску леса. - Деревья, под ними тень, даже сырость может быть, даже пруд или какая-нибудь речка. И ведь совсем рядом.
Это был четвертый день их пешего пути после бомбежки. Вера Николаевна сильно прихрамывала. У нее туфли на высоких каблучках, сбившихся вперед, на середину подошвы. Какой глупец выдумал каблуки? Из-за них скорость движения уменьшается день ото дня самым угрожающим образом. Гораздо лучше итти босиком. Вера Николаевна кусала растрескавшуюся кровоточащую губу.
- Оказывается, плохой из меня пешеход. Но, если там,действительно, вода, я готова бежать бегом...
В самом деле, они подошли, наконец, к небольшой мелководной речке. Мутная, желтая от глины вода бежала стремительно, захватывая и подгибая прибрежные кустики, обглоданные скотом.
У растоптанного переезда задержались целые гурты скота. Быки и коровы не хотели уходить от воды. Свиньи бросались в воду, течение тормошило, сдвигало их с мест, они тяжко ворочались и повизгивали умиротворенно.
Беженцы на телегах въезжали в воду, замачивали рассохшиеся колеса. Нужно было пройти немалое расстояние вверх по берегу, чтобы отыскать свободное место. Вера Николаевна облюбовала посреди речки игрушечно маленький задерневелый островок с обрывистыми краями и уселась на него, свесив в воду больные измозоленные ноги.
- Устраивайтесь как следует, Георгий Иванович, - советовала она, - отдыхать, так отдыхать! Садитесь на этот островок. Знаете, что я сейчас могу заявить: что я счастлива. Честное слово, по-настоящему счастлива. Вода охватывает ноги с такой целительной нежностью, что сердце поет. Много ли человеку надо? А ведь, если бы не речка, я, пожалуй, вышла бы из строя. Вот здесь у меня, на подушечке правой ступни нарыв был чуть поменьше куриного яйца. Когда он лопнул и вытек, началась такая боль, точно огнем прижигали. Я даже плакала. А теперь - рай земной да и только. Недаром мы бежали от смерти. Жизнь - такое приятное состояние, что за нее стоит цепляться.
- Стоит ли? - произнес негромкий хрипловатый голос из-за кустов. - Я за нее не цепляюсь, это она за меня цепляется.
Под кустом сидел старик странной наружности. Длинные седые волосы его торчали во все стороны путанными космами. Правая половина лица была обожжена или содрана от виска через скулу до подбородка. Седая поросль бороды виднелась только с одной стороны лица. Одежда на плечах изорвана, прожжена во многих местах. Плахов с трудом узнал в этом странном старике профессора Знаменского. Но - Знаменский умер на глазах Плахова, умер вместе сженой на дне воронки во время нефтяногопожара. Осторожно ступая по воде, Плахов подошел ближе к старику.
- Николай Аркадьевич?
- Да... Был такой... Осталась никому ненужная головня. Софья погибла. Она на десять лет моложе меня... Я думал: мы вместе оставляем эту жизнь, уходим из нее в полном согласии, как Поль и Элеонора. Но нам помешали... помешал это желтолиций дурак из цирка... или как ее - из филармонии...
Знаменский не успел до конца изложить свою горькую судьбу. Новый гурт быков придвинулся к речке. Завидев воду, усталые животные бегом кинулись к ней. От жажды их губы были покрыты пеной. Они окунали морды до самых ноздрей, пили, тяжко сопя и отдуваясь. Быки заполнили берег на большом протяжении. Они затоптали одежду купающихся бойцов. Голые люди протестовали, ругались, вступали в сражения с быками, пытались растолкать их и пробраться к одежде. Быки были несокрушими. Задние напирали на передних, проталкивали их на середину реки и занимали места у берега. Голые бойцы страшной бранью бранили долговязого пастуха на правом крыле стада. Пастух, опершись на дубину, вяло отругивался. Плахов и Вера Николаевна , пройдя речку, присели, чтобы обуться. Они горячо обсуждали трагическую историю Знаменского. Надо немедленно, сейчас же оказать ему помощь, - обмыть, перевязать израненное лицо, накормить, морально поддержать.
Быки после водопоя улеглись на отдых по обе стороны речки. Долговязый пастух набирал воду пригоршнями, пил небольшими глотками и ругался.
- Называется горная река... Пятьдесят процентов воды, пятьдесят процентов всякой пакости...
Он так умело и ядовито осуждал реку, что Плахов приподнялся, пристально посмотрел на пастуха и окликнул.
- Товарищ ... Кислов!
- Вы хотите сказать Кисляков.
Ворчливый бухгалтер филармонии, сняв башмаки, перешел речку.
- Живые? - удивился он, рассматривая Плахова и Веру Николаевну. - А мне показалось, когда собирали трупы, будто и вас собрали по частям.
- Мы, напротив, считали вас покойником.
- Выходит, не пробил наш последний час. Зато какую я себе гнусную должность подыскал!
- Так бросьте ее.
- Нельзя, я, видите ли, не один, у меня ребенок. Из-за него и пришлось стать гуртоправом. Питание нужно регулярное и транспорт. На руках нести - просто сил никаких нет, - очень тяжелая девчонка.
- Какая девчонка. Откуда? - недоумевающе спрашивала Вера Николаевна.
- Длинная история, - угрюмо отмахнулся Кисляков, - После когда-нибудь расскажу.
- А вас тут, товарищ Кисляков, только что Знаменский вспоминал.
- Знаменский? Он сдесь? С этим витамином не хотелось бы мне встречаться.
И встреча не состоялась. Плахов заторопился, чтобы отыскать Знаменского. Его не оказалось на прежнем месте и нигде поблизости его не было. Плахов вернулся огорченным. Пропадет старик, если ему не будет оказана помощь.
- Он уже пропал, - заверил Кисляков, - и лучше с ним не связываться.
Кисляков рассказал, как он помог профессору на разбитой станции после бомбежки. Снаряды рвались долго, когда взрывы стали реже и, наконец, совсем утихли, к месту катастрофы одна за другой подошло несколько автомашин с бойцами. Раненых подбирали, грузили и отправляли на ближайший хутор, километров за десять восточнее станции. Кисляков выбрался из канавы, где лежал во время бомбежки. Он сделал попытку занять место в машине. Бойцы, установив, что он не ранен, высадили его и заставили переносить раненых. Тут Кисляков и отыскал профессора Знаменского. Он лежал в воронке около трупа жены. Кисляков вместе с одним красноармейцем подняли старика. Он сопротивлялся, не выпуская из своих рук остывшие руки Софьи Борисовны. Кисляков применил силу, тогда старик плюнул ему в лицо, обозвал желтолицым идиотом, а при посадке в машину даже ударил Кислякова по щеке. Пусть он невменяем, а все же неприятно, когда вместо благодарности за оказанную помощь плюются и бьют по щекам. Когда раненые были подобраны и последняя машина готовилась к отправке, Кисляков обнаружил девочку, сидевшую около трупа женщины. Он поднял девочку и бросился к машине. Но его не подождали, отъезжавшие что-то сигнализировали ему, казалось, они обещали возвратиться, но не возвратились. Кисляков, ведя за руку девочку, уходил от проклятого места. Девочка шла медленно, а медлить было опасно - враг мог догнать. И Кисляков нес на руках довольно тяжелую трехлетнюю девочку, которая в довершение всего очень скверно относится к своему спасителю. Ей, повидимому, кажется, что Кисляков - страшный разбойник, что это именно он бросал бомбы, а потом украл девочку у ее мамы. Кормить девочку было нечем,у Кислякова и воды не было. В сумерках ему удалось договориться с гуртовщиками. Они накормили его и ребенка и согласились везти девочку при условии, если Кисляков заменит одного из рабочих, который заболел и едет в телеге вместе с кашеваркой. Гуртоправы везут девочку, однако, никакой ответственности за ее дальнейшую судьбу они не хотят брать на себя. Они, видите ли, убеждены, что девочка моя дочь и что я выдумал ее историю, чтобы возбудить жалость...
Обо всем этом Кисляков рассказал отрывочно, не очень связно. Плахов начинал проникаться уважением и даже некоторой завистью к этому желчному ворчливому человеку. Он девочку спас, а теперь спасает народное достояние, помогает гнать скот. Это уже не то, что эвакуироваться ради спасения своей шкуры... И... с питанием у него дело налажено.
- Послушайте! - взволнованно заговорил Плахов, - у вас очень много волов, вероятно, вам еще требуются пастухи, скотогоны?
- Не знаю, - уклончиво ответил Кисляков. - Старший гуртоправ у нас такой маленький старичонка Ларион, он распоряжается кадрами. Боюсь, что штат полностью укомплектован.
Они подошли к табору гуртовщиков. Девочка спала на телеге в тени кадки, прикрытой полушубком.
- Зовут ее Зоя, - шепнул Кисляков, - больше пока ничего не узнал, да и узнавать нечего, все ясно.
У девочки было бледное лицо тонкого рисунка, полные, слегка воспаленные губы плотно сжаты, брови напряжены. В светлокаштановых волосах виден смятый бантик. Ее одевали заботливо и со вкусом, тем печальнее выглядели чулочки с продранными коленями.
Вера Николаевна, чуть отойдя в сторону, заплакала. Кисляков осторожно открыл сундук, прикрепленный к задкам телеги, вытащил довольно крупный каравай пшеничного хлеба и вручил его Плахову.
- С питанием у нас хорошо, девочка не пропадет. А штаты заполнены.
Плахов и Вера Николаевна двинулись к реке. Увесистая с шершавыми краями буханка на время заслонила в их глазах скорбный облик спящей девочки.
Как чудесно пахнет надломленный хлеб! Он пахнет цветами, вином, хмелем... Девочка спит около сундука, наполненного хлебом. Не так уж ей плохо.
Они перешли реку, пережив при этом несколько радостных минут. Плахов наполнил мутной водой бутылку - единственную емкость, которую они имели в пути.
- По морям, по волнам, нынче здесь, а завтра там... - Вера Николаевна пела и жевала хлеб, разбрызгивая ногами воду в такт песне.
Сытость порождает лень и благодушие.
- Хватит на сегодня мерять степь, - объявила Вера Николаевна. - Да и нельзя нам уходить отсюда, бросать Николая Аркадьевича, это было бы не по-товарищески. Он, несомненно, где-то здесь у воды, у прохлады.
Она обводила глазами прозрачно-нежную синеву гор, казавшихся такими близкими, приветливыми. Оттуда, из этой синевы, бежит речка, живая, веселая, еще ледяная и, как бы ни злилось солнце, оно не согреет, не может согреть бегущих струй. Почему нет никаких селений в этом чудесном месте? Не было, а вот теперь есть. Целый большой поселок образовался у речки, - чабанские будки на колесах, палатки, телеги, прикрытые
