брезентами и одеялами, грузовые машины, отары, гурты быков и коров, выпряженные кони, множество людей в одежде и голых, белье, развешанное по кустам, веселый крик детворы, даже кудахтанье кур в таборах.
- Надо поискать Знаменского, - говорил Плахов, позевывая.
- Знаменского... да... обязательно... - Вера Николаевна дремала, и горячая земля казалась нежной, приятной охлажденному, даже чуть-чуть озябшему телу.
Проснулась она от страшного бычьего рева, от взрывов, сотрясавших землю. Вражеские самолеты бомбили и обстреливали из пулеметов скопление людей и животных у реки. Облепленные глиной бычьи ноги замелькали у самого лица Веры Николаевны. Она вскочила и тот час же была сбита с ног; не сознавая, что делает, поползла к маленькому кусту, под которым сидел Плахов. Жаркой рыжей лавиной проносилось бычье стадо, огромное, как горный обвал. Открытые пенистые рты животных, их тяжкое дыхание, рев, глаза, вышедшие из орбит, брызги грязи, перемешанной с кровью... Немецкие бомбы снабжены воющими аппаратами, их злобно торжествующий вой извещает о смерти: враг сначала хочет насладиться страхом своих жертв и уже после этого поражает их. Река вздулась, вышла из берегов: трупы животных, сносимые водой, образовали завал. Раненые быки падали, поднимались на передние ноги и ползли, волоча внутренности...
Далеко от реки, от клубящихся туч пыли, обозначавших дорогу, Плахов и Вера Николаевна остановились, чтобы перевести дух.
- Хлеб... быки... растоптали...
Пересохший язык не выговаривал слова. Неподвижный горячий воздух жег легкие. Кровь стучала в висках гулкими ударами, а может, то продолжался отдаленный грохот у реки.
- Ногу вашу надо чем-нибудь перевязать, Вера Николаевна, - Плахов показал на ее туфлю, пропитанную кровью.
- Не надо. Это не ранение, это мозоли, они не болят. Только нельзя задерживаться, на ходу ничего не болит...
