лоскут кожи под подбородком. Полилась кровь, не забила фонтаном. Мог ли знать Саул, что Агрот не убил? А лишь сделал священный надрез, позволяющий посвятить человеческую кровь Богине? Отголосок прошлого, тех человеческих жертв, что, несомненно, в былые времена приносились Владычице зверей.
Закричал Саул, не выдержал, сорвался. Дико закричал, на той же ноте, что кричат аулосы, можно сказать, завыл… В той тишине, что воцарилась во время жертвоприношения, отраженный от стен и колонн, крик был услышан. Выпал кинжал, царственный кинжал с золотой отделкой и рубином на рукоятке, покатился по алтарю со звоном. Дернулась жертва, и пролилась кровь не на алтарь, а на одеяния белые. Бросились к углу, где укрывались мальчики, куреты, стоявшие у дверей на страже. И через мгновение были Саул и Сергий у ног верховного жреца.
Саул не сопротивлялся, не было сил, Сергий попытался было вырваться и подняться, не привык он к тому, чтобы стоять на коленях перед кем бы то ни было. Однако куреты прижали его к полу так, что он ощутил на своих плечах тяжесть Артемисиона.
— Что здесь делают два этих щенка, хотел бы я знать, — словно про себя пробормотал жрец, хмурясь. — Давно уж не на своей мы будто земле, а гостями. Но Храма еще не коснулось это. Теперь вот, коснется, думаю. Покажите мне их лица, спина ничего не скажет о человеке.
Куреты, слегка опешившие от случившегося, оставались неподвижны. Жрец добавил в голос не только яду, но и все свое недовольство.
— Воткнули их, словно овощи в землю, думаете, вырастет что? Я же сказал, кажется, дайте взглянуть на лица! Когда бы вы были на страже дома этого, разве кто-то проник бы сюда тайком, да сумел бы спрятаться?!
Повинные головы куретов склонились к земле, а Сергий и Саул предъявили свои лица жрецам и жрицам. Без особого на то желания.
— Римлянин, — заключил жрец. — И иудей. Ряженый, правда, под римлянина.
Промелькнула мысль у Саула: ну и что, что ряженый? Он сегодня немало таких видел в процессии у Храма: маски старух, горгон, воинов, сатиров. Терракотовые, красивые. Богомерзкие! Как все тут, в этом Храме, откуда теперь не выбраться. Им можно, а я чем хуже? Но говорить не стал. Да и захотел бы, не смог, судорожно сжато горло. Что теперь будет?
— В Храме Таврополы[14] в иные времена чужеземцев приносили в жертву, не раздумывая, — мечтательно произнесла Тимо.
Дрожь пробежала по телу Саула от этих слов, произнесенных нежным женским голосом. Сергий не промолчал:
— Я римлянин, не чужеземец! Это наша земля! А вы лишь слуги Рима! Вы не посмеете!
— Видно орла по полету, — насмешливо произнес жрец. — Римского орла особенно видно. Издалека…
— Кровь мужей любима Девой, и оскорблений она не прощает. Спартанцы секли на Таргелии мальчиков, и кровь их падала на алтарь. Артемис это в радость, — сказала высокая, светловолосая жрица, та, что водила хороводы с девушками днем. Звали ее Хедея, как Саул успел запомнить.
— Безумные! Высечь римлянина, римлянина рода Павел, да отец вас всех…сам пересечет! И иудей этот тоже наш, родовой, мы покровительствуем их семье издавна, они не рабы, и высечь его непозволительно, нельзя! Отец завтра же будет в Притании, и всем вам не поздоровится.
— Воткните-ка этого носом в пол, — я передумал, — задумчиво произнес Агрот. — Может, что и вырастет. И помолчите-ка все, все! Дайте услышать Богиню. Молите ее о помощи. Поздно уже. Настал час, и должны быть распахнуты сосцы ее, чтоб напитать нас, и унять боль в Ее груди. Просите! Не напрягайте языки напрасно, творите молитву, и будет благо: будет услышана Она нами, и услышит нас Она.
— Дай нам свидетельство благоволения твоего, о Артемис, напитай нас сосцами своими, — запели жрицы.
Но даже за высокими голосами этими было слышно Саулу другое: скрежет зубовный. Это грыз мрамор Храма Сергий Павел, которого куреты пытались впечатать в пол. Прижимали не на шутку!
Жрицы молили Артемис. Агрот ждал. Саул трясся, поедал глазами лицо Агрота. Сергий Павел грыз мраморный пол Храма. Юноша, чья кровь так и не попала на алтарь, по вине Саула и Сергия, был уведен куретами по знаку жреца. Он прижимал к шее окрашенные кровью одеяния. Лицо было искажено болью. И теперь читался на его лице страх. Теперь, но не тогда, когда он готов был к жертве. Верховный жрец шевелил губами. Размышлял вслух? Молился? Лишь одна только статуя Артемис была бездвижна и безгласна. Но именно от нее чего-то ждали. Она же оставалась непричастной к действу.
— Я не могу больше ждать! — закричал вдруг верховный жрец. В голосе его был гнев. Но и страх. — Уходит ночь. И не было такого, чтоб не ответила нам Владычица. Если нужна кровь мужа, то вот она! И он указал перстом на мальчиков.
— Принесите мне розги, веток в роще полно. И, Тимо, омой мой кинжал. Он нечист от крови; и он виновен. Омой его в источнике Артемис и принеси. Возьмешь розги. Я возьму кинжал. Оба виновны, и римлянин, и иудей. Оба исправят свою ошибку, а нам дадут благоволение Владычицы. Если нет, и если она обрекла нас на молчание свое, мы все равно погибли. Если да, то Ее воля больше воли тех, кто властен над нами еще…
Саула и Сергия уложили на алтарь вместе. Руки и ноги их спутали веревками. Сознание было помрачено страхом. Немногое помнил Саул из последующего. Крики Сергия, по обнаженной спине которого гулял ивовый прут. Кинжал, отделанный золотом и с рубином на рукоятке, очень близко, возле самих глаз. Боль в шее, повыше кадыка, что полоснула огнем. И — над головой своей, через туман, что стоял в глазах от боли и страха, увидел он и запомнил — как из множества грудей демона потекло! Непрозрачным, белым, похожим на молоко!
На самой грани ночи и дня, когда только первые краски рассвета легли на мостовые, и город стал просыпаться, в доме семейства Павел, в саду, их нашли. Всю ночь пробегали с факелами, в тревоге и страхе. Искали повсюду, где только можно, бегали к реке, к городской черте, заходили в дома. А нашли в собственном саду, наутро, двух измученных мальчиков. Как миновали Аргуса, осталось неясным; да ведь и не сами мальчики дошли! Оба завернуты в шкуру оленя, причем освежеванную только что, и потому в крови животного. Но, когда раздели и отмыли, оказалось, что и в собственной тоже. Спина Сергия алела полосами, рот был в запекшейся крови. Свежий надрез шел от кадыка вверх у Саула, целый лоскут кожи был срезан. Рубец остался на всю жизнь. И на сердце, как на шее, тоже…
[b][1] Эндромиды — высокие резные сапоги. Они состояли из подошвы и кожаных голенищ, закрывавших ногу сзади, а спереди стянутых сложной шнуровкой. Пальцы ног в этих сапогах были открыты. Надевали эндромиды обычно в торжественных случаях, главным образом военачальники.
[2] Диони́с (др. — греч. Διόνυσος, Διώνυσος, микен. di-wo-nu-so-jo, лат. Dionysus), Вакх, Ба́хус (др. — греч. Βάκχος, лат. Bacchus) — в древнегреческой мифологии младший из олимпийцев, бог растительности, виноградарства, виноделия, производительных сил природы, вдохновения и религиозного экстаза. Традиционно считается, что Дионис был сыном Зевса и Семелы[2], дочери Кадма и Гармонии.
[3] Актео́н (Актэон, Актей; др. — греч. Ἀκταίων) — персонаж древнегреческой мифологии, сын Аристея и Автонои, внук Аполлона и Кирены. Его воспитывал кентавр Хирон. Участник индийского похода Диониса. Страстный охотник, обученный этому искусству кентавром Хироном, Актеон был превращен богиней Артемидой в оленя за то, что увидел ее купающейся нагой в Гаргафийской долине у источника Парфений (варианты: за то, что пытался совершить над ней насилие, похвалялся своим охотничьим превосходством); после этого по велению Артемиды Актеон стал добычей своих собственных собак.
[4] Амфион (др. — греч. Ἀμφίων, «вездесущий») — в древнегреческой мифологии[1] царь Фив, сын Зевса и Антиопы, брат-близнец Зефа, муж Ниобы, отец семи сыновей и семи дочерей. Погиб от стрел Аполлона и Артемиды, когда хотел разорить святилище Аполлона.
[5] А́ргус (точнее Аргос или Арг др. — греч. Ἄργος), прозванный Паноптес, то есть всевидящий — в древнегреческой мифологии многоглазый великан; в переносном смысле — неусыпный страж. По Гесиоду и Ферекиду, у него было четыре глаза, он никогда не спал. По Овидию, у него было 100 глаз (согласно Нонну, 1000).
[6] Герме́с (др. — греч. Ἑρμῆς < Ἑρμέας < Ἑρμείας, микен. e-ma-a2), в Древнем Риме как Меркурий (от лат. Mercurius) — бог торговли, прибыли, разумности, ловкости и красноречия, дающий богатство и доход в торговле, бог атлетов. Покровитель глашатаев, послов, пастухов и путников; покровитель магии, алхимии и астрологии. Посланник богов и проводник душ умерших (отсюда прозвище Психопомп — проводник душ) в подземное царство Аида. Изобрёл меры, числа, азбуку и обучил людей. Долий (Δόλιος, «хитрец») — эпитет Гермеса
[7] Аргоубийца — Гера поставила оса стражем превращённой в корову Ио. Аргос привязал превращенную в корову Ио к оливе в роще Микен. Гермес убил его ударом камня, или, усыпив его игрой на флейте, отрубил ему голову. С тех пор Гермеса называли Аргоубийцей. Гера превратила Аргоса в павлина, либо разукрасила его глазами павлиний хвост.
[8] Эпафродит (Ἐπαφρόδιτος, «прелестный») — эпитет Гермеса.
[9] Апелле́с, Апелл (др. — греч. Ἀπελλῆς, лат. Apelles, прим. 370 — 306 гг. до н. э.) — древнегреческий живописец, друг Александра Великого. Апеллес, сын Пифия, был одним из наиболее именитых греческих живописцев древности, которые процветали в начале эллинистического периода. Существует предположение, что его учитель Памфил, македонец по происхождению, оказал поддержку и помог Апеллесу занять место художника в свите македонского царя Филиппа, где он завоевал такой авторитет, что преемник Филиппа Александр Великий издал указ, запрещающий кому-либо рисовать свои портреты кроме как Апеллесу. По всей видимости, Апеллес сопровождал какое-то время Александра в походе на персов.
[10] Пеплос, пеплон или пеплум (др. — греч. πέπλος, πέπλον, лат. peplum — букв. «покров») в Древней Греции и, впоследствии, в Древнем Риме (с VIII по II в. до н. э.) — женская верхняя одежда из легкой ткани в складках, без рукавов, надевавшаяся поверх туники. Пеплум длиннее хитона, с большим количеством складок; правая сторона не сшита, несшитые кромки ткани отделаны каймой.
[11] Лили́т (ивр. לילית) — первая жена Адама в каббалистической теории. Упоминается в некоторых ранних апокрифах христианства, не вошедших в библейский канон. В еврейском тексте книги Исаии, повествующей о запустении Идумеи после Божественного суда (Ис. 34:14), предсказывается появление ночного привидения (lilith). Упоминается в Свитках Мёртвого моря, Алфавите Бен-Сира, Книге Зогар. Согласно преданию, расставшись с Адамом, Лилит стала злым демоном, убивающим младенцев (этот персонаж присутствует и в арабских мифах). В мифологии Древней Месопотамии подобное имя носит
