моя, где ты?… Где ты, бедненькая моя?...»
Внезапно вспомнив все это, старик, скрипнув зубами и мучительно прошептав: «Разве люди теперь лучше магогов?», непроизвольно потянулся было к болезненно занывшим рубцам ранения, полученного на том злополучном пустыре, но под сострадательным взглядом правнука, точно бы спрашивавшего: «Больно, дедушка?», одернув руку, продолжил как можно спокойнее.
– Так я и говорю, где теперь те инженеры, которые контролировали работу всех этих автоматизированных и компьютеризированных систем, что в свою очередь следили за отлаженной работой всей нашей высокотехнологичной, роботизированной техники? Где? Все в последние два столетия настолько усложнилось, что стоило только расстроить привычный ход вещей… Выпасть одному-двум звеньям… Как вся эта компьютеризованная и роботизированная техника стала неподвластна уму простого человека. И вот итог; все превратилось ныне в груду высокотехнологичного и бесполезного металлолома... Но, ничего! – добавил он, с усилием улыбнувшись. – Вот прибудем на указанное нам место и заживем. А? Жили же люди когда-то без всего этого. Жили же… – с последними словами в памяти опять возникли истерзанные, бездыханные тела родных среди дикого, бесчеловечного хохота солдат, сменившегося столь же беспощадным грохотом разрывов бомб магогов, и голос старика вновь мучительно задрожал…
Перед глазами внезапно возникло любимое лицо умирающей жены. Абсолютно белое как полотно, совершенно бескровное, оно казалось еще белее на фоне рано поседевших, теперь уже совершенно белесых волос ее, удивительно совместив в себе тогда страдание и умиротворенность. Чуть испачканное копотью и налетевшей землею, лицо ее, и теперь казалось каким-то совершенно инородным, и точно бы не от мира сего, среди вздымающихся вокруг разрывов, среди воя бомб и предсмертных криков, среди гибнущих вперемежку тел и членов ее семьи и тел их жестоких обидчиков.
Голубые глаза ее, уже не моргая и, казалось, уже не видя этого мира, были широко раскрыты, точно готовые слиться с поразительно высоким и удивительно синим тогда небом. И даже рваный шрам, полученный ею в лагере, прежде ломанной, грубой линией рассекавший все ее многострадальное лицо, странным образом разгладился и, казалось, затерявшись среди многочисленных морщин, совсем исчез. И лишь узенькая, едва пульсирующая струйка крови, медленно стекающая между ее, по-детски тонких, почти безжизненных теперь губ, казалось, не отпускала ее, мучительно удерживая в эти последние ее секунды, из этого агонизирующего, беснующегося в неистовой злобе мира, всю жизнь терзавшего и мучившего ее…
– В п-прочем… с д-другой стороны… – не глядя на правнука произнес старик, предательски задрожавшим голосом. Он сделал паузу, справляясь с нахлынувшими чувствами, а затем уже спокойнее продолжил. – В прочем, именно это-то и помогает теперь человечеству в войне с магогами... Если бы… Если бы они были вооружены лучше, или бы даже и вовсе их армии были бы роботизированы в духе последних десятилетий, то, вероятней всего, погибших людей было бы уже не десятки или, быть может, сотни миллионов, а, скорее, уже даже миллиарды. А так – и у них, и у нас военная техника теперь, похоже, одинаково на уровне XXI или даже XX века. Хорошо еще, что предки наши, при объединении человечества, полностью уничтожили все оружие. – сделав паузу, старик тяжело вздохнул. – Жаль вот только, что где-то, видимо, все же какие-то чертежи сохранились. Ими, видимо, для начала и воспользовались… Но, ничего! Как говорится, нет худа без добра. Зато вооружения уровня XX века, если и не уравнивают теперь наши силы, то дают человечеству явный шанс. Шанс выстоять и выжить. А?... Как думаешь?... Ведь, хотя магоги более организованы и доминируют в изобретательности умов, но нас много больше и наши армии преобладают в численности. А это как раз и дает всем нам столь необходимое теперь время. Ведь главное сейчас это вовсе не победы в войне. Вовсе не итоги сражений. Хотя это, конечно же, тоже ныне не маловажно. Дело же совершенно в ином...
– Да, я помню… – точно вспомнив что-то, внезапно перебивая, произнес совсем грустно мальчик. Сделав паузу, он растеряно улыбнулся, а затем уже совсем тише продолжил. – Хорошо помню, что хотя Столица Мира и была поначалу оставлена, но, благодаря многочисленности наших армий, затем вновь отвоевана. – сказав последнее, правнук с какой-то тяжелой внутренней болью посмотрел на прадеда. – Пусть и ненадолго…
На что старик, в ужасе догадавшись, что тот имел в виду, точно отгоняя эту свою догадку, тут же поспешно выпалил:
– Нет-нет, шанс человечества теперь совершенно в ином. Вовсе не в многочисленности наших армий. И вовсе не в победах в войне с магогами…
– Люди теперь словно сами магоги. – точно приговор, с какой-то даже обреченностью, тяжело вздохнув, добавил правнук, и вновь, словно мучительно вспоминая о чем-то, тягостно замолчал.
Старик, пытаясь унять внезапно задрожавшие губы, нервно заходил желваками небритых скул, будто подбирая слова.
– Не надо! Слышишь?!... Пожалуйста, не надо обо всем этом ни вспоминать, ни думать!
Ужаснувшись своей догадке, он теперь почти наверняка знал, что имел в виду его такой маленький, но уже столько повидавший и столь переживший на своем коротком веку, бедный правнук. Старик и сам всегда с мучительным содроганием вспоминал о той страшной, совершенно жуткой бойне, какую устроили человеческие армии ворвавшись в еще не разрушенную Столицу Мира вслед за отступившими ненадолго магогами. И что, не застав там, выскользнувшую в последний момент из кольца окружения вражескую армию – поначалу еще не столь милитаризованную и победоносную как теперь, – нещадно перебили в неистовой злобе – не разбирая ни стариков, ни детей, ни женщин – последние несколько десятков или даже сотен тысяч столичных мирных жителей. Сначала опрометчиво оставшихся в ожидании своих «освободителей» в ненадолго захваченном магогами городе, а затем бездвижно замерших на его разграбленных, разрушенных и залитых кровью улицах. Наполняя столичный мегаполис – прежде самый грандиозный город мира, поражавший всех величием, невероятной роскошью и умопомрачительным великолепием – нестерпимым зловонием неисчислимого множества разлагающихся, изувеченных и обезображенных тел; тут и там расчлененных, тут и там обезглавленных, нередко даже с заживо снятой кожей, а чаще всего с вырезанными зачем-то на их агонизирующих человеческих телах надписями: «Смерть магогам!» или «Смерть предателям!».
Старик мучительно помнил, что было все это еще в самом начале войны с демоночеловечеством, внезапно вспыхнувшей вслед за подозрительно-многомиллионными перемещениями магогов по всему миру. И что вслед за внезапной гибелью верховного правителя невероятно быстро начавших концентрироваться в разных частях света; и прежде всего в Столице Мира. Столь же подозрительно скоро, а главное по опасному категорично-решительно, объявив и себя и своих вождей (что и было громогласно заявлено): «главной руководяще-движущей силой всех, подлежащих непременному осуществлению, замыслов временно перешедшего в иные сферы Верховного правителя мира».
Тоже, как оказалось, вовсе неспроста с самого начала приближавшего к себе магогов, всячески их превознося и возвеличивая; особенно в последние свои годы. И вовсе затем – тайно и явно – не только начав назначать магогов членами Мирового Правительства, но и переводить их на должности своих наместников и на иные ключевые посты на местах.
Всякий раз при этом ставя человечеству в пример крайний эгоцентризм и холодную расчетливость магогов, их нездешнее хладнокровие и жестокосердие. Столь же открыто, наоборот, всячески высмеивая и клеймя в людях их «слабую человечность». Откровенно глумясь над людской ограниченностью в виде человеческой чувственности и сентиментальности. Но в еще большей степени надсмехаясь над разного рода проявлениями в людях их «порочных рудиментов»; как издевательски высмеивал антихрист глубинные, – несмотря ни на что, нет-нет, да и исходившие точно бы откуда-то из самой основы и глубины человеческого естества; сквозь их крайне растленные уже сознания и очерненные души – проявления человеческой любви и угрызения их человеческой совести. Как оказалось, в полной и окончательной мере оказавшихся все же неподвластными ни крайне развращенной воле самих людей, ни всем «перевоспитательным» усилиям владыки мира.
В последние свои годы совершенно намеренно подливавшего масло в огонь взаимной ненависти людей и «нового человечества»; итак уже с самого начала своего совместного сосуществования все более и более ненавидевших и презиравших друг друга. Одни – за «машиноподобность» и крайнюю рассудочность мышления магогов. За холодность их чувств и почти полное отсутствие «человеческих эмоций». За крайнее бессердечие и нечеловеческое коварство этих пришлых чужаков. Точно бы специально явившихся, – как стало уясняться большинству людей лишь гораздо, гораздо позднее - словно откуда-то из самой преисподни, осуществить некий жуткий план порабощения, а затем и полного уничтожения человечества.
Магоги же, в свою очередь, в еще большей степени презирали людей за ограниченность их человеческого ума, за непредсказуемую стихийность чувств и неконтролируемость человеческих страстей и эмоций. Презирая людей, как существ точно бы «низшей расы», и за излишнюю между ними привязанность и за человечески-чувственные отношения между друг другом.
Не только так и не сумевших избавиться от множеств своих «изъянов» и «рудиментов», но в той же мере, в силу все той же «ограниченности» человеческой природы, то и дело впадавших – в малопонятные и неизвестные самим магогам – тоску и уныние. Вследствие этой своей «человеческой ограниченности» всю жизнь «чисто по-человечески» мечась между неукротимой ненасытностью и тошнотворным пресыщением. Между не контролируемым разгулом страстей и – нет-нет, да и наступавшими вслед за этим – полной апатией, депрессией и равнодушием к жизни. Опять же, вследствие малопонятных и неизвестных самим магогам, угрызений «какой-то там совести», – нет-нет, да и пробивавшейся сквозь многочисленные препоны развращенных человеческих сознаний и очерненных человеческих душ, голосом остающегося всегда светлым человеческого духа – то и дело спасаясь от всех этих своих человеческих «рудиментов» и «изъянов», разного рода галлюциногенами, транквилизаторами или элементарным алкоголем.
Год за годом несравнимо уступая, тем самым, и в глазах магогов, а главное – в глазах самого Верховного правителя – и по своим способностям и по всему спектру своих человеческих качеств – «новому человечеству»; всегда и во всем, наоборот, неизменно хладнокровным и неотступно жестокосердным. Всегда и во всем лишенным каких бы то ни было «изъянов»; будь то угрызения совести, проявления любви или же личностная привязанность. И как итог – всегда и во всем готовым на все. Но самое важное – в отличие от «разнохарактерных» и «неоднородных» людей, вечно сомневающихся и вечно колеблющихся – поголовно всячески поддерживавших
