Призван Сталинским РВК».
Подвиг деда описан рукой командира медсанбата гвардии майора медицинской службы Шаврина. Красивый почерк фиолетовыми чернилами. Синтаксис и ошибки сохраняю, в них дух времени.
«Тов. М., за период наступательных боев дивизии с 14.7.44 по 27.7.44 и освобождение гор. Львова при большом потоке раненых и частой передислокации медсанбата (за 13 дней 7 раз), успешно обеспечил спецподразделения медсанбата подготовкой ремонта домов, приготовление нар, тапчанов и другими предметами хозяйственного обихода обеспечивающее высококвалифицированную помощь раненым офицерам и бойцам. Он организовал конный обоз в медсанбате, сыгравший колоссальную роль в условиях данной операции и исключительную роль в Весенней мартовской операции. Достоин правительственной награды ордена «Красной Звезды» медали «За боевые заслуги».
Орден зачеркнут синим карандашом, медаль над ним вписана рукой дивизионного врача гвардии подполковника медицинской службы Ларионова.
Дух времени ощутим все четче. Прямо пышет молчаливым обоюдным недовольством подполковника и майора.
Ларионов: «Вчера только генерал драл за боевые награды – раздаем слесарям и музыкантам, почем зря!»
Шаврин: «Но ты же был согласен! Сам говорил, что наших людей надо поднимать, не стесняться, а теперь на попятную!»
Ларионов: «Считай, что передумал».
Последняя согласующая подпись красным карандашом – командира дивизии гвардии генерал-майора Стенина. Дата – 9 августа 1944 г.
Ремонт домов, конный обоз… Интересно, за что награждали других?
Перед дедом идет некто Лицкий, еврей, старшина музыкального взвода и музыкальный руководитель Красноармейского Ансамбля Клуба дивизии, давшего в период весенне-летнего наступления 85 концертов. Представлен к ордену «Красной Звезды». Представление на героя отпечатано, подписано заместителем командира дивизии по политической части гвардии подполковником Наугольным. Но орден тоже зачеркнут. Рукой генерала вписаны «Боевые заслуги».
Следующее представление – солист ансамбля. Печатный текст повторен почти дословно – к медали «За отвагу». Зачеркнуто. «Боевые заслуги».
И снова музыкант – ведущий скрипач и баянист одновременно. Опять про 85 концертов и к медали «За отвагу». Почеркано уже нетерпеливо – «Боевые заслуги». Похоже, комиссар был одним их тех, кого драл генерал.
После деда – Нестеренко, украинец, сержант, старший повар 72 отдельного гвардейского истребительно-противотанкового дивизиона.
Реляция командира дивизиона, Героя Советского Союза гвардии майора Каулько: «Тов. Нестеренко в боях за социалистическую Родину проявил доблесть и мужество… В бою под дер. Випки под пулеметным и артиллерийским огнем тов. Нестеренко сумел накормить весь личный состав дивизиона вкусной и горячей пищей. За период наступательных боев не было такого случая, чтобы хотя один боец оставался ненакормленным. Когда пищу нельзя было подвести кухней тов. Нестеренко разносил ее по окопам в термосе. Достоин награждения медалью «За отвагу».
«Отвагу» генерал тоже не утвердил. Вписал «За боевые заслуги». Интересно, заботливого отца-командира и Героя Советского Союза генерал тоже драл?
Следующее представление деду было выписано уже после Победы. Спасибо комбату – не забыл-таки про орден.
«Старшина. Командир хозяйственного взвода 75 отдельного медико-санитарного батальона 68 гвардейской стрелковой Проскуровской дивизии. Кандидат в члены ВКП(б) с 1943г. В Красной Армии с 4 августа 1941г. Участие в боях с 4 августа 1942г. На Сталинградском, Воронежском, 1-м Украинском фронте 1943г., 2-м Украинском и 3-м Украинском фронте. Ранен 2 раза. Медали «За боевые заслуги», «За оборону Сталинграда».
Описание подвига: «Гвардии Старшина М. за период боевых действий дивизии в Венгрии и Австрии, проявил себя, как одним их лучших организаторов в деле хозяйственного обеспечения медсанбата. Не считаясь с временем, он систематически улучшал работу хозяйственного взвода. Гужевой транспорт всегда был в готовности выполнить боевую задачу. В 1944 году в период распутицы тов. М. организовал транспорт в количестве 20 подвод, а также и привлечением транспорта местного населения, благодаря чему своевременно была произведена эвакуация раненых бойцов и офицеров. Достоин правительственной награды ордена «Красной Звезды».
Подписал новый командир дивизии – Герой Советского Союза гвардии генерал-майор Некрасов, дата – 31 мая 1945 г.
Посмотрим, кто перед дедом и кто после него на этот раз.
Малюта – украинец, гвардии младший лейтенант, командир стрелкового взвода отдельного гвардейского Учебного батальона дивизии, представлен к ордену «Красной Звезды».
Мезенцев – русский, сапер 78 отдельного гвардейского саперного батальона дивизии. Про сапера написано красиво.
«Участвовал в наступлении и взятии городов Казятин, Проскуров, Львов и Будапешт. В уличных боях гор. Будапешт участвовал в подрыве одной огневой точки противника. Под огнем противника разминировал 169 немецких мин и разобрал две баррикады. В боях с немецкими танками в районе Колаз установил 211 противотанковых мин, на которых подорвалось 2 немецких танка. В боях на территории Австрии под огнем противника активно участвовал на разборке 6 лесных завалов и барьеров. Достоин награждения орденом «Слава 3 степени» «Красная Звезда».
Этот сапер единственный и со скрипом походил на мои детские представления о герое. Староват, правда, не многим моложе деда. И почему-то мало отмечен – единственная медаль «За оборону Сталинграда», хотя три года на войне, два ранения, контузия.
Меж тем, глотая страницы и привычно прикидывая, где бы могла пригодиться обрабатываемая информация, мозг постоянно натыкался на закрытый во всех отсканированных документах домашний адрес героев. Сознание занервничало, отмечая этот факт, и попыталось найти отличное от очевидного объяснение, некий скрытый смысл, подсказку, ключ, раскрывающий очередную манипуляцию.
Как раз на сапере ключ был найден, внутри удовлетворенно щелкнуло, и поворачивающаяся детская картинка сложилась самым простым образом: «я» пропустило вперед «мы», а подвиг героя стал подвигом народа.
Вот, в двух словах, что я понял: без информации о доме и семье человек оказывался безродным, одной из неотличимых шестеренок государственной машины, что противоречило и детской памяти, и всем чувствам, вызванным чтением. Потому что все эти вставшие со старых страниц награжденные саперы, медики, связисты, музыканты, повара, хозяйственники и прочий тыловой люд, а также их командиры, не должны были выглядеть безголосой и безликой толпой, как можно было бездумно решить при поверхностном взгляде на документы. Все получалось сложнее. В бумагах были спрятаны не просто дома и семьи, спрятаны были символы родов, которые стояли за каждым бойцом, и за которыми, в свою очередь, стояли бойцы, – за свой род и за весь народ, кто как умел, на своем, пусть и не самом видном, месте.
Единый организм народа, принужденный защищаться, чтобы выжить, и неостановимо, не взирая на кровь и пот, успешно выполнивший эту тяжелую работу, как и любую другую, которую должен и способен выполнить народ, – вот кого скрывали наградные листы.
Что же получалось? – А то, что не коммунистическая идеология была главной скрепой нашей Победы.
Конечно, нельзя отрицать большевистского умения организовать и повести за собой массы людей, как нельзя отрицать силу поверхностного натяжения воды. Но когда речь идет о существовании народа, поверхностной силы идей и обращения с народом как с массой для спасения мало. Тут должны проснуться родовая память и могучие внутренние силы, накопленные тысячелетиями искусственного отбора. И хотя в борьбе за власть любая идеология старательно рушит родовые связи, превращая народ в управляемую толпу, времени порушить все к той большой войне не хватило. Здравый смысл и родовая память победили. Народ смог подняться и пересилил беду, спасая себя и, заодно, своего струхнувшего коммунистического всадника…
Среди пожелтевших домашних бумаг и бледных самодельных фотографий, где мы с женой и наши друзья очень молоды и худы, а наши дети трогательно беспомощны, есть альбомный лист, на котором неуверенным почерком старательно выписано родовое дерево нашей семьи – единственное школьное задание, которое было равно интересно выполнить и дочери, и сыну.
Три верхних колена, начиная с себя, они смогли записать самостоятельно. Четвертый писали с моей и маминой помощью. Чтобы записать пятый, мы звонили моим родителям, и все равно остались пропуски и в именах родственников, и в датах жизни. А по другой линии вместо пятого колена вообще пришлось оставить белое пятно – не у кого было узнавать. А уж до семи колен, как хотелось мне с подачи многих религий, дотянуться было невозможно ни с какого бока. Таким наше семейное дерево и осталось на бумаге – слабо укоренившимся и скособоченным на одну сторону.
Я смотрю на этот лист и вспоминаю недавнюю просьбу замужней дочери ни в коем случае его не выбрасывать.
Зачем же выбрасывать? Вставлять в рамочку и вешать на стену не будем, а сохранить – сохраним. Чтобы вместе побороться с тем предсказанием будущего, которое уже вовсю стучится в нашу жизнь: «Где ваши дети?» – «А бог их знает!»; «А где ваши родители?» – «Да черт их знает!».
Ведь на Руси опять смута. Кто-то насчитывает ей тридцать лет, кто-то останавливается на двадцати. Для меня она явно обозначилась со времени установившихся свобод, когда освобожденные от работы и денег люди занялись разрушением себя, а заодно, всего того, что вокруг. Одни свободные люди крушили памятники вождям на площадях, другие пробавлялись простолюдинами на кладбищах.
Серебристый бюст деда тоже попал под общую раздачу.
Сначала у деда отбили нос. Потом ему расколотили голову, оставив смотреть в небо косо обрубленную шею с кадыком.
Вместо порушенного памятника пришлось отцу варить деду с бабушкой на двоих невидный железный обелиск, на который он прикрепил тяжелую табличку из «вечного» цветного металла с красивой гравировкой.
Через год красивую табличку спилили очередные свободные люди, и на памятник пришлось приладить неказистый и никому не нужный кусок нержавейки.
Чем окончится русская смута на этот раз? Пропадет наш народ или сумеет совершить очередной подвиг?..
Обычно я хорошо и спокойно сплю, а сегодня вдруг очнулся перед рассветом, полный тревоги. Казалось, сердце, никогда не подводившее меня, остановилось во сне, готовое умереть, и умерло бы, если бы все клеточки тела разом и дружно не проголосили тревогу, заставив открыть глаза.
Рассвет еще не забрезжил, а сна не было. И страшно было закрыть глаза. И тяжело было думать о том, что останется после меня, когда я уйду. И что я отвечу деду, сумевшему оставить после себя домашний мир, в котором я вырос.
Не двигаясь, я лежал на спине, раскручивая мутные полусознательные обрывки то ли сна, в котором умер, то ли грез, в которых шел к своим и так и не понял, успел дойти или нет.
Там был зной, от которого нет спасения. Выжженная степь от края до края. Ни кустика, ни деревца вокруг. Солнце. Весь день солнце. Перегревшийся мозг отказывался работать, сберегая энергию для своей древней
