Благословение

наискось обломан, по краям виднелась густо пронизывающая сеть испепеляющих трещинок. Подобное случается видеть в книгах столетней давности. Библиофилы бережно проклеивают повреждённые места папиросной бумагой. Будучи некурящим, не имея под рукой клея, я ограничился тем, что сдерживал дыхание, когда наклонялся, чтобы разобрать на кофейного цвета бумаге выцветшие бледно-сизые строчки. Сожалею, но неполные предложения, предшествовавшие целостному тексту, я нагло проигнорировал. Дата, имя писавшего, как видно, была утрачена вместе с верхним краем письма.

   "Натиск неприятеля всё усиливался. Лошадь подо мной была ранена в ногу. Пришлось спешиться, не самым удачным способом, – кувырком. Происходившее подле и в некотором отдалении виделось столь отчётливо, словно душа оказалась наделена множеством очей. Минуты опасности утончают чувства. Возможно, сказывалась контузия, оттого все движения окрест казались замедленными, глубоко напечатлевались в памяти. Слева чуть позади рухнула, подобно моей, неприятельская лошадь, подминая крепко схватившихся воинов. Незнакомый мне солдат за тем падением остался обезоруженным: штык его, по-видимости, увяз в теле врага, придавленного конской тушей. Прицелившись, я упредил было всадника, занесшего над безоружным обагрённое кровью лезвие. Выстрел мой достиг цели, но опоздал.
    Ты знаешь, душа моя, к какому последнему средству прибегает русский человек, не имея иного оружия. Тот до сих пор памятный мне солдат, видя гибельность своего положения, вознёс ко лбу троеперстие, думая напоследок сотворить Знамение Креста. Был ли нападавший всадник убит моею пулей прежде нанесённого удара или на то была иная воля Провидения, не могу предположить. Когда вновь, за пронесшейся лошадью, я увидел того солдата, он по-прежнему стоял на ногах. Неглубокая рана, набухавшая кровью, прорезывала правую часть груди. Левой рукой он перехватывал напрочь отсечённую близ локтя, однако отдалившую смерть правую руку. Пальцы её оставались твёрдо сложенными для Крестного Знамения. По-видимости, продолжить на себе начертание Креста было его первой мыслью. Вдруг, взглянув на меня – точно могу свидетельствовать, что пронзительный взгляд этот был глаза в глаза, – он оборотил мертвенное троеперстие в нашу сторону и широким Крестом осенил тех, кто продолжал сражение. Лишь завершив это страшное, стоившее усилий благословение, солдат, уже безжизненно, стал оседать назад. Всё совершилось в доли мгновения, но, поверь, душа моя, стоило целой жизни.
    Ужасное это благословение порука того, что я вернусь к тебе живым..."
   
    Мне стыдно сознаться в том, что произошло после. Возобладало любопытство. Жадно прочитанного текста, наспех переписанного с лицевой стороны листа, казалось мало. Хотелось немедленно узнать, какое продолжение ожидает пробуждённого от скучной спячки читателя на обороте письма. У меня хватило ума прикрыть ветхий листок предыдущей страницей, плотно прижать её к последующей и, натягивая обе, не давая им прогибаться, аккуратно начать переворачивать весь этот "бутерброд" с ценной начинкой затем, чтобы, открыв чистую страничку с противоположной стороны, продолжить чтение. Но... Разбитые фужеры и испуг дам – закономерный итог опьянённого непрофессионализма неподкованной лошади. Первый чистый лист вырвался из моих непослушных пальцев, смахнув всё пропечённое давним солнцем выцветшее содержимое, словно обветшавших бабочек со стены мрачного, годами никем не посещаемого склада. Груда обломков некогда бывшего письма – иными словами трудно было поименовать результат моей неосторожности. Пришлось постыдно прикрыть останки в подшивке капитанских писем, подобно тому, как был скрыт живыми пласт героической истории павших на Бородинском поле. Я встал с нагретого места, вернул взятые для изучения единицы хранения и, сознавая непоправимость содеянного, навсегда ушёл из отдела рукописей.
   Минуты опасности утончают чувства. Точно так! Врезалось в память не только само происшествие, но и возвращение в городском метро. Странные, не к месту запомненные диалоги. Первый – произнесённый вслух:
— Опять пожары. А ведь говорят, неспроста: горят-то места возле военных объектов, к примеру недавно рядом с Арзамас-16 насилу смогли потушить. Возгорание – меньше чем в километре. И, якобы, от капли росы. Само-собой, в охраняемой зоне никто непотушенных бычков не бросает.
— Стопудово америкосы из космоса поджигают лазерным оружием! Вроде бы даже есть свидетели, что перед возгоранием на почве метался след от яркого луча. Они не только у нас, они и в Европе шустрят. Вот тебе пример: бунтующие Афины. Не по нраву пришлись грекам электронные паспорта и прочая – получайте пожары возле самой столицы!
   Отвлёкся от вяло подслушиваемого разговора. Как ни своеобразна Северная Пальмира с её вольномыслием, но колея подобных речей и тут всем близка и понятна: Московский Патриархат! Не лучше ли глянуть в читаемое самым читающим народом андеграундное чтиво? Скосил глаза направо, в книжку вызывающе накрашенной пирсингованной синеволосой девицы. Ого! Парадоксальна культурная столица!
   "...Маргарита  вскочила первая, за нею Азазелло, последним  мастер . Кухарка, застонав, хотела поднять  руку  для крестного знамения, но Азазелло грозно закричал с седла:
—  Отрежу   руку ! — он свистнул,  и  кони, ломая ветви лип, взвились и вонзились в низкую черную тучу. Тотчас из окошечка подвала повалил дым.
   Снизу донесся слабый, жалкий крик кухарки:
— Горим!..
   Кони уже неслись над крышами Москвы..."

   Помню, как вышел на свежий воздух из тёплого сквозняка метровских дверей. Зашёл в живой ещё на тот момент "МакДональдс", причаститься жира проклятых америкосов. Сравнил прочитанное в рассыпанном прахом послании с собственной никчёмной раной, с трёхдневным хождением "в положении голосующего электората". Подумалось, вот оно: кричит, стращает воссевший на чёрного коня, а ведь боится, трепещет демоняка Крестного Знамения (именно так, с заглавных букв, как было начертано в погубленном мною письме).
   А мы, увы, более того робеем супостата, ленимся перекреститься даже без грозного на то воспрещения. Всех-то сил, что на разговоры о кознях да происках. И мертвенное благословение прошлого из застенков архивов для нас – только прах.
   Потому и горим...