— Локи чудит, не иначе! Клянусь святым Олуфом! (1)
Бертель поморгал, надеясь, что просто хватил лишку в трактире и сейчас все пройдет. Однако в небе и впрямь творилось что-то странное. Месяц раздвоился и стал напротив самого себя. Белые от мороза серпы торчали, словно рога на рыцарском шлеме.
— Глянь!
Бертель пихнул приятеля в бок, призывая разделить изумление. Йенс попытался задрать голову, икнул и начал сосредоточенно крениться в сторону сугроба. Бертель поймал его за шиворот.
— Развезло же тебя!
— Ничуть! — тощий Йенс, все еще висевший на рукавице Бертеля, торжественно воздел к небу нос, длинный, что твоя кукла из бродячего театра. — Святой Олуф свидетель, я трезв, как младенец! Это Локи, рыжий дьявол, мне ноги заплел. Сам же говоришь, он там чудит.
Нос снова ткнулся в ночное небо.
— И что он делает? — помолчав, спросил Йенс.
— Кто? — Бертель, который в трактире тоже себя не обидел, успел забыть, о чем говорил с приятелем.
— Кто, кто! — обиделся Йенс. — Дружок твой, дьявол.
— Э! — Бертель нахмурился, но от неба не оторвался. — Потише в словах! Забыл, как полоумного Юргена изжарили на решетке? Не посмотрели, что он не в себе.
— Да никто бы его пальцем не тронул, если б дурак не трезвонил каждому встречному про Лукаса-бродягу и его кольцо, — Йенс почмокал застывшими на холоде губами, с сожалением вспоминая жарко растопленный очаг в трактире, шипящее на огне сало, что капает со свиных потрохов, и такие же сальные шутки посетителей. — А милостивый наш господин, хоть и не верит ни в Бога, ни в черта, а с этим кольцом умом тронулся.
Йенс снова икнул и пьяно сузил глаза, уставившись на тропу между сугробов.
— Кольцо Нифлунгов! (2) Да будь оно у рыжего негодяя, разве тот бродяжил бы?
— Ладно, пойдем! — стряхнув Йенса, Бертель решительно двинулся вперед по скрипящей от мороза дорожке.
Ему не нравился разговор. Всякое упоминание о Лукасе вызывало тревожное чувство.
Не нравился и шум со стороны трактира. Вначале еле слышный, он все рос, и Бертель догадывался о причине. Кто-то из посетителей тоже увидел сумасбродный месяц (да такое нельзя было не увидеть) и позвал остальных. А от чудес простым людям следует держаться подальше. Пусть святые отцы да ученые господа с ними разбираются. Бертелю очень не хотелось очутиться на церковном суде даже в качестве свидетеля. Особенно после истории с Юргеном-дурачком, которого еще недавно почитали за Божьего человека, а потом сожгли как колдуна.
— Пошли! — бросил Бертель на ходу. — Время позднее. Жены нам уже по ведру гадючьего яда припасли.
— Моя — точно! — согласился Йенс. — Может, мне у тебя остаться?
Бертель едва успел мотнуть головой, мол, нет, не выйдет, как плетшийся сзади приятель опять вцепился ему в рукав.
— Боже, сохрани от нечистого! — как-то странно просипел Йенс.
— Что с тобой? — удивился Бертель.
— Лукас!
— Где?!
Йенс молча указал в направлении черневшего над рекой моста. Бертель долго вглядывался, смотрел и на мост, и на берег, но там было тихо и пусто.
— Тебе померещилось! — с досадой бросил он. — Откуда тут взяться Лукасу? Он дурак себе на уме, не чета Юргену. Он не появится в наших местах после всех толков о кольце.
— Как знаешь, а я его видел, яснее, чем тебя вижу, — торопливо проговорил Йенс. — Он ухмылялся, Бертель! Ухмылялся!
— Ну и что? — пожал плечами Бертель. — Чего дрожишь, будто нашего милостивого господина увидел? Какого-то бродягу испугался! Если это точно Лукас, сочтены его дни. Завтра схватят, и все, что останется после пытки, через неделю сожгут. Как раз вместо йольского полена.
— Если раньше он нас не спалит... — Йенс и впрямь был перепуган не на шутку. — Раздумал я у тебя ночевать. Пойду домой. Как бы чего не приключилось.
И, не попрощавшись, заторопился к своему двору, благо тропинка, наконец, вывернула на дома приятелей. Бертель попробовал усмехнуться, но почувствовал, что ему передалась тревога Йенса.
Что-то скрипнуло за спиной, на плечи свалились комья влажного снега. Откуда взялись? Рядом ни дерева, ни забора. Что за странная, право, ночь!
Бертель взглянул вверх. Самый обычный месяц мирно светил с глухого зимнего неба.
II
— Вернулся?
Агнета сидела за прялкой, но по всему угадывалось, что ей не до работы.
— А то не видишь! — Бертель чувствовал себя виноватым и оттого злился.
— Ужинать будешь?
— Не хочу. Где сорванец?
— Спит уже.
Бертель сел на лавку рядом с женой, притянул к себе.
Любил он Агнету, да и жалел. Первенцу их уже восьмой год пошел, а новых детей все не было. А как в народе говорят: «Один сын — нет сына». Чем больше детей, тем надежнее: и в старости прокормят, и хозяйству пропасть не дадут. Бертель знал, что Агнета себя во всем винит, потому спускает ему его мужские грешки. И ведь молоды оба, сильны, охочи друг до друга — почему же обошло их многочадие, от которого иные соседи чуть не криком кричат?
— Ладно, не злись, — нарушил молчание Бертель. — Ну, посидел в трактире, выпил, поболтал с приятелем. Что из того? У тебя лицо, будто я несколько дней невесть где шлялся. Поцелуй меня — и помиримся.
Он потянул Агнету за руку. На руке блеснуло золотое кольцо.
— Что это?
— Подарок Якоба, — улыбнулась Агнета. — Он бегал с соседскими мальчишками кататься на коньках на Цверговом броде, там и нашел. Прибежал домой: мама! — кричит, — для тебя подарок есть! смотри, какой. И протягивает это кольцо.
— Да ты что, жена! — к Бертелю снова вернулся его страх. Он почти оттолкнул Агнету. — Что за сказки! Откуда в наших местах взяться золотому кольцу?
— Бог с тобой, Бертель! — тихо засмеялась Агнета. — Какое же оно золотое? Медное. Сам посмотри.
Жена сняла с пальца колечко и протянула Бертелю. Тот помедлил, почему-то не решаясь до него дотронуться. Все же пересилил себя, взял. Оно и правда было медным, даже с пятнышками черноты и прозелени изнутри. Обычная дешевая побрякушка, торговцы на ярмарках такие связками носят. Видно, кто-то из заневестившихся девиц гадал на жениха да уронил колечко в речку. Отнесло кольцо на мелководье, выбросило водой в кусты на берегу, где Якоб его и приметил. Все просто. Отчего же ему, Бертелю Бьорнсону, не по себе?
Агнета прижалась к мужу. Бертель все еще был занят своими мыслями, потому, верно, не заметил, как его рука оказалась за вырезом расшитой синими цветами сорочки, а губы уж побежали заниматься тем, что мужчине особенно сладко после доброй выпивки.
— Пошли в постель! — задыхаясь, прошептала Агнета, когда смогла, наконец, заговорить.
— В постель потом. Давай сперва здесь.
Бертель подхватил жену и, не переставая целовать, усадил себе на колени так, что юбки ее задрались, обнажив не только узорные шерстяные чулки, но и то, что чулки уж никак не могли прикрыть. Из груди Агнеты вырвался звук, который можно было истолковать как негодование. Крепкий кулачок стукнул Бертеля по спине, раззадорив его еще больше. Агнета была добродетельная жена и, конечно, не могла позволить мужу всякое такое, да вот беда, — тело будто не слушалось ее и делало все, чтобы помочь Бертелю в его озорстве. Так и получилось, что оба тут же, на лавке в горнице (что, конечно, весьма неблагочестиво) стали одной плотью и были ею так долго, как только позволяют молодость и жилистая крестьянская сила.
— Охальник! — довольным голосом изрекла Агнета, когда они, наконец, из одного снова стали двумя. — Выделываешь со мной штуки, как с городской девицей, из тех, что на улице мужчин привечают.
— Еще чего! Те девицы, они хитрые! Поцелуя от них не жди, а за каждую штуку — отдельная плата.
— А ты откуда знаешь? — подозрительно спросила Агнета. — Не наведываешься ли часом к ним, когда в городе бываешь?
Черт, сболтнул лишнее.
— Ты что, жена! — возмутился Бертель. — Как могла такое подумать! Это мне приятель рассказывал, тот, что в Осло живет. А я — видишь, какой ненасытный? Это потому что только со своего стола ем. Ну, давай, я тебя еще покатаю, а ты утолишь мой волчий голод, ненаглядный ягненочек!
Он попытался снова начать игру, но Агнета вывернулась и, сделав обиженное лицо, спрыгнула с мужниных колен. Бертель шумно вздохнул, досадуя, что спьяну почти проболтался и испортил все дело. В тот же миг почувствовал, что пальцы Агнеты щекочут его подбородок. Жена засмеялась, и, ластясь, словно котенок, потащила Бертеля в постель.
III
Утомленная Агнета крепко спала, обняв мужа, а Бертель все не мог глаз сомкнуть. Мысли беспокойно кружились, словно снежинки в метель, возвращали то к раздвоившемуся месяцу, то к кольцу, найденному сыном у реки, то к словам Йенса о вернувшемся бродяге.
Бертель вдруг вспомнил, как впервые увидел Лукаса. Было то прошлой весной у Цвергова брода, где Якоб будто бы нашел кольцо.
В ту пору на округу обрушились библейские ливни. Падавшую с неба воду впору было руками раздвигать. Молнии били без остановки. Дальние хутора затопило. Да люди-то еще могли вывернуться, а вот как поля спасти? В селах устраивали крестные ходы, служили особые службы. Наконец, односельчане Бертеля решились на крайнее средство: тайно, ночью, закололи двух козлов в жертву Тору. Ничего не помогало.
У всех в голове гвоздем раскаленным сидело: еще неделя таких напастей — и впереди верная смерть от голода. С этой неотвязной мыслью плелся Бертель сквозь непогоду посмотреть на свое поле, — словно, посмотрев, мог что-то изменить, — как вдруг у Цвергова брода заметил незнакомого человека.
Обнаженный до пояса, тот раскачивался из стороны в сторону, воздев к небу руки и что-то напевая на неведомом языке. Глаза пришлеца были закрыты, обнаженная грудь покраснела, должно быть, от прилива крови, с длинных, как у знатного господина, огненно-рыжих волос потоками стекала вода. В своем безостановочном качании он походил на змею. Сходство усиливало полное отсутствие растительности на лице и теле.
Не переставая петь, диковинный незнакомец повернулся вокруг оси и закружился на месте — все быстрее, быстрее, пока у Бертеля голова не пошла кругом, вдруг топнул ногой и остановился. В тот же миг на крестьянина в упор взглянули глаза цвета спелой ореховой скорлупы. Бертель вздрогнул, встретившись с этим пристальным взглядом. Безбородый танцор ухмыльнулся, сел прямо в мокрую грязь, которой стала за последние дни земля, вынул из потрепанного кошеля на поясе сапожную иглу с дратвой и, не обращая внимания на Бертеля, воткнул в нижнюю губу. Надавил. Из губы показалось острие, тут же схваченное ловкими пальцами. Красная от крови нитка потянулась сквозь плоть, ставшую основой для жуткого вышивания. Рыжий поморщился слегка и принялся дырявить губу верхнюю.
Тут уж Бертель не выдержал — повернулся и бегом пустился назад. Дух перевел, только когда прислонился к ограде своего дома. О виденном он даже Агнете не рассказал. Поди разбери, встретил он колдуна или сумасшедшего! Только вот на следующий день дожди прекратились. Угроза голодной смерти обошла село. А Бертель узнал, что безумного зовут Лукасом, кличут же бродягой.
Своего дома у Лукаса не было, он переходил из города в город, из села в село, нанимаясь в пастухи, промышляя плетением сетей, а то, верно, и воровством, ибо где же вы, почтенные, видели бродягу, который не был бы вором? Словом, когда Лукас появился в их селе, хозяйки стали крепче приглядывать за своими сундуками, а мужья — за
