доходит до их воплощения в жизнь, всегда получается одно большое г..но. Как говорится, умом Россию не понять, у ней особенная стать.
- Да, это по-русски, - вынужден был признать очевидное Вовка. - У вас осталась одна минута, - железным тоном предупредил он.
- Дык… - мужик теперь уже растерялся окончательно. – А Нонна Терентьевна? Она же послала… Ей-то чего передать?
- Пламенный привет, - сказал Вовка и кивнул на дверь. – Свободен!
-С ума все посходили с этим свинским гриппом, - пробормотал он. – Одни истерики. У меня, Антон, вообще такое смутное подозрение, что на самом-то деле, нет никакого этого свиного ужаса. Кто-то очень большой и умный просто-напросто делает на всем этом свинстве тоже очень большие и тоже очень умные и, главное, беспроигрышные бабки.
- Наши американские друзья, - сказал я. – В «Комсомолке» недавно была очень убедительная статья. Если не выбросил – принесу, почитаешь.
-А я не удивляюсь. Те еще…именно друзья. Твой Петруха правильно говорит: таких друзей – за х…, да в музей. И наркота вся от них, от мировых жандармов.
Я хотел было возразить, но тут затренькал мой мобильный.
- Николаич, ты где? – услышал я голос господина лейтенанта милиции, простого как вся моя жизнь оперуполномоченного нашего самого простого в мире уголовного розыска, моего младшего коллеги Петрухи, он же - Петр Иванович Трухачев.
- В обэпе.
-Лети мухой. Буденный приказал тебя срочно найти.
-Мать…! – сказал Буденный. Вообще-то, его фамилия Кравцов, но мы (за глаза, конечно) называем нашего начальника фамилией легендарного героя гражданской войны. Во- первых, потому, что у них совпадают имя, отчество и даже усы – черные-смоляные, широкие и пушистые. Во- вторых, наш Семен Михайлович в свое время тащил армейскую лямку в кавалерийской части, и до их пор в разговорах нередко использует соответствующую лошадиную лексику. А в третьих, просто нам его так нравится называть.
Что касается нецензурной матери, то наш легендарный командарм упомянул ее совсем не случайно; в квартире номер восемь дома номер пять по Набережному бульвару образовался труп, обнаруженный приходящей домработницей, которая и сообщила в милицию. Пятый на Набережном – дом городской элиты, и враз ставшая очень нехорошей восьмая квартира – не исключение. Нона Терентьевна Бручинская, великая и ужасная, в миру – скромный администратор привокзального рынка, мало уступающего по размерам, размахам и уровню криминала столичному Черкизону, на самом деле была одной из его фактических владельцев. Насколько милейшая, настолько и безжалостная тетя, за спиной у которой не один труп, и ни один привязать к ней неопровержимыми фактами так и не удалось. Порядки на рынке она установила и железной женской рукой неукоснительно поддерживала суровые, и нравы там царят инквизиторские, лишний раз не тявкнешь, да и нелишний тоже. Собственная служба безопасности – ребята-звери во главе с Олеженькой Чиграшом по кличке Терминатор, или спортсмены, или бывшие менты с армейцами, или уголовники из «крутых». Поэтому беспомощное блеяние господин Кукина, что кто-то нагло ссамовольничал с ценами на свинину, было совершенно непонятно хотя бы по той простой причине, что самовольничать на нашей «черкизоне» никто просто так не мог. Что-то здесь было очень не то. Очень, я бы сказал, дурно вонюче…
- У них там наркоты – как грязи, - проворчал Петруха, который тоже пытался найти в огромной навозной привокзальной куче хоть какое-нибудь, но понятное рациональное зерно. – А прихватить – хренушки. Уходят прямо из рук. Катакомб, что ли, там понарыли, как в Москве? И, главное, где берут? Ведь вроде все каналы перекрыли, вздохнуть нечем - а один х…, опять и «травка» всплывает, и «герыч».
-Г..но не тонет, - философски заметил Арик Лапузян, эксперт-криминалист. – Антон Николаевич, так что вам нового на совещании сообщили?
-Радостную новость: Россия на первом месте по потреблению героина.
- Какой секрет! – съязвил Петруха. – Все то они, ученые, знают, всех-то удивляют! Прям беда!
- Да при чем тут ученые… - поморщился Лапузян. - Надо, господин сыщик, хотя бы время от времени газеты читать. А что мы впереди планеты всей, так этого следовало ожидать.
- Да, факт, - согласился я. – Данные Управления ООН по борьбе с преступностью. Это серьезная контора. Больше полутора миллионов «дорогих россиян» от пятнадцати до шестидесяти лет прочно «сидят» на игле.
- И выход из всей этой помойки только один, - подытожил Петруха. – Бошки рубить. Или расстреливать, как в Китае. А потом похороны за счет родственников. Они там, в своей поднебесной, даже стоимость расстрельной пули ставят им в счет.
- Да-а-а… Простенько и действенно, - сказал Лапузян и почему-то вздохнул. - Оказывается, в Красной Армии бойцы поголовно молодцы. А я и на самом деле подумал, что вы, Петя, газет не читаете…
Три вагона-рефрижератора вот уже вторые сутки стояли на восьмом пути в одном из самых глухих тупиков парка подвижного состава. Согласно путевым листам и накладным, они следовали с Приреченского мясокомбината транзитом через Санкт-Петербург на Финляндию. Сопровождение - шесть человек. Груз – сто пятьдесят тонн мороженой свинины первого сорта. И очень странно, что они застряли именно здесь, у нас, на нашей станции. А также очень странно то, что никто сим фактом особенно и не обеспокоился (а ведь транзит-то на заграницу!). А если бы соответствующие органы знали, что собственно свинины было не сто пятьдесят, а всего тридцать тонн, а остальное место занимали вместительные деревянные ящики, выкрашенные казенной армейской краской, то было бы очень конфузно и вплоть до громкой стрельбы. Но пока – пока! – все здесь, в глухом дремучем железнодорожном тупике было тихо, спокойно и умиротворенно-покойно. Как на кладбище грустной осенней порой.
На следующий день после обнаружения трупа госпожи Бручинской, я, господин Журин и господин Трухачев навестили место работы покойной, а именно - привокзальный рынок, по праву пользовавшийся и в городе, и в районе, и по всей области доброй и одновременно дурной славой. Доброй – потому что многим давал работу. Дурной – потому что не детский сад. Это так по-русски: мед вперемешку с «хавном»… Российские рынки испокон веков отчетливо пахли криминалом, и эта сладкая вонь, конечно же, имела место и сейчас, и здесь. Сегодня «город в городе», наш славный местный Черкизон, жил, как и всегда, своей обычной славной трудовой жизнью. Вдоль многочисленных и бесконечных торговых рядов, непрерывно перетекая из одних магазинов, палаток, киосков, навесов и прочих торговых , не побоюсь этого неприличного слова, «шопов» в другие и наоборот, шумела толпа покупающих и просто глазеющих граждан всех цветов, полов, настроений и финансовых возможностей. Неторопливо-надменно, с полным осознанием своей холуйской важности, прямо-таки написанном на их здоровенных откормленных мордах, прохаживались охранники – крепко
сложенные мальчики с пустыми глазами и повадками начинающих и от этого наиболее безжалостно-наглых хищников. Муравьями мелькали шустрые обезжиренные вьетнамцы и прочие достойные представители народов Юго-Восточной Азии. Ловко увертывались от охранных дубинок голосистые и горластые «дочери степей» - цыганки-гадалки со своими многочисленными рукошустрыми бесенятами-цыганятами. Безостановочно подъезжали и отъезжали автомобили всех мастей, расцветок и объемов, как с товарами, так и без. Волокли на своих пузах и плечах неподъемные баулы богатыри земли русской-«челноки», а вокруг них кружили вороньем хваткие мальчишки – базарные воришки и прочая нахальная криминальная мелочь. Да, базар, он и есть базар, веселое и бесшабашное исчадье ада, и только непросвященный видел в нем лишь неорганизованный стадный хаос и грубый животный инстинкт. И, конечно же, ошибался: видимая толкотня и вроде бы бестолковая суетливость были лишь ширмой для четко организованного процесса функционирования здешнего могучего, многоликого, многоопытного и много чего повидавшего организма, имя которого коротко и ясно – Рынок. Его, так сказать, преподобное барыжное величество…
Мы миновали тряпичников, грязные и неопрятные обжорные лавки, называемые почему-то элегантным словом «кафе», и скобяные ряды, развернулись вправо от обувщиков и вышли к скромному на вид двухэтажному особняку в стиле поздний ампир – здешнему «сердцу и мозгу», рыночному административному зданию. Пройдя через модные ныне пластиковые двойные двери внутрь, мы разделились – Вовка пошел в группу менеджмента и маркетинга, где до своего последнего рыночного вздоха и трудилась покойная, а мы с Вовкой отправились на второй этаж, к директору всей этой богадельни Гургену Ашотовичу Иванову, маленькому, толстенькому, мордастенькому, скуластенькому и смуглокожему человеку средних лет с раскосыми глазами, иссиня-смоляными, коротко остриженными волосами на голове и усами-щеточкой над капризно выпяченной верхней губой. Человек с такой внешностью, я уже не говорю про имя и отчество, даже в принципе не имел права носить исконно русскую фамилию, но Гурген Ашотович исхитрился выбрать себе жену из наших местных, из русачек (и я серьезно подозреваю, что и выбирал-то он ее не по внешним данным или интеллектуальному, ха-ха, уровню, а исключительно, сволочь такая, из-за фамилии), записавшись таким образом в ЗАГСе на вполне законных правах Ивановым. Нет, это была не просто дань моде или хотя и очень хлипкая, но все же подстраховка при угрозе физического прощупывания его экзотической морды нашими местными националистами. Гурген Ашотович искренне любил русский народ, да и чего его, спрашивается, не любить, если этот народ дал ему гарантированный кусок своего российского хлеба с толстым- претолстым слоем жирного российского масла, восьмикомнатный двухэтажный коттедж в поселке «для своих», нерусскую автомашину «Мерседес» с мрачным и немногословным как горный утес громилой-водилой по имени Хачо, два счета в серьезных банках (один в местном, другой - в опять же исконно российском городе-герое Москве), пай в строительстве пятизвездочного «хотела» на турецком берегу Черного моря, да и так, по мелочи – тайная дачка для половых утех и нежелательных к афишированию деловых встреч, еще одна квартирка в городе для тех же целей, две любовницы, еще что-то совсем уж легкомысленно-мелочное… В общем, обычный чиновно-коммерческий папуас средних умственных способностей и неограниченных (если только тюрьмой или пулей) возможностей. Достойный продукт и образец тесной дружбы между народами бывшего СССР. Тот еще прохиндей новой формации.
Приемная тоже соответствовала современным веяниям мировых стандартов: стильная деревянная (не дээспэшная) дверь, пластиковые стеклопакеты вместо бывших деревянно-стекольных окон, строгая ковровая дорожка в тон паркету, «элджишный» кондишен, комп с прибабасами и физически развитая, очень вкусная секретарша.
- Вы к кому, господа? – строго вопросила она нас, глядя через моднючие легкодымчатые очки. Досадно, конечно, что дура при такой-то почти кустодиевской красоте. Была бы поумнее, подумала что спрашивает. К кому же, красотуля, кроме твоего полового властелина? Или
