От февраля до Москвы... Глава 2.

не пал перед нацистами. И когда море людей, со всей области, заполняет центральные улицы, закаляешься духом, понимая, что ты не один такой, что наследие дедов сохранится, что у нас ни один памятник не буде разрушен, уничтожая, стирая как пыль память о Великой Отечественной. Да, ОГА взяли. Но лишь тогда, когда Киев прислал военных из западных регионов и поставил управлять нами своего приемника.  Да еще кого! Человека, которого все знали, и большинство не уважало. Который, нажился в далекие девяностые не честным путем. Миллионер, блин! Ров копал, клоун, ограждаясь от России!.. Бежали многие. Улицы пустели каждый день, и уже в июне можно было ходить по проезжей части,  не оглядываясь. Свалилась угнетающая каждодневная дневная тишина. Настораживающая. Вечерами, наша молодежь, объезжала улицы на собственных авто, чтобы женщины и дети могли хоть немного поспать. Всего несколько дней мы жили, лелея надежду на мирное решение. В каждом дворе можно было заметить снайпера, следящего за горизонтом и, естественно, поведением людей. Я это восприняла нормально, такое уж время пришло. Некоторые женщины боялись, возмущались. Тогда он исчезал. Думаю, с раскрытой точки и занимал другую. Ночами красная точка пробегала по квартире, и я засыпала, успокаиваясь, что есть наблюдатель за моим покоем…. Однако стало все ухудшаться, ежедневно, ровно в семь утра, начиналась бомбежка, где-то там, на окраине города. Повторялась в семь вечера. И так каждый день, снова и снова. Потом появились дневные обстрелы, в скором времени и в полночь…
Думала, не брошу квартиру, не дам слабину. Буду сильной как женщины моего рода. Не смогла. Восемнадцатого июля, пролетевший мимо окон  снаряд, выпущенный из танка «украинских освободителей», обосновавшихся за аэропортом, выявил во мне слабую женщину, желающую жить. Стекла остались целыми, правда карнизы попадали. Заклеив окна накрест белым, собралась на скорую руку и уехала. Знаешь, а ведь и тогда я была уверена, на возвращение в ближайшие дни домой. Я была убеждена, что Новоросия даст отпор. И поехала от этого не в Россию, как многие, а на наше побережье, где жили друзья. Совершенно чужие люди, приютили их, дали кров и мне. Милая, милая Галина, москвичка. Они с ее мамой, селили беженцев у себя в доме. Кто мог, платил, сколько мог. Сам понимаешь, расходы были и не малые – электричество, вода, газ. А кто попадал к ней, как говориться, в чем мать родила, тот и жил за ее щедрость. Поверь – чистой души человек, она и ее мама. Греки по национальности. Сутки я была как в какой-то прострации. Это уже потом узнала, что не одна я такая. Выскакивали все из комнат, если кто-то взорвет питарду, или крышку мусорного бака бросят…
Я безумно люблю море. Но, увы, шли вторые сутки, а я сидела в своей комнатке, без желания выйти даже во двор. Летели часы, и я как-то начала приходить в себя. Слыша голоса людей, то, о чем они говорили…. Да, собственно, тема у всех была одна – война, пришедшая в наш край. И все до одного, слышишь, ненавидели новую киевскую власть. Ладно бы я одна ошибалась, не понимая сути, но когда встречаются люди, совершенно незнакомые и болезненно передают новости, пришедшие с родных городов по мобильной связи, когда стараются поддержать друг друга, все колебания рушатся. Слышишь?! Нет страны больше, есть ненависть к нам, к Донбассу, половины украинцев! Тебе это трудно понять, да и не к чему. А еще, я стала чувствовать сплоченность между Горловкой, Луганском, Донецком и другими городочками нашей немаленькой области.  
   Ника снова замолчала, снова не смогла сдержать болезненный вздох и продолжила:
— На третьи сутки я решилась выйти к морю. И тут новое потрясение постигло меня. Оказалось, что я приехала в самое логово «Азова».  Не знаю, слышал ты о таком, да и что слышал, но только я имею свое мнение насчет этого сброда наемников, бывших зеков, собранных в одном месте неким  депутатом, клоуном даже для Киева, бегающего в вышиванке с вилами по Крещатику.  Набегал на собственную армию! Блин! Прости, могла бы, выругалась нецензурно.  Как бы там ни было, кто бы он ни был, но каким умом, можно понять и каким разумом принять, что банкиры, депутаты покупают свою армию, а главное – для чего? – тут она развела руками – Нет, я этого понять не могу. И принять тоже. «Азов»… В первый день, когда я увидела их базу, вооруженных до зубов, в бронежилетах, с касками на голове и в масках, в бинокли рассматривающих отдыхающих на пляже, то мне и к морю подходить не захотелось, не то, что предаваться солнечным лучам под их «взглядами». Вернулась и снова забилась в комнату. Долго думала, решала, не уехать ли мне. Не уехала, дала себе время привыкнуть. А на утро новое потрясение. Вход на базу «Азова» было видно издалека, герб Украины на железных воротах говорил, что территория принадлежит государству, а не частнику. И если еще вечером там был символ власти, то утром его перекрывал жирный, черный нацистский крест! В то время, когда подлобызные СМИ кричат о некой миролюбивой акции по спасению меня от русских оккупантов, о миротворческой миссии, я, собственными глазами вижу обратное. Это меня, моих друзей и соседей убивает пришедший к власти национализм! Я вижу лишь анархию и вседозволенность кучке молодчиков с оружием, творящих произвол, лишь только потому, что у них есть сила!
Ника замолчала, уносясь в прошлое, не в силах высказать свои чувства до конца, передать ему все тонкости пережитого отвращения и страха. Данило сделал шаг к ней, собираясь прервать ее мучения, но она, возможно услышала, а быть может, почувствовала, развернулась, выставляя руку вперед, тем самым останавливая его и заговорила более тихо:
— Странный у меня род был, многонациональный. Многим поколением пришлось пережить свою трагедию и оказаться у Края.  У всех нас была своя родина, своя УКРАИНА, без деления на правых и левых, русских и других. Моя семья всех считала равными. Кроме нацистов. Их в моем роду знали как нелюдей. Худо – бедно, но мы старались жить по закону совести. И знаешь, что самое интересное, буквально все, в самый трудный момент, находили поддержку и опору именно здесь, в Москве…. Наверное, мне этого не суждено. – усмехнулась, подняла гордо подбородок и прошла мимо, на ходу прихватив дамскую сумочку с паспортом.
****
Хочешь быть счастливым человеком — не ройся в своей памяти.
© Ошо

           Средина июля,  лето побаловало Москву всего несколькими жаркими днями. Ника любила лето, даже такое дождливое и холодное, как в нынешнем году. А вот полюбит ли осень, подарившей ей новую жизнь, оставалось под вопросом. Она, прогулявшись по своему излюбленному бульвару, теперь уже не расставаясь с огромным, по всем параметрам, мужским зонтом, в летнем плащике на, не по летнему, теплое платье, присела на излюбленную ею скамью. Настроение было прекрасным, да и она выглядела счастливой, смирившись со своей судьбой, перестала оглядываться в прошлое и старалась жить сегодняшним, не заглядывая в будущее. Забыла ли она горести – нет, не забыла и не забудет. Но есть настоящее, и она старалась его не портить. Снова закапал дождь. Она не спешила открывать зонт. Подняла голову к небесам и вздохнула, подумав:  «Там, наверху, в небесной канцелярии, словно оплакивают  все происходящее на земле. Будто сопереживают моему краю.» И снова вздохнув, опустила голову. Вот уже год как она живет в России, принявшей ее как родную и давшей понять, что помогать можно лишь тем, на что ты способен, не прыгая через голову и не беря обязательств, которые не выполнишь. Да, в ее родном городе по-прежнему идет война, но теперь она не изводит себя сожалением, а делает все, чтобы поддержать близких,  делясь с ними тем, что у нее есть.
Порыв ветра остудил ее полностью, словно нарочно выветривая нахлынувшие мысли. И тут же яркий, хотя и не жаркий луч солнца, заиграл в окнах высотного здания напротив. Там, в одном из кабинетов, руководил любимый ею мужчина. Теперь она уже была уверена, что и любящий ее, что именно он будет отцом ее детей, дедом внуков…. Знала наверняка, что в этот момент он распинает кого-то из сотрудников, а сам, бросает взгляд за окно и радуется наблюдая за ней. Она часто приезжала к концу его рабочего дня,  встречала так, словно не виделись несколько дней, прячась в его крепких объятьях, крепко держась за его сильную руку. Они долго гуляли, но ужинали только дома, уж очень Данило любит, как она готовит, а она обожает готовить и именно для него. В тот пасмурный день, их единственной ссоры, когда она, пусть и с трудом, смогла выпустить на волю всю тревогу ее души, он сделал то, чего она ждала, наверное, всю свою жизнь. Он дал выговориться, не перебивая и не навязывая своего мнения. Он услышал ее! Не остановил у двери, дал возможность уйти, как он посчитал – выветрить весь негатив, остудить голову. Шел за ней достаточно долго, затем легонько обняв, стал направлять на другой путь, их совместный. Так они дошли до его машины, часа два катались по городу. Она сидела на заднем сидении, ссутулившись, сжавшись. И только когда по щекам потекли слезы, съехал с дороги, сел рядом, обнял и сказал:
— Плачь! Не стесняйся, не сдерживайся. Станет легче. А я буду всем – жилеткой, грушей для битья, да и всем остальным. Только не убегай и не гони. Ты мне нужна, ты часть моей души, мой воздух. Я люблю тебя каждой клеточкой и не представляю жизни без тебя. И ты любишь меня, даже если не успела этого понять. Вместе мы сделаем то, что не сможем поодиночке. Только рядом мы познаем счастье и передадим его по наследству.
Возможно, именно последние слова пришлись Нике по душе, и она смогла даже улыбнуться, говоря:
— Ну, если таким капиталом ты собрался делиться, то я не вижу причин, не помочь тебе. …