Корни зла

раз от одной мысли, что он, как бы невероятно это ни было, может встретиться с Беатриче, оказаться с ней лицом к лицу в этом самом саду, греться в сиянии ее восточной красоты и, наконец, прочесть в ее взгляде разгадку тайны, от которой, считал он, зависела вся его жизнь, кровь начинала лихорадочно стучать в его жилах. Сейчас же в его душе царило необыкновенное и не подходящее к случаю спокойствие. Бросив взгляд вокруг себя и не обнаружив ни Беатриче, ни ее отца, он принялся внимательно разглядывать растения.
Рассматривал ли он каждое из них в отдельности или все вместе, их вид производил на него одинаково отталкивающее впечатление, а их великолепие казалось ему неистовым, чрезмерным и даже неестественным. В саду почти не было куста, который, попадись он одинокому путнику в лесу, не заставил бы его вздрогнуть и изумиться, что такое растение могло встретиться рядом с обыкновенными деревьями, как будто из чащи глянуло на него какое-то неземное существо. Другие оскорбили бы впечатлительную душу своей искусственностью, верным знаком того, что она являлась противоестественным скрещением различных пород и своим появлением обязана не богу, а извращенной фантазии человека, кощунственно издевающегося над красотой. Они, вероятно, являлись результатом опыта, в котором удалось, соединив растения сами по себе прелестные, создать нечто чудовищное, обладающее загадочными и зловещими свойствами, как и все, что росло в этом саду. Среди всех растений Джованни нашел только два или три знакомых ему, и те, как он знал, были ядовитыми. В то время, как он рассматривал сад, послышался шелест шелкового платья, и, обернувшись, Джованни увидел Беатриче, выходившую из-под сводов старинного портала. Джованни еще не решил, как следует поступить: извиниться ли перед девушкой за непрошеное вторжение в сад, или же сделать вид, что он находится здесь с ведома, если не по желанию, самого доктора Рапачини или его дочери. Но поведение Беатриче позволило ему обрести непринужденный вид, хотя и не избавило от сомнений, - кому он был обязан удовольствием ее видеть. Заметив его у фонтана, она пошла ему навстречу легкой походкой, и хотя на лице ее было написано удивление, его скоро сменило выражение доброты и искренней радости.
- Вы знаток цветов, синьор, - сказала Беатриче с улыбкой, намекая на букет, брошенный им из, окна. - Неудивительно поэтому, что вид редкой коллекции растений моего отца побудил вас увидеть их поближе. Будь он здесь, он рассказал бы вам много странного и интересного о свойствах этих растений, изучению которых посвятил всю свою жизнь. Этот сад - его вселенная.
- Но и вы не отстаете от него, синьора, - заметил Джованни, - если верить молве, вы обладаете не менее глубокими познаниями о свойствах всех этих великолепных цветов и их пряных ароматов. Если бы вы согласились стать моей наставницей, я, без сомнения, достиг бы еще больших успехов, чем под руководством самого доктора Рапачини.
- Как, неужели обо мне ходят такие нелепые слухи? - спросила Беатриче, заливаясь звонким смехом. - Меня считают такой же ученой, как мой отец? Какая глупая шутка! Нет, хотя я и выросла среди этих растений, я различаю только их цвет и запах. А иногда, мне кажется, я с удовольствием бы отказалась и от этих скудных знаний. Здесь множество цветов, но среди них есть такие, которые, несмотря на свою красоту, пугают и оскорбляют мой взгляд. Поэтому прошу вас, синьор, не придавайте веры всем россказням о моей учености. Верьте только тому, что увидите собственными глазами.
- Должен ли я верить всему, что видел? - спросил Джованни, с явной нарочитостью намекая на некоторые сцены, свидетелем которых он был и одно воспоминание о которых заставило его вздрогнуть. - Нет, синьора, вы требуете от меня слишком мало. Прикажите мне верить лишь тому, что произносят ваши уста.
Казалось, Беатриче поняла его. Яркий румянец окрасил ее щеки, но, посмотрев прямо в глаза Джованни, она ответила на его подозрительный взгляд с величием королевы:
- Я приказываю вам это, синьор. Забудьте обо всем, что могли вы вообразить на мой счет. То, что представляется верным нашим чувствам, может оказаться ложным в самом своем существе. Слова же, произнесенные Беатриче Рапачини, - это голос ее сердца, и вы можете ему верить...
Страстная убежденность, прозвучавшая в ее словах, показалась Джованни светом самой истины. Но пока она говорила, вокруг нее разлился пряный, упоительный аромат, который молодой человек, вследствие необъяснимого отвращения, не осмеливался вдохнуть. Возможно, это был аромат цветов. А впрочем, и дыхание Беатриче могло напоить ароматом ее слова, словно они были пропитаны благоуханием ее души. У Джованни закружилась голова, но он тотчас же пришел в себя. Заглянув в ясные глаза прекрасной девушки, он, казалось, увидел в их прозрачной глубине ее душу и больше уже не испытывал ни страха, ни сомнений.
Яркий румянец гнева, окрасивший щеки Беатриче, исчез, она развеселилась. Детская радость, с которой она слушала юношу, напоминала удовольствие, какое могла бы испытывать девушка, живущая на необитаемом острове, от встречи с путешественником, прибывшим из цивилизованного мира. По-видимому, ее жизненный опыт ограничивался пределами ее сада. Она то говорила о предметах таких же простых и ясных, как дневной свет или летние облака, то засыпала Джованни множеством вопросов о Падуе, о его далекой родине, о друзьях, матери, сестрах - вопросов, в которых сквозила такая наивность и неведение жизни, что Джованни отвечал на них так, как отвечают ребенку. Душа ее изливалась перед ним, подобно прозрачному ручейку, который, пробившись из недр земли навстречу солнцу, с удивлением взирает на то, что в его водах отражаются земля и небо. Вместе с тем из глубин ее существа поднимались мысли, как верные и глубокие, так и порождения фантазии, изумлявшие своим блеском. Можно было подумать, что вместе с пузырьками на поверхность прозрачного потока подымаются сверкающие алмазы и рубины. Время от времени Джованни не мог удержаться от удивления, что он непринужденно разгуливает с существом, которое так завладело его воображением и которое он наделил столь ужасными и губительными свойствами; что он, Джованни, разговаривает с Беатриче как брат с сестрой и видит в ней столько человеческой доброты и девичьей скромности. Впрочем, эти мысли только мгновение проносились в его мозгу - очарование Беатриче полностью захватило и подчинило его себе.
Разговаривая, они медленно продвигались по саду и, обойдя несколько раз его аллеи, вышли к разрушенному фонтану, вблизи которого рос великолепный куст, покрытый целой россыпью пурпурных цветов. Вокруг него распространялся аромат, точно такой же, какой Джованни приписывал дыханию Беатриче, но во много раз сильнее. Юноша заметил, что при взгляде на растение Беатриче прижала руку к сердцу, как если бы оно вдруг мучительно забилось.
- Впервые в жизни, - прошептала она, обращаясь к кусту, - я забыла о тебе.
- Синьора, - сказал Джованни, - я не забыл, что вы однажды обещали мне один из этих драгоценных цветков взамен букета, который я имел счастливую дерзость бросить к вашим ногам. Разрешите же мне сорвать один из них в память о нашем свидании.
Протянув руку, он сделал шаг по направлению к кусту, но Беатриче, бросившись вперед с криком, словно лезвие кинжала пронзившим его сердце, схватила его руку и отдернула ее со всей силой, на какую было способно это нежное существо. Джованни затрепетал от ее прикосновения.
- Не приближайся к нему! - воскликнула она голосом, в котором слышались тоска и боль. - Заклинаю тебя твоей жизнью, не тронь его! Оно обладает роковыми свойствами!
Вслед за тем, закрыв лицо руками, она бросилась прочь и исчезла в портале дома. Там Джованни, провожавший ее взглядом, заметил изможденную фигуру и бледное лицо доктора Рапачини, бог знает как долго наблюдавшего эту сцену.
Едва Джованни очутился в своей комнате, как его страстными мечтами снова завладел образ Беатриче, окруженный всеми таинственными чарами, которыми он наделил ее с первого мгновения знакомства с нею, но сейчас полный нежной теплоты и юной женственности. Это была женщина со всеми свойственными ей восхитительными качествами; она была достойна обожания и, со своей стороны, способна в любви на героические подвиги. Все признаки, которые считал он раньше доказательством роковых свойств ее духовной и телесной природы, были либо забыты, либо софистикой страсти превращены в драгоценные качества, делавшие Беатриче тем более достойной восхищения, что она была единственной в своем роде. Все, что раньше казалось ему чудовищным, теперь становилось прекрасным, а то, что неспособно было подвергнуться подобному превращению, ускользнуло и смешалось с толпой бесформенных полумыслей, населяющих сумрачную область, скрытую от яркого света нашего сознания.
В этих размышлениях провел Джованни ночь и заснул, лишь когда заря пробудила цветы в саду доктора Рапачини, где витали мечты юноши. Яркие лучи полуденного солнца, коснувшись сомкнутых век Джованни, нарушили его сон. Джованни проснулся с ощущением жгучей, мучительной боли в руке - в той руке, которой коснулась Беатриче, когда он пытался сорвать драгоценный цветок. На тыльной стороне руки горело пурпурное пятно - отпечаток пяти нежных пальчиков.
О, как упорно любовь - или даже обманчивое подобие ее, возникающее лишь в воображении, но не имеющее корней в сердце, - как упорно любовь цепляется за веру до тех пор, пока не наступит мгновение, когда сама она исчезнет, как редеющий туман. Обернув руку платком, Джованни решил, что его укусило какое то насекомое, и, вернувшись к мечтам о Беатриче, забыл о боли.
За первым свиданием роковым образом последовало второе, затем третье, четвертое, и вскоре встречи с Беатриче сделались не случайными событиями в его жизни, а самой жизнью. Ими были поглощены все его мысли: ожидание свидания, а потом воспоминание о нем заполняли все его существование. То же происходило и с дочерью Рапачини. Едва завидев юношу, она бросалась к нему с такой непосредственной доверчивостью, как если бы они с детства были товарищами игр и продолжали оставаться ими и по сей день. Если же по какой-либо непредвиденной причине он не появлялся в условленное время, она становилась под его окном, и до его слуха долетали нежные звуки ее голоса, на которые эхом отзывалось его сердце:
«Джованни, Джованни, почему ты медлишь? Спустись вниз...» И он торопливо спускался в этот Эдем, наполненный ядовитыми цветами.
Несмотря на нежность и простоту их отношений, в поведении Беатриче было столько суровой сдержанности и достоинства, что Джованни и в голову не могла прийти мысль нарушить их какой-либо вольностью. Все говорило о том, что они любили друг друга: любовь сквозила в их взглядах, безмолвно обменивавшихся сокровенными тайнами двух сердец, слишком священными, чтобы поведать их даже шепотом, любовь звучала в их речах, в их дыхании, в этих взрывах страсти, когда души их устремлялись наружу, подобно языкам вырвавшегося на свободу пламени, - но ни одного поцелуя, ни пожатия рук, ни одной нежной ласки - ничего, что любовь требует и освящает. Он ни разу не коснулся ее