ПЕТРУШКА

                                                                                                               1

  … Как все сказки с зачина сказывают, так и мы, не порушив народной традиции, с зачина и начнём. Составим слово к слову, отбросим печали в дальние земли, возвеселим читателя…


      В лета давние, во времена старорежимные жили на селе муж да жена, жили, нужды знать не знали, горя ведать не ведали, недоимок пред гос-ударевой казной не имели — спали спокойно,  детей рожали. А было у них трое сыновей, дом просторный, бык да корова, да пяток овец, и кур — тех  не счесть, их петух наперечёт знает. Жили, в общем, не тужили, что могли, то и нажили.
      Во ту пору вдовый царь батюшка по имени Поздей Второй войну с соседями затеял: захотелось ему владения свои расширить, жизнь свою разнообразить подвигами ратными. Возмечтал он о славе Александровой.
      Понаехали на село генералы с адъютантами, писари с барабанщиками, стали в рекруты рядить мужское население. Вот и попал мужик от жены и детей во солдаты. Велено было денег взять на обмундирование, да быка в придачу на кормление, сколько война продлится, неизвестно, а кормить солдата надо, не из царской же мошны расплачиваться за солдатский желудок.
      Осиротела семья без кормильца, но делать нечего — старший сын взялся за хозяйство. Только-только жизнь в свою колею вошла, как снова адъютанты прискакали с царским указом: собрать новую рать, ибо прежние воины полегли на поле брани все до единого. Вот и старший сын был забрит в рекруты. Собрала ему мать, солдатка вдовая, всё то, что нажили трудом своим, и провожать на двор вышла. Но мало этого царю батюшке — коровушку-кормилицу за рога взяли да со двора свели. Под бой барабана да мычанье коров увели согнанных рекрутов на царёву потеху.

        Не полынь-то ли травонька в поле качается,*
      То качается, шатается добрый молодец.
      Он не сам пошёл, не своей охотою,
      Повели его барскою большой неволею.
      Ты, неволя, неволя, жизнь господская,
      Жизнь господская, служба государева!..
     
      Однако, беда не ходит одна. Не успели ещё ветра вольные с седой ковыль-травы пыль до-рожную сбить, как объявилась в здешних краях нечисть бражная. Поставила в слободе на перекрестье дорог трактир и всех, кто не пройдёт, не проедет, всех спаивает, всех до нитки раздевает, никто устоять не может. Уж и царю батюшке с просьбами посылали, чтобы убрали восвояси этот двор окаянный с зельем проклятым, — ответ один:  «Откупные уплачены — деньга в казну течёт из кружала государева*, стало быть, всё во благо».

    В той слободе год от года ярмарка сбиралась, много торгового люда съезжалось со всей округи. Побывал как-то раз там и Ждан, вдовий сын, а по приезду домой закручинился. Ходит сам не свой, как в воду опущенный. Ни с кем своей кручиной не делится. Зачастил ездить на ярмарку, надобно и не надобно, а всё рвётся из дому. Вот раз наторговал на семь рубликов с полтиною. Купил разного товару для хозяйства, а на обратном пути свернул с дороги к цветному шатру, что стоял возле трактира. Ну а после представления одна дорога — в кабак. Так и сгинул середний сын, будто и не было. Зазря матушка ночи тёмные не спит, у окошка слёзы льёт, всё ждёт. Ужо и глазоньки до слепоты выплакала, на дорогу глядючи. Нет, не видно, не идёт Жданушка. Осиротело материнское сердце и на середнего сына.
      Захирело хозяйство солдатки вдовой, безживотие* в дом вошло. Плетень покосился, вот-вот наземь ляжет, солома на крыше сгнила, а меньшой сынок ещё силушкой не дорос до мужицких дел. Разве одной бабе сдюжить со всем хозяйством — поди не молодка уже. А тут и другая  беда: государевы мытари*, словно оводы, вкруг скотины вьются, жалят и жалят, вздохнуть не  дают.

                                                       ***

      Пока царь Поздей тешил себя баталиями вдали от родных мест, в государстве его происходили любопытные вещи. Назначенный на время похода, царским наместником, главный казначей, по имени Никтополеон, не терял времени зря, а воспользовавшись монаршим отсутствием, учинил плутовское принуждение царской дочери и, растлив девичество её, возвысил себя до звания царского зятя. А государю-батюшке отправил весточку с гонцом, в которой извещал о свершившемся факте обоюдного аморного влечения, в связи с чем их сердца, слившись воедино, находятся в ожидании царского заочного благословения. Кое и получил вместе с поздравлением и подарками заморскими, взятыми с городов покорённых, обложенных данью. Да в придачу с велелепием* подвигов царских на ратном поприще.
      Новоявленный государев зять, почувствовав за собой поддержку и силу, дарованную царским благословлением, по всему царству, как по своему государству, давай насаждать кабаки – дома питейные, где народ стал опаивать, а оброк немалый в карман свой складывать; в то же время сеять в душах людских зерна сомнения: всяким образом хулить установленный прежний порядок, а себя повсякому хвалить да выгораживать, да мудрёные словечки «з городу Парижу» насаживать. 
    Рядом с трактирами шутовские балаганы велел поставить, где паяцы да скоморохи пьяный люд развлекали, от изнуряющей действительности да дерзких мыслей крамольных отвлекали, послед-ние гроши из карманов вытягивали. Налоги новые учредил, а как же без налогов-то во дворце жить, где чаи-кофея в постель подают. Огородил себя стражей великой: стрельцов наёмных из-за кордона выписал — народ в случай бунта усмирять; чужие, мол, за деньги на всё готовые, а золото их покрепче присяги держит, где платят, там и родина, никого жалеть не будут. Так и зажил  Никтополеон в новом тереме с жинкой царских кровей. Как ни день, так бал, а не бал, так балаганное представление. 

                                                                                     2

      Навоевался царь Поздей, отвёл душеньку на чужом горе. Пятый годок с половиною минул с той поры, как выехал он владения царства своего расширять, соседей, князей-королей данью обременять. Приспело время домой воротиться. Подрастерял войско своё на чужбинушке, костьми не одно поле бранное усеял, ради потехи своей не пожалел ни крови солдатской, ни слёз людских. Рука об руку идёт с его славою горе-горькое    материнское, текут реки слёз вдовьих да детей, сирот-сиротинушек. 
      И вот на обратном пути, в одном из дремучих лесов царства своего необъятного узрел он девицу, дочь местного лесничего, раскрасавицу Заряницу. Увидел и враз лишился покоя, утонув в мечтах сладострастных. Нет ни аппетита, ни сна. Видит пред собою лишь одну девицу, в чьих ласках купается. И дабы слабость свою ублажить, силой похитил её у отца. А что тот мог поделать, коли стрельцы округ кипятком кипят.
      Заряница — самой природы совершенство, дивно хорошо лицо её с глазами,  в коих полевые васильки с небесной лазурью в красоте соревнуются. Плавны движения стана изящного, соком юности и девства полного. Сия девица подобна пламени, способного сжечь своей любовью, превратить в пепел сердце любого молодца. Не по собственному желанию и отцовскому благословению оставила она дом родительский, была уведена в полон злобным победителем.
      Долгий день, вежливо откланявшись, удалился за солнцем вслед. Пришедшая на смену дня вечерняя зорька отягчила жемчугами росистыми шелковистые власа трав и зажгла алым пламенем горизонт, извещая о приближении ночи.

      Царский поезд с остатками воинства вступил в земли отеческие и спешным порядком двигался к столице. Вот и знакомая слобода на вершине холма, отсюда хорошо видна столица в ясный полдень.
      Поздей велел остановиться на постоялом дворе, где рядом пестрел востроверхий балаган с шутами да скоморохами, да с театром кукольным. Балаганные зазывалы упражнялись в тяжёлом остроумии и дерзких выходках, показывая публике всевозможные кульбиты и чудеса словесной эквилибристики.
      — Эй, солдатенька, дырява головенька, иди к нам, гостинца дам! — кричали в толпу зевак стоящих у балагана.
      — Эге-гей, публика почтенная, в красных кафтанах и полупочтенная в драных штанах, выворачивай карман и айда за мной в шалман! Здесь и чарочку нальют, и кухарочки прижмут!

    Эй-ва! Холщовая голытьба!
    Для ваших карманов понастроили балаганов,*
    Каруселей и качелей для праздничных веселий!
    Крутись, веселись, у кого деньги завелись!
    Коль в кармане твоём грош,
    Ты для нас всегда хорош.
    Приходи спектакль смотреть —
    Там Петрушка и медведь!
    Не стойте, не зевайте!
    Билеты раскупайте!

    Суров и грозен царь, не веселят его шутки скоморошьи, ни забавы с медведями, даже чарку с мёдом не испробовал, что хозяин с поклоном преподнёс. Всё глядит на Заряницу, по сухим губам языком водит. А тем временем из-за цветастой ширмы выглянул проказник и озорник Петрушка, этот горбоносый зубоскал в красной рубахе, и раздался нечеловечески пронзительный голос, делаемый кукольником специальным приспособлением. Высокие нотки голоса перекрыли шум толпы и сразу привлекли внимание к сцене.

          Бонжур, нарумяненные старушки,*
          Молодые старики и их подружки!
          Я красивая игрушка,
          Живой Петрушка!
          Такого оригинала
          Столица не видала!
          Вина не пьёт,
          Стёкол не бьёт.
          С девками не якшается,
          Худым делом не занимается!
          Тра-ра-ра-ра, тра-ра-ра.

      — Эй, музыкант, а музыкант!
Музыкант:
    — Чего тебе?
Петрушка:
    — Думал я, думал и удумал. Хватит мне бобылём ходить, пора жинку заводить. Жениться хочу! Эййй-йя!
      — Так женись.
      — А на ком?
      — Да на нагайке с тюфяком. Тюфяк для державного приплода, а нагайка для сплочения народа. Чем длинней нагайская плеть, тем теснее у рабочего клеть. А вот, ребята, смотрите моей невесты патрет, только в рамку не вдет. У меня невеста красавица — увидят собаки — лаются, а лошади по сторонам кидаются.
      — А много ли приданого?
      — Да два куля с тараканами! Бутылка водки в придачу, да тумаки на сдачу.
      Так начиналось представление, и голос Петрушки тонул в бесстыдности и пошлой разноголосице трактирного балагана.
   
      Принял постоялый двор немногочисленную дворовую свиту, расселил ихних благородий в пределах иерархии: по рангам и заслугам. Зарянице предоставил во служение приёмную дочку балаганной шутихи, по имени Дейдра, и в одной комнате с ней поселил.
      В комнате стояла кровать, покрытая овчиной, а вокруг со стен свешивались деревянные и суконные куклы для театральных представлений. Возле окна белел выскобленный стол со скамьёй, в тёмном углу угадывалась кленовая самопрялка с клочками пряжи.   
    Угрюма темноволосая прислужница, глаза чёрные печалью прикрыты, будто вуалью траурной. Всё, что не прикажешь, готова делать, да токмо голоса её не слышно, будто и нет его. В молчании стоит пред Заряницей — ждёт приказания. А какими приказами может озадачить дочка лесничего? Сама не белоручка, и чулок заштопает, и стол накроет.

      Полночь близится, луна землю серебром засыпает, праведному люду ложе сном выстилает. Об эту пору лишь нечестивцы от мыслей скверных сну не подвластны. Не спят они, их помыслы черны как сама ночь. Вот и Поздей не может смежить веки: всё