не оборачиваясь, лишь слегка шевельнул головой. Я уселся за свой стол и тупо уставился в окно. Так, в полной тишине, прошло часа два, когда Витька, схватив куртку и шапку, стремительно вышел из комнаты.
Во вторник всё повторилось. Тот же удушливый перегар и то же напряжённое молчание, но ушел на этот раз я, спустившись к Захарову в подвал согласовать последние детали измерительной схемы, которую мы для него разрабатывали. В этой группе Витька проходил преддипломную практику и вынес оттуда самые негативные впечатления о научной работе. «Ты не представляешь, Малыш, какая там обстановочка, - рассказывал Витька во время очередного чаепития, - просто с ума сойти. У него там два придурковатых мэнээса, мечтающих защититься, глотки готовы друг другу порвать. Ты бы видел, как они ругаются, торгуясь, в чью копилочку упадёт ещё не полученный результат и чья фамилия будет стоять выше в ещё ненаписанной статье. Я не удивлюсь, если однажды они проткнут друг друга отвёртками». Захаров очень хотел заполучить себе персонального электронщика и долго уговаривал Витьку перейти в свою группу, соблазняя немедленной должностью старшего инженера. Витька мягко отказывался, а мне говорил: «Только по решению суда, в колодках и под конвоем».
Вернувшись, я застал Витьку наливающего в чашку технический спирт, который мы прежде никогда не пили. Не обращая на меня внимания, он с омерзением выпил обжигающую жидкость, передёрнулся всем телом и замер.
- Витя, милый, ну нельзя же так, - я сам не очень хорошо понимал «чего и как» нельзя, но и молча смотреть на это было выше моих сил, - Да, случилась страшная беда, но нельзя же так распускаться, - произносил я пустые и глупые слова, гладя Витькино плечо.
- Ты не понимаешь, - прошептал он, вцепившись в мою руку, - не понимаешь… Я – убийца, я убиваю всех, с кем соприкасаюсь…- в своем полубреду Витька живо напомнил мне Кузьмича, - Всех… Я убил отца… мать… дядю Мишу … Гиви… Теперь я убил этого Лёву и Кузьмича.
Всё это было столь нелепо, что я нервно рассмеялся:
- Витька, ну что ты несёшь? При чём здесь ты? Это – жизнь, тысячи людей ежеминутно умирают, но не приписывать же их смерти тебе? И вообще, посмотри на меня: я уже год с тобой, но, как видишь, жив и помирать не собираюсь.
Витька с ужасом посмотрел на меня и оттолкнув, выбежал за дверь.
- Господи, что же это такое? – шептал я, сжав виски руками, - Он и сам свихнётся и меня с ума сведёт. Надо что-то делать… Надо что-то делать…, - но дальше этой декларации мысль двигаться не желала.
Дверь открылась и на пороге возникла Антонина – шефова секретарша. Некоторое время она с любопытством разглядывала мою перекошенную физиономию, потом хмыкнула, высоко задрав бровки, и отчеканила:
- Малыш, на ковёр, срочно!
Шеф тоже полюбовался и начал:
- Что у вас с лицом, Малыш?
- Не обращайте внимания, Вячеслав Дмитриевич, - как можно беззаботнее отвечал я, - всего лишь результат неумелого управления транспортным средством под названием «лыжи».
- Допустим. Но пригласил я вас по другой причине.- Шеф никогда не вызывал, но только приглашал, - Только что в коридоре меня чуть не сбил с ног Салтанкин. Это было бы не страшно, если бы от него не разило техническим спиртом! Что у вас происходит? Извольте объясниться.
Что было объяснять? В очередной раз пересказывать события той субботы не было ни сил, ни желания. Соврать что-нибудь, выгораживая Витьку? Ничего толкового я придумать не успевал и сделал бы только хуже.
- Вячеслав Дмитриевич, - проникновенно заговорил я, - не ругайте Виктора. У него трагедия и сильнейший стресс. Скоро всё пройдёт, он успокоится и придёт в норму.
- Что-то в семье? Нужно помочь? Оказать матпомощь? – шеф обожал быть «отцом солдатам».
- Нет, это здесь и здесь, - показал я на голову и грудь.
- Женщина? – презрительно спросил он и я понял, что любовные переживания он трагедией считать не намерен.
- Нет, тут всё страшнее. Понимаете, в субботу на его глазах убили человека, и это произвело на Витю жуткое впечатление.
Секунд десять шеф ошалело смотрел на меня, потом озабочено спросил:
- Я надеюсь, сам Салтанкин ни в каком криминале не замешан?
- Нет, нет, - заверил я, - там и криминала нет, просто случайный выстрел, но на его глазах. Вы представляете? Ему бы сейчас помочь надо, а не ругать и наказывать.
- И как же вы себе, Малыш, представляете нашу помощь?
- Вячеслав Дмитриевич, - умоляюще заговорил я, - разрешите ему до конца недели не ходить на работу. Мы уже разработали схему для Захарова и даже макет спаяли. Теперь надо паять начисто, а это всё равно может делать только один, второй всё равно без дела болтаться будет, - дважды повторенное «всё равно» должно было, по моим представлениям, убедить шефа, - а я всё до субботы спаяю. Надо будет, так и в субботу приду. А он успокоится, отойдёт, и в понедельник мы вместе начнём её тестировать и калибровать.
Шеф подумал, морща лоб и шевеля бровями.
- Вы понимаете, Малыш, что тематика Захарова является на сегодня приоритетной в нашей лаборатории? – Я изобразил на лице полное понимание, - Вы должны также понимать, что группа Захарова находится сегодня на переднем крае не только советской, но и мировой науки и мы не можем себе позволить, чтобы нас обогнали конкуренты из-за душевных переживаний одного сотрудника. Я пойду навстречу вашей просьбе, Малыш, но помните: вся ответственность за срыв графика работ ложится на вас. Идите и работайте, а Салтанкина тихо отправьте домой.
Я пошел к двери, а шеф нажал кнопку селектора:
- Тоня, напишите распоряжение. Инженера Салтанкина со вторника по пятницу командировать в Научно- техническую библиотеку, для ознакомления …
Я не дослушал и побежал в каморку. Витьки не было, но куртка висела на месте. Время было обеденное и, оставив Витьке записку, что с нетерпением жду его в понедельник, я отправился в столовую. Вернувшись, я увидел, что куртки нет, а на записке начертано нечто странное: «Благодарю за заботу, но всё это зря».
Схему я закончил в пятницу и пошел домой с сознанием исполненного долга. С самого начала мы с Витькой разработали правило: один схему паяет, другой скрупулёзно проверяет правильность монтажа. Это не раз позволяло нам экономить время и детали. В понедельник я пришел первым и ещё у двери, раздеваясь, заметил записку, лежавшую на схеме. «Первая и вторая ножки семнадцатого диода перепутаны», было написано Витькиной рукой. Я похолодел. Эта записка отражала два факта: Витька приходил в субботу и сегодня приходить не собирается. С тяжелым сердцем подошел я к своему столу и обомлел – Витькин стол был чисто убран. Я судорожно стал выдёргивать ящики, но и они были пусты и только в нижнем одиноко лежала коробка с Витькиными сокровищами. Какая-то гулкая пустота зазвенела в моей голове. Не в состоянии осмыслить произошедшее, я пытался сообразить, кто мог бы вразумительно хоть что-нибудь объяснить. Шеф? Но он по понедельникам до обеда читает лекции студентам. Антонина? Но сейчас утро и она только пришла. Выбора не было, и я помчался к Тоне.
- Тоня, ты не знаешь, что произошло? – с порога выпалил я.
- Не знаю, что там у вас с Витькой произошло, думала, ты объяснишь, а вот что случилось потом, догадываюсь.
- Тонечка, говори, пожалуйста, - я произнёс это с совершенно искренней мольбой в голосе, – я совершенно ничего не понимаю. Мы должны были сегодня тестировать схему, а Витьки нет и стол убран.
- Я тут в субботу пришла, надо было кое-чего напечатать, - Тонька неопределённо покрутила рукой, хотя все знали, что она втихую подрабатывает, печатая диссертации и рефераты, - и вдруг прибегает Захаров. А они там, в подвале, совсем свихнулись – и по субботам и по воскресеньям пашут. Как, кричит, срочно с шефом связаться? Я сказала, что Слава сейчас должен в институте на кафедре быть. Он за трубку и говорит:
- Ко мне только что пришел Салтанкин и сказал, что перейдёт в мою группу, но при условии, что это произойдёт прямо в понедельник с утра. Если нет, то нет. Блажь у него такая. Ты знаешь, как мне нужен электронщик в группе и ставку старшего инженера для него держу. И Тоня здесь, пусть пишет распоряжение. Вот так и решили. Теперь твой Салтанкин у Захарова старшим инженером работает.
Я вышел, ничего не понимая.
- За что же он меня так возненавидел, что даже к Захарову пошел? – бормотал я, глотая детские слёзы обиды.
Через час пришел лаборант от Захарова и унёс схему в подвал. После обеда в каморку с папкой в руках влетел Николаевский, начальник той самой «петушиной» группы, где я проходил практику.
- Малыш, - от порога закричал он, - я узнал, что ты, наконец, разделался с захаровской схемой, поздравляю! Давай, принимайся за мою, я в очереди был следующий!
Весёлый болтун, Николаевский всегда исповедовал кондовый оптимизм. Его измерения были тоньше и сложнее захаровских и моих скудных знаний явно не хватало. На неделю я засел в библиотеке, изучая чужой опыт, и в лаборатории не появлялся. Когда же появился, насыщенный идеями и знаниями, Николаевский встретил меня заливистым смехом:
- Ты в курсе, что Салтанкин твой отколол?
С радостью уразумев, что я не в курсе, он принялся рассказывать:
- Эти два Захаровских придурка затеяли спор, кто будет первым измерять с помощью вашей схемы, когда Витька её и калибровать-то ещё не начинал. Доспорились до того, что один другому по морде заехал. Витька твой взял кусок трубы и бросил её на схему. А она под напряжением - коротнула и вся выгорела. А сам рассмеялся и ушел. Захаров в бешенстве побежал к шефу, а тот на совещании у директора. У Захарова крышу снесло. Ворвался он прямо на совещание и всё там рассказал. Шефу – выговор за развал дисциплины в лаборатории, Захарову – строгий с лишением премии за срыв плана научных исследований и развал дисциплины в группе, а Салтанкина хотели из института совсем турнуть, да оказалось нельзя – молодой специалист. Тогда из лаборатории выгнали и перевели в «шарашку». Вот цирк, так цирк!
«Шарашкой» в институте называли маленький домик на институтских задворках, где располагались мастерские по ремонту различной аппаратуры. Несколько толковых, но наглых спившихся мужиков правили там бал. Железное правило: хочешь, чтобы твой прибор починили – наливай, действовало там неукоснительно.
В обед я пошел в «шарашку». В комнате было смрадно и душно от смеси табачного дыма и сивухи. Четыре поддатых мужика забивали «козла», а у окна спиной ко мне стоял Витька.
- Тебе чего, студент, – ехидно поинтересовался один из доминошников, - или запамятовал, что у рабочего класса обед?
Не слушая его, я подошел к Витьке. Он не повернулся, но наши глаза встретились в оконном стекле. Его были пусты и равнодушны.
- Знаешь, - не поворачиваясь прохрипел он чужим голосом, - не приходи ко мне больше, не надо, - и боком проскользнул в соседнюю комнату.
Из растерянности меня вывел насмешливый голос доминошника:
- Чего застыл, студент? Аль по-русски понимать разучился? Перевожу: вали отсель, не мешай людям обедать. Может, тебе помочь?
За столом дружно заржали.
Работа затянула меня, закружила, и я вдруг обнаружил, что к концу подошел март, а квартальный отчет всё ещё не написан. В субботу пришлось тащиться в институт. В институтском дворе на газонах ещё лежал снег, но весь асфальт был уже покрыт
