ещё и сам от обиды великой телегу накатает. Вот я и говорю: всё плохо.
Вот чёрт, соображаю, прав полковник, снова я вляпался. Он третью рюмку выпил, посидел, помолчал и говорит:
- Ладно, выручу тебя, сержант, но век должником будешь. Сейчас иди, объявляй субботник на завтра. Сарай разобрать, гвозди вытащить, доски в штабель сложить, я их на дачу заберу. Тебе срок до конца недели, чтоб двор чист был. Всё, иди. В понедельник меня не будет.
Шофёр так и не появился, я и забыл про него, а полковник видишь, что придумал. Да, голова.
Снова повисла тишина. Анатолий ухмыльнулся и насмешливо спросил:
- И что, Лёвка, стал ты директором?
- Стал, - рыжий обрадовался смене темы, - но ненадолго. Полковник через два месяца ушел в кадры и сразу сделал меня директором, без «и.о.». Тут у тёщи моей инсульт и паралич. Три недели в больнице подержали и домой отправили. Мормышка моя, она в школе химию преподавала, носится из школы домой, ухаживает. Я переселился в маленькую изолированную, а их вдвоём в большой оставил. Тоскливо мне было я и позвонил однажды зазнобе своей институтской, Иринке Недосекиной, и стали мы с ней встречаться.
А там своя история: дед её, оказывается, большевик с семнадцатого года, но скромняга из простых работяг. Ничего за жизнь не нажил и благ никаких не получил. Иринка, не будь дурой, взяла, да и написала в ЦК, что есть такой большевик с таким стажем и заслугами, а прозябает с женой и внучкой в шестнадцатиметровой комнатке. Написала и забыла. Вдруг прибегают из исполкома и ордер приносят: деду с бабкой двухкомнатную квартирку в новой пятиэтажке, точно как у меня. Бабка полгода пожила в хоромах и преставилась, дед тоже на ладан дышит. Иринка задумала с дедом поменяться. Говорят: нельзя, ордер у него какой-то особенный, не позволяет ухудшать жилищные условия. Можно только съехаться, а ей с ним жить не хочется – баба молодая, на кой ей догляд нужен. Пропадёт квартира. Я помозговал и придумал.
Прихожу к мормышке: так, мол, и так, развожусь с тобой. «Делай как хочешь, - говорит, - мне сейчас не до тебя». Заявление подписала, через месяц я холостой, а через два уже женат на Иринке. Снова к мормышке: давай квартиру менять. Она снова: делай, что хочешь. Я говорю: есть вариант. Комната шестнадцать, школа и поликлиника во дворе, в школе нужна химичка. Она обрадовалась, и мы тройной обмен устроили: она к Иринке, Иринка ко мне и мы с дедом съезжаемся в четырёхкомнатной.
Свадьбу мы не справляли, некогда было – Иринка всё боялась, что дед помрёт, и мы съехаться не успеем – и решили отметить новоселье. Бегаю я по магазинам, пытаюсь продукты достать, а их нет ни хрена, и вдруг встречаю Ритку Алоец, она у нас в профкоме у Моисеича работала. Я и пригласил её на новоселье. Ритка пришла и три сумки продуктов припёрла, а там и икра, и рыба красная, и рыба белая, и колбасы, и сыры, и паштеты, всего не перечислишь. Гости разошлись, а Ритке на другой конец Москвы переться. Оставайся, говорю, куда потащишься. Она осталась. Сидим, коньячок потягиваем, беседуем. Откуда такое богатство, спрашиваю. Смеётся: я теперь в Центральном Совете профсоюза работников торговли работаю, так директора магазинов сами несут. А потом вдруг и говорит:
- А иди ты, Лёвка, к нам работать. Там почти все наши, а у тебя и фамилия русская, и должность стартовая отменная, и член ты. Чего тебе в этом комбинате задрипанном делать? У нас скоро должность начальника отдела освободится, так я тебе протекцию составлю. Я и перешел.
Рыжий уже еле стоял на ногах и слова давались ему с большим трудом. Он икнул, посмотрел на часы и, бормоча: «Всё, спать, спать», неверным шагом направился к двери.
Мы залезли на верхние нары, Анатолий улёгся внизу. Было слышно, как рыжий обильно поливает снег, что-то бормоча и вскрикивая. Наконец он с грохотом скатился по заснеженным ступенькам и, ударившись о дверь, впал в комнату.
- Прямо как ты днём, - хихикнул он.
- Лёвка, свет прикрути, оставь только слабенький, а то мы тут ночью головы порасшибаем.
- Буйсделано, - весело пообещал рыжий, - айн момент.
Он был совершенно пьян и простые движения давались ему с большим трудом. Лампа качалась и бесформенная тень Льва Михайловича скакала по пустой стене, словно пытаясь поймать за хвост невидимую удачу. Свет выставился на уровне свечи, когда послышались шаги и в блиндаж тяжело вступил Кузьмич. В полумраке его почти не было видно и только на стене возникла вторая тень. Кузьмич ткнул Лёвку в грудь невесть откуда взявшейся палкой и забормотал:
- Я узнал тебя, аспид рыжий, ты думал, не узнаю, а я узнал! У, волчара зубастый, под расстрел хотел меня подвести?
Лёвкина тень попыталась отвести палку, но тень Кузьмича крепко прижимала её к груди.
Две тени, связанные палкой, метались по стене, являя зрителям фантастические картины китайского театра теней.
- Успокойся, - бормотала Лёвкина тень, - сядь, я всё объясню. Я не виноват, я всё хотел по честному. Послушай…
Но тень Кузьмича не слушала и твердила своё:
- Аспид зубастый, диверсант заморский, моими руками сделал, а сам чистеньким остался, вражина.
- Кажется, сейчас рыжему будут баки заколачивать, - шепнул я Витьке, - как думаешь, кто победит?
- Пролетариат, конеч…
Он не успел договорить. Раздался жуткий грохот, со стола посыпалась посуда, и комната наполнилась едким пороховым дымом, смешанным с чем-то очень резким и неприятным.
Кузьмич засветил лампу на полную мощность и мы увидели Льва Михайловича, лежащего спиной на столе, Кузьмича, стоящего с ещё дымящимся ружьём и чёрное пятно на свекольной рубашке, медленно сползающее с груди на стол. Кузьмич внимательно вглядывался в запрокинутое лицо, ещё мгновение назад принадлежавшее живому человеку.
- Это он, - выкрикивал в пространство Кузьмич, - я узнал…точно он…под расстрел хотел подвести…
Я вдруг заметил, что мы с Витькой сидим на нарах, крепко сцепившись руками, и дрожим общей резонирующей дрожью. Внизу послышалось движение, и с нар поднялся Анатолий. Те несколько шагов, что отделяли его от стола, он проскользнул каким-то мягким кошачьим движением, стараясь ни к чему не прикоснуться и ничего не задеть. Кузьмич, с ружьём в руках стоявший над поверженным Львом, представился мне иллюстрацией к произведениям Джеймса Фенимора Купера: старый бледнолицый охотник рассматривает тело застреленного им индейца.
- Да, старик, натворил ты делов, - Анатолий покачал головой и сочувственно посмотрел на деда.
- Это он, Толюшка, тот аспид, про которого я говорил. Я узнал его… Под расстрел меня хотел…
- Включись, дед! – Анатолий громко хлопнул в ладоши, - Ты хоть понимаешь, что сейчас Лёвку грохнул?
- Кто?
- Конь в пальто, старый придурок! Ты, из этого самого ружья.
Кузьмич ошалело посмотрел на ружьё, распростёртого на столе Лёву, Анатолия и, осторожно положив ружьё на лавку, плюхнулся рядом и зарылся лицом в ладони.
- Догнал меня рыжий, значит… Подвёл таки под расстрел…- неслось из-под ладоней, - Господи, что же теперь будет?
В пошатнувшейся голове Кузьмича всё смешалось и мысли наезжали одна на другую.
- Судить тебя будут, идиота, - жёстко ответил Анатолий и скрылся под нарами.
- Как же, Толюшка? – истерично визжал Кузьмич, - Я всю войну прошел и ни разу никого не убил, а тут такое…
- Отличная фраза, старик! Запомни – на суде скажешь, может год скостят, - зло ответил Анатолий и вышел на середину комнаты. Был он уже одет и держал свой рыбацкий сундучок, пешню и шапку.
- Прекрати выть. Все слушайте меня внимательно! – Анатолий произнёс это таким жёстким тоном, что старик замолчал и напрягся, - Ты, Витька, сейчас оденешься и пойдешь в деревню, благо дорогу знаешь. Напротив магазина живёт участковый, ему всё и расскажешь. Ты, малец, карауль деда, чтоб ещё чего не натворил. Теперь самое главное: про меня ни слова, поняли? Мне с легавыми по этому делу контачить мазы нет. Ясно? На крайний случай, если вдруг эти деревенские детективы докопаются, что здесь ещё кто-то был, то ответ: был кто-то, но порыбачил, зашел, поел и сразу уехал часов в пять, полшестого. Ясно? Дед, ты уразумел? А вы, мальцы, поняли?
Мы закивали головами.
- Вот и хорошо. И смотрите, не вляпайте меня в эту историю, не то найду и головки поотвинчиваю против резьбы. Теперь последнее. Лёвке уже ничем не помочь, а вот деду помочь можно. Будете помогать или нет, дело ваше, а ты, старый, и на следствии и на суде держись одного: Лёвка сам виноват. У тебя живность какая есть? – неожиданно поинтересовался он.
- Какая живность, Толюшка? – опешил старик.
- Ну, не знаю… корова, свиньи, коза, наконец…
- Нет ничего, Толюшка, Только три кура да петух в сарайке за домом бегают.
- Вот и хорошо, значит было, что защищать. Слушай и запоминай. Дело было так.
Малец на лыжах по лесу бегал, увидел волчьи следы, пришел и рассказал. Было это? – мы кивнули, - А раз было, то и сочинять не надо. А у тебя на днях собака пропала и ты решил, что её волк утащил. И тут всё правда. Вы тут вчетвером посидел, выпили, байки рыбацкие потравили и пошли спать часов в одиннадцать. Лёвка крепко надрался, еле на ногах стоял. И это правда – он не меньше бутылки высосал. Ты, Кузьмич, пришел к себе и вдруг тебе волчий вой услышался. А в сарайке у тебя живность обитает, ты и решил, что волк теперь за курями пришел. Зарядил ты ружьё и решил волка подстеречь. Вышел во двор, но тут сообразил, что ждать может и час и два придётся, а как выстрел грохнет среди ночи, гости перепугаться могут, ты и спустился в блиндаж предупредить, чтоб не боялись. Мальцы уже легли, а Лёвка свет регулировал, вот ты ему и сказал. А теперь запоминай главное: Лёвка про волка услышал, вцепился в ружьё и давай к себе тянуть: «Я волка положу!» Ты же не можешь пьяному ружьё доверить, правда? – Кузьмич быстро закивал головой, - Вот ты и потянул его к себе. Лёвка к себе, ты к себе, курок, видать, зацепился за телогрейку и взвёлся, а уж как грохнуло, ты и понять не можешь.
- Должно, снова зацепилось, - оживлённо встрял дед.
- Уразумел, значит. Держись этого и получишь по нижнему краю, а мальцы поддержат, так вообще условно дадут. Не вздумай ствол обтереть – в Лёвкиных отпечатках твоё спасение. Ты заучивай пока, они раньше утра всё равно не появятся.
Анатолий направился к двери, но остановился перед телом:
- Прощай, Лёвка! Не успели мы с тобой дело начать, ну да ладно. Одно тебе скажу: от судьбы, Лёвка, не убежишь, как фамилию не меняй. Написан тебе на роду карачун, вот он к тебе и пришел, только громким он у тебя получился. Прощайте все!
Анатолий вышел и вскоре послышался шум отъезжающего вездехода.
Мы, наконец, расцепили руки и сползли с нар. Витька стоял белее снега и нервная дрожь пробегала по его лицу, кривя губы в полубезумную гримасу. Он молча протянул мне душегрейку и натянул на себя тулуп и малахай. Взяв пешню, он так же молча вышел во двор и я поспешил за ним. Шел лёгкий снежок, но мороз был градусов пятнадцать.
- Если снег не закончится ещё часа два, то следы машины занесёт.
Витька не ответил. Мы постояли пару минут молча, и Витька с трудом выдавил из себя:
- Деду поможем?
- Надо бы, он и так за эти десять лет настрадался, а рыжему и впрямь уже всё равно.
Витька молча повернулся и пошел в сторону деревни.
Я спустился в блиндаж. Увидев меня, Кузьмич сразу затараторил:
- Он за ружье хвать.. Сам, говорит, волка положу… А я
