разве могу пьяному ружьё? Я к себе, а он к себе… Вот он и взвёлся… Он сам виноватый…
Я выскочил во двор, находиться в блиндаже было невыносимо. Прыгать несколько часов на морозе было тоже невыносимо, и мне пришлось пойти в избушку. Пройдя сени, я очутился в крохотной, метров десять-двенадцать комнатушке, освещенной светом горящей перед иконкой лампады. Допотопная кровать с никелированными шариками, канцелярский, явно списанный, стол, два таких же стула да тумбочка, со стоящим на ней керогазом, заполняли практически всё свободное, оставшееся от печки, пространство. Комната была насыщена запахами одинокой неухоженной старости, и мне стало безумно жаль этого полусумасшедшего, прожившего тяжеленную жизнь старика, почитавшего верхом блаженства прийти в эту убогую комнатку и закрыть за собой дверь.
Сев за стол и положив голову на руки, я немедленно провалился в какой-то полуобморочный сон, насыщенный картинами Иеронима Босха, перемежаемыми видениями из гоголевского «Вия». Проснулся я от жуткого холода – давно прогоревшая печка выстудила избушку через незакрытую заслонку. Пришлось снова пойти в блиндаж.
Увидев меня, Кузьмич заискивающе заулыбался:
- А ты был прав про волчьи следы. Я вот тоже ночью вой услыхал, хотел волка пугнуть, а он как вцепится в ружьё… Вот видишь беда какая приключилась…- Кузьмич помолчал и спросил дрожащим голоском: - Спасёте старика?
- Спасём, но при одном условии: до приезда милиции, чтобы вы больше ни слова не произнесли, - жёстко ответил я и старик радостно затряс головой.
«По комнате разлилась гнетущая тишина», - вспомнилась мне фраза из моего отвергнутого рассказа и я содрогнулся. Запах пороха, крови и ещё чего-то одурял. Голова трещала, и в неё лезли идиотские мысли. Когда в поле зрения попал Лев Михайлович, а я старался на него не смотреть, мне подумалось, что весь он, лежащий на спине со свешенными под прямым углом ногами и почти отвесно запрокинутой головой, напоминает разорванный квадрат. Потом я судорожно стал обдумывать предложение: «В комнате находились трое: убийца, свидетель и труп», не зная, как правильно определить количество присутствующих. Чувство стремительного схождения с ума заставило нарушить собственный запрет на разговоры.
- А где же вы, Трифон Кузьмич, материал на блиндаж раздобыли?
Кузьмич поднял пустые глаза и равнодушно ответил:
- Это после, года через четыре. На том берегу санаторию строили и отгородили её с воды забором досчатым. Построили и рабочие ушли, а забор не сняли. Директор в крик: «Вид на море закрывает», а что делать-то – денег на снос у санатории нет. Тут я и подсуетился: сниму забор и выволоку задаром, если доски мне отдадите и литр поставите. Директор согласился. В деревне нашей Колька Плотников живёт, алкаш забубённый. Он в то время на буксире служил, это потом его за пьянку выгнали, а тогда ещё служил. Я к нему: «Литр ставлю!» Колька забор тросами подцепил, в море стянул и сюда к берегу приволок. Я уж потом доски отодрал и наверх затянул.
Кузьмич оживился и продолжил:
- Я и флот себе соорудил, Тут на берегу, ещё когда я избушку ладил, школьники лагерь на лето обустроили. Там, за Домом рыбака. У них три лодки было. Они их, как лето кончалось, там, у рыбаков, на берегу и оставляли зимовать. Как-то гляжу, а они на новых плавают. Спрашиваю начальника ихнего: «А со старыми, что?» Говорит, что списали, опасно в них детям стало. «Можно заберу?» Он разрешил. Я забрал, подремонтировал и теперь плавают. Ты летом приезжай, даром у меня кататься будешь.
Я снова убедился, что с головой у Кузьмича явные нелады.
- Вот видишь, как всё ладно складывалось? А тут этот – хвать ружьё и давай тащить. А я разве пьяному могу ружьё доверить?
В бешенстве я выбежал во двор. Уже рассвело и встающее из-за леса солнце бросило на свежий снег косые синие тени. Со стороны деревни послышался гул моторов и скоро подкатили две машины. Из первой, милицейского «козлика», вышли двое в штатском, один явно старший, милиционер в форме, как я понял – участковый, и Витька, едва не падающий от усталости. Из второй, зелёного УАЗа с красным крестом на борту, вылез мужичок в замызганной телогрейке, надетой на грязный белый халат.
- Это здесь, - показал на дверь участковый.
- Убийца где? – грозно спросил меня старший.
- Там.
- А оружие?
- Тоже там.
- Он связан?
- Нет, он тихий и в полной прострации, - успокоил я его.
- Совсем охренели, - прошипел старший, доставая и взводя пистолет, - детский сад развели. Там убийца с оружием, а он нам сказки плетёт. Всем отойти, участковому караулить свидетелей, ты – за мной!
Помощник достал пистолет и, перекрестившись, они вломились в блиндаж. Через некоторое время нас позвали, и мы гуськом спустились вниз. Кузьмич сидел на том же месте, только руки его были скованы наручниками, и из разбитой губы текла кровь.
- Зря вы так, он же здесь всю ночь просидел, вас дожидаясь, а вы его в наручники..
- Документов у тебя, конечно, нет, заступник? – рявкнул младший, - А без документов я и тебя сейчас браслетами украшу.
Я замолчал, понимая бесполезность этого спора, однако, ошибся:
- Ладно, сними, - распорядился старший, - старик ведь совсем.
Кузьмич обтёр ладонью кровь, размазав её по лицу, и сразу заголосил:
- Не виноват я, товарищ милиционер, это он сам. Схватил ружьё и тянет, а я пьяному разве могу ружьё доверить?
- Ты, дед, говорить будешь, когда тебя спросят, а пока отвечай только на вопросы. Документы где?
- Так в дому, - живо откликнулся Кузьмич.
- Проводи и посмотри там, - распорядился старший и помощник вывел старика из блиндажа.
- Теперь ты рассказывай, как дело было, - старший внимательно посмотрел на меня и открыл блокнот.
Я рассказал про все события этого дня, но когда дошел до финальной сцены, замялся:
- Я уже почти задремал, в комнате почти темно, я почти ничего не видел…
- Я уже почти перестал тебя слушать, - передразнил меня сыщик, - ты здесь лежал? Лицом туда? Свет какой был? Пойди, выстави.
Я выставил освещение, несколько раз задев безжизненные ноги.
- Свет был такой, но ночью было темнее.
Старший достал с нар два байковых одеяла и бросил их участковому:
- Окна завесь.
Мы молча ждали завершения работы и я посмотрел на Витьку. Его тёмный силуэт слабо прорисовывался в темноте, но я чувствовал, что ему очень плохо.
- Теперь так? – Я молча кивнул.
Вошли Кузьмич с помощником.
- Очень вовремя явились. Сыграйте-ка мне спектакль «Расстрел рыбака». Дай ему палку какую-нибудь, вон хоть пешню, если не боишься, и побудь рыбачком, - распорядился старший и полез на верхние нары.
Помощник развеселился:
- Вот так всегда – трупов играть мне, а комиссара Мегре тебе.
- Начали!
По стене заметались тени, и я напрягся в ожидании выстрела.
- Да, действительно, картинка не очень, - проворчал он, слезая, - может, и не соврал. Слушай, доктор, а что за вонь такая? Он что…?
- Чёрт его знает, сам не пойму. Запах, конечно, дерьмовый, но не дерьма.
Помощник засмеялся, а мне подумалось, что эти люди совсем не циники, просто привыкшие чуть не ежедневно видеть смерть, они нашли себе такую форму самозащиты.
Но всё равно от их смеха мне стало не по себе, и я рассказал про заветный флакончик.
- А точно, он! – Доктор вынул из простреленного нагрудного кармана отбитое горлышко с пробкой и запах стал резче. – Вот дура рыба: от такой дряни надо улепётывать во все плавники, а она эту мерзость ещё и в рот берёт.
- Точно как человек: летит на запах спирта, да ещё и в рот вливает эту мерзость, - снова заржал младший и стал разбирать вещи покойного. Вдруг он присвистнул и выругался:
- А жмур-то наш не прост – в ВЦСПС работает замом начальника отдела, - он протянул старшему найденное удостоверение, - хорошо не в ЦК, а то бы наплакались мы с тобой.
- Громков Лев Михайлович, - прочитал старший, - И на том спасибо, хоть личность устанавливать не надо.
- Положим, он такой же Громков, как я Карапетян, - пошутил доктор, - один носяра чего стоит.
Помощник пощёлкал фотоаппаратом и стали собираться. Позвали водителя с носилками и унесли Льва Михайловича в машину.
Кузьмич развеселил всех вопросом на сколько дней задать курям корма: на один или два.
Его усадили в «козлика» и забрались туда сами, а нас с Витькой отправили в УАЗ, к трупу.
Мы медленно тащились по нечищеному просёлку, в деревне высадили участкового, на развилке свернули влево и поехали в противоположную от станции сторону. Витька сидел напротив с закрытыми глазами и я вспомнил, что с момента своего возвращения из деревни он не произнёс ни слова. «Слово, слово…» - билось в моей раскалывавшейся голове, и я не мог понять, чего хотят от меня эти пять букв, зачем преследуют и к чему хотят подвигнуть. Нас тряхнуло на колдобине, и грязная простыня сползла с лица покойника. Мне почудилось, что Лев Михайлович смотрит на меня с укором. Пришлось встать и поправить простыню, но тут же явились и ответы на вопросы. Как же прав был Федор Иванович, сказав: «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется»! Как туго всё переплетено в нашей жизни: не поехал бы я - не стал бы Витька расспрашивать. Не задай он вопрос про квадратное колесо, выбери рыжий другую историю, включись Кузьмич пятнадцатью минутами позже, и сидел бы сейчас рыжий на льду, и таскал бы своих щучек, а назавтра покатил бы дальше по жизни на своём некруглом колесе. Достаточно изучив Витьку, я представил себе, что сейчас должно твориться в его душе и ужаснулся.
Наконец машины въехали в какой-то городок и остановились у казенного здания с двумя вывесками «Прокуратура» и «Милиция». Нас завели внутрь и сразу развели по разным кабинетам.
День был бесконечен: сначала долго устанавливали мою личность, ведя телефонные переговоры с Москвой, потом я по нескольку раз отвечал на одни и те же вопросы, подписывал протоколы и писал объяснительные. Уже стемнело, когда меня наконец отпустили. В коридоре было пусто. Я спустился в «дежурку» и сел на скамью.
- Чего сидим? – поинтересовался дежурный.
- Товарища жду, - ответил я, - сейчас должен выйти.
- Это в тулупе который? Так он уже минут десять, как ушел.
- Не может быть, он не мог без меня уйти.
- Что значит «не может быть», когда я лично ему пешню и ящик выдавал. Беги на вокзал, тут рядом. Может и застанешь – электричка ещё не проходила.
- Витька ушел без меня? - недоумевал я, спеша к вокзалу, - Чушь какая-то. Он наверно решил, что я ушел без него? Тоже чушь, не мог он так решить.
На платформу я вбежал со стороны последнего вагона, когда вдали уже показался прожектор электрички. Витьку я увидел сразу – он одиноко стоял в середине почти пустого перрона. «Витька!», крикнул я и помахал ему рукой, но он, подхватив свой ящик, быстро пошел в сторону первого вагона. Злость и обида затуманили мою голову: Витька явно дал понять, что не хочет меня видеть.
- Ну и чёрт с тобой, - крикнул я и шагнул в распахнувшиеся двери электрички.
Вагон был новый, тёплый и я, едва присев на скамью, снова, как и ночью, мгновенно провалился полуобморочное забытьё. Сердобольная старушка потрясла меня за плечо:
- Просыпайся, сынок, приехали – Москва.
Витьки на перроне не было.
В понедельник на работу я опоздал и застал Витьку, уже сидящим за монтажным столиком спиной ко мне. В каморке стоял тяжелый запах дешёвого портвейна. На моё приветствие Витька,
