помчалась прочь, что-то бормоча и оглядываясь. Витька сдвинул очки на лоб и посмотрел на меня соболезнующим взглядом:
- Ну и чем, коллега, вызвано ваше буйное веселье? – поинтересовался он голосом нашего шефа, - Потрудитесь объясниться.
- Виктор Петрович, - бормотал я сквозь всхлипывания, - не веселюсь, но скорблю, болея душой, что даром скульптора не владею, что не могу отлить вас в бронзе. А кабы смог, то старик Роден в гробу бы перевернулся от зависти.
Витька ухмыльнулся и изрёк:
- Запишите, коллега: «Хорошо смеётся тот, кто цыплят по осени считает». Просю! – и он широким жестом пригласил меня в вагон.
До отхода оставалось минут пятнадцать и вагон был почти пуст. Мы уселись у заиндевелого окна и дружно уткнулись в книги. Не прошло и пяти минут, как я понял причину Витькиного соболезнующего взгляда: в вагоне было холоднее, чем на улице и свитерок под брезентовой штормовкой, лыжные ботинки и шапочка с помпоном не могли согреть моего дрожащего тела.
- Свободно?- спросила толстая тетка в шубе.
- Да, да, вот здесь, - зачастил я, надеясь на тепло хотя бы с одного бока.
Тётка плюхнула на лавку огромную суму, из которой торчали хвосты замороженных рыб и ледяные ноги синюшных кур, и тяжело упала по другую сторону. Вместо тепла, под боком у меня оказался переносной холодильник. Из-под малахая послышалось удовлетворённое урчание.
Наконец, чавкнув дверями, поезд тронулся. Из плохо заделанных окон потянуло ветерком и лязганье моих зубов слилось с лязганьем колёс. Минут через пять Витька наклонился ко мне и обдал жаром раскалённой печки:
- Если хочешь обозреть цветовую гамму своей физиономии, - ласково проворковал он,- то обрати свой роденовский взор к этой несчастной птице, - Витька скосил глаза на тёткину сумку, - а если, насладившись этим зрелищем, ты три раза произнесёшь «Я глупый самовлюблённый ишак» и извинишься за свой идиотский смех, то я одарю тебя шубой со своего плеча.
- Вить, - прошептал я немеющими губами, - а можно шубу вперёд?
- Можно, но смотри – обмана не прощу!
Витька скинул шубу и протянул мне. Я не стал искать рукава из боязни потерять хоть малую калорию накопленного в ней тепла, а просто завернулся, как в одеяло. Витька, между тем, остался в валенках, ватных штанах и меховой душегрейке без рукавов. Малахай закрывал ему едва не полспины, а меховые рукавицы доходили почти до локтя.
- Благодарствуйте, барин, - пропел я тоненько, - зачтётся вам доброта ваша.
- Какой у тебя дружок заботливый – шубу отдал замерзающему товарищу, ай молодец какой! - тётка явно затевала разговор на вечные темы добра и зла в человеческих отношениях.
- Это не дружок, - ответил я тоненьким голоском, - это - отец родной.
- В каком смысле? – не поняла тётка.
- К сожалению, в прямом, - басовито подхватил Витька,- Вот уродил акселерата на свою голову: двенадцать лет уже, рост под два метра, а мозги восьмилетнего остались.
Тетка открыла рот, закрыла, пожевала губами, по нескольку раз оглядела нас с Витькой и спросила:
- А тебе самому-то сколько?
- Двадцать четыре, - тяжёлый вздох сопроводил это признание, - Предупреждали ведь, что от ранней половой жизни ничего хорошего родиться не может.
Тётка с минуту сидела, хлопая глазами и раздувая ноздри, потом подхватила сумку и пересела в другой конец вагона. На её место тут же плюхнулся мужичок, который сходу стал излагать Витьке свои взгляды на зимнюю рыбалку, а я, подняв воротник, привалился к вагонной стенке и стал медленно таять в горячем тулупе.
Из состояния нирваны меня выдернул грубый Витькин тычок:
- Просыпайся, соня, на следующей выходить.
Он бесцеремонно стянул с меня тулуп и ловко скатав его на манер ковра, перевязал своим красным кушаком, сделав зачем-то две петли. Электричка дважды чавкнула дверями и умчалась, а мы и еще с десяток рыбаков остались на заснеженной платформе. Рыбаки неуклюже попрыгали с платформы и, помогая друг другу, взобрались на противоположную.
- Сейчас я увижу неповторимое зрелище, - я радостно потер ладони.
- Не дождёсси! – Витька просунул руки в петли и тулуп прочно улёгся у него на плечах.
Открыв сундучок, он достал четыре деревяшки, которые вдруг превратились в две лыжицы. Неуловимым движением Витька прищелкнул их к сундучку, который стал салазками, и бодро покатил к торцу платформы, от которого до земли было сантиметров двадцать.
- Как у тебя всё продумано, - искренне восхитился я.
- На том стоим, Малыш, - Витька счастливо улыбнулся, - учись, пока я жив!
- Когда-нибудь, Витька, я начну физически вышибать из тебя страсть к «шаблонизмам».
- Вот и спасай вам жизнь после этого, - пробурчал он в ответ и расхохотался.
Перед нами лежало заснеженное поле. На другом его конце синел лес. Яркое солнце, отражаясь от чистейшего снега, резало глаза и Витька надвинул затемнённые очки.
- А эти-то куда попрыгали? – я кивнул в сторону других рыболовов.
- О, эти бедолаги сейчас влезут в автобус, из которого вывалятся через двенадцать арбатов и протопав ещё поларбата, усядутся на головы друг другу и начнут воровать друг у дружки окуньков. – Витька снова залился счастливым детским смехом.
Расстояния Витька измерял в арбатах. Он где-то вычитал, что длина Арбата ровно километр и с тех пор применял только эту единицу измерения расстояний. В этом был большой резон: «Согласись,- говорил он,- что съездить за сто двадцать арбатов гораздо проще и ближе, чем за сто двадцать километров».
Мы весело топали через поле, саночки бежали за Витькой хорошо выдрессированной собачкой, мои лыжи легко катили по сухому снегу, жизнь была прекрасна и я уже раз десять известил округу о своей принадлежности к стаду глупых самовлюблённых ишаков.
Поле закончилось и упёрлось в еловый лес. Откуда-то сбоку вынырнула нечищеная дорога, по которой стелился одинокий автомобильный след.
- А вот и Анатолий проехал, - радостно сообщил Витька.
След представлял собой две необыкновенно широкие колеи, в одну из которых поместились саночки, а в другую мои лыжи.
- Представляешь, - восторженно тарахтел Витька, - у него не только всё собрано из разных машин, так ещё задние колёса стоят шире передних, от того и колея такая. Его года два на каждом посту ГАИ останавливали – всё не верили, что такое можно было официально зарегистрировать. А Анатолий смог. – Витька задумался и добавил – Он вообще, мне кажется, многое может.
- Далеко нам?
- Пёхом около трёх арбатов, на колёсах больше семи.
- Как так?
- А дорога сворачивает к ферме, потом огибает деревню и только потом подходит к блиндажу. А мы у поворота напрямки пойдём.
- Вить, давно хотел спросить, а что за название такое странное?
Витька радостно заржал.
- Это я его так окрестил. Тут арбатах в трёх официальный Дом рыбака есть, а этот подпольный, частный, да он и вправду блиндаж. Потерпи, сам увидишь.
Дорога изобиловала то пологими стометровыми спусками, то такими же подъёмами. На спусках Витька толкал саночки и они катились вниз, удерживаясь в правой колее. По левой скатывался я и, подхватив их, втягивал на подъём. Налегке я снова скатывался к Витьке и мы шли вверх, резвясь и дурачась, как малые дети. Забравшись на очередной подъём, я сел на санки и подставил лицо солнцу. Смешанное чувство покоя и какого-то неизведанного счастья переполняло меня и я ощущал, что идиотская блаженная улыбка прочно приклеилась к моему лицу.
- Ну вот, вижу, что и ты начинаешь проникаться, - проворчал Витька, - но простого человеческого «спасибо, Витя!» от тебя не дождёшься.
- Виктор Петрович! – с чувством произнёс я,- Если бы вдруг, по каким-то причинам мне прямо сейчас пришлось бы отправиться восвояси, то всё равно моя благодарность вам была бы бесконечной и не выразимой этими банальными словами «спасибо, Витя». Но поскольку мне предстоит ещё полтора дня купаться в этой лепоте, то я ваш должник до конца дней своих!
- Аминь! – подытожил Витька, - А между тем они пришли, и им осталось сто грамм арбата.
Дорога резко повернула вправо, унося колеи странной машины, Витька слева обозначил пешнёй габариты узкого мостика через кювет и уверенно шагнул в лес.
Шагов через восемьдесят лес распался надвое и мы оказались на небольшой поляне, огороженной жердями, привязанными прямо к живым деревьям. Тропинка повернула направо и упёрлась в странное сооружение на четырёх колёсах. Кабина трофейного «Опеля», посаженная на шасси от уазика, в сочетании с колёсами неизвестного происхождения производили неизгладимое впечатление.
- Не бегунок, но редкий проходимец, - Витька ласково погладил капот,- зимой, осенью и весной по этой дороге ездят только трактора и этот малютка. – Витька посмотрел на небо и с тоской произнес:
- Какой день пропал.
- Зачем так мрачно? Ты уже здесь, - попытался утешить я.
- Малыш, - Витька был искренне расстроен,- если бы не мотыль, я уже в восемь был бы на льду и долбил бы лунки. А сейчас почти час, темнеет в четыре, вот тебе и весь день псу в подхвостье. Ладно, - сам себя успокоил Витька,- не последний день живём, завтра доберу своё.
Тропинка снова свернула и нам открылся маленький деревянный домик с дымящей трубой и большая поленица, делившая двор на две неравные части. Огромный сугроб занимал почти всю меньшую территорию. Витька подошел прямо к сугробу, открыл сундучок, достал две бутылки водки и сунул их в снег. Он по-хозяйски стащил с меня рюкзак, достал мою бутылку, сунул рядом со своими и начал перекладывать в него содержимое сундучка, оставив только снасти, термос и небольшой пакет. Завершив с серьёзным видом это важное дело, Витька вместе с рюкзаком нырнул внутрь сугроба. Только сейчас я понял, что это действительно блиндаж. Витька вынырнул через минуту уже без рюкзака, снова раскрыл сундучок и вытащил из пакета завёрнутый в кальку бутерброд.
- Ну, я полетел на лёд. Держи, - сунул он мне свёрток, - гуляй. Надеюсь, что зайцы тебя не съедят и у тебя, Малыш, хватит ума не заблудиться.
Витька помчался под гору, а я пошел по гребню, осматривая окрестности. Прямо подо мной расстилалось замёрзшее водохранилище. Далеко слева множество застывших чёрных точек обозначали место «сидения друг у друга на головах», здесь же было совершенно пусто, и я сразу увидел двух человек, застывших над лунками и спешащего за своей рыбацкой удачей абсолютно счастливого Витьку. Метров через сто обнаружилась лесная дорога и я пошел по ней, вдыхая чистый сухой воздух и впитывая тепло солнечных лучей.
Снег сиял и искрился мириадами блескучих огней, на нём, как на накрахмаленной скатерти, синели строчки птичьих следов. Параллельно мне, словно провожая, с ветки на ветку пробежала серая белка. Я остановился, чтобы полюбоваться её стремительным бегом, но, решив идти дальше, снова замер в сентиментальном умилении – метрах в двадцати на дороге сидел здоровенный серый заяц и внимательно слушал лес, подергивая ушами и шевеля розовым носом. Он посмотрел на меня своими раскосыми глазёнками и, словно приглашая играть в догонялки, пустился бежать прочь, не сворачивая с дороги. Я побежал за ним и бежал долго, хотя зайца давно и след простыл. Крупные, то ли собачьи, то ли волчьи следы пересекли дорогу.
- Мы с тобой одной крови, Акела! – на всякий случай прокричал я.
Дорога пошла под уклон. Длинный, километра на два, тягун лежал под моими
