больной отправлять её единственного сына на уборку картофеля, так как это может негативно отразиться на состоянии её здоровья. Он витиевато расписался, поставил в скобках свои инициалы и фамилию, подумал и приписал «кандидат медицинских наук».
Он грустно посмотрел на Витьку, протянул ему бумагу и тоскливо произнёс:
- Это всё, что в моих силах. Удачи тебе.
Витька взял эту «филькину грамоту» и уныло поплёлся по коридору.
- Чего загрустил, Витёк? – окликнула его старшая сестра.
Витька коротко рассказал и протянул бумагу.
- Тут даже печати нет, такое любой написать может.
- Жди, - приказала сестра и исчезла. Вернулась она минут через сорок. Ниже подписи невропатолога было начертано красной ручкой: «Мнение лечащего врача разделяю полностью, к ходатайству присоединяюсь. Зав. Отделением неврологии, доктор медицинских наук …» Ниже стояло: «Присоединяюсь и поддерживаю. Главный врач
больницы…» и всё это великолепие венчала яркая и чёткая больничная печать.
- Мы своих в беде не оставляем! – гордо сказала старшая медсестра и поплыла по коридору.
Витька стремглав кинулся в институт. Рабочий день подходил к концу и, не зная к кому обратиться, он ткнулся в дверь деканата, где секретарша уже подмалёвывала губки, собираясь уходить.
- Тебе чего? – недовольно бросила она.
- Кто решает вопрос об отправке на картошку?
- Ещё один отказник, - презрительно фыркнула секретарша и, оглядев Витьку с ног до головы, добавила – тебе не светит.
- Кто? – упрямо спросил Витька.
- Проректор по учёбе, – секретарша снова фыркнула.
- Где это?
- На втором, в конце. – И она двинулась к двери, доставая ключи.
В приёмной проректора толпился десяток озабоченных людей.
- Всё, всё, Геннадий Антонович больше никого не примет, приходи завтра, - секретарша явно вымещала на студенте своё бессилие перед этими солидными людьми.
- Мне надо, - упрямо произнёс Витька и замер в углу.
Люди заходили в кабинет, минут через десять выходили, вынося то удовлетворённые, то разгневанные лица, а Витька всё стоял, забившись в угол. Наконец вышел последний посетитель и, опережая секретаршу, Витька впрыгнул в кабинет и замер у порога. Проректор, уже в плаще, надевал перед зеркалом шляпу.
- Завтра, завтра, – хмуро процедил он.
- Мне нужно сегодня, сегодня! Понимаете?
Не отрываясь от зеркала, проректор закричал:
- Ему, видите ли, нужно и все выходи строиться! Совсем распустились. Ишь, каков наглец выискался! – И направился к двери. В дверях, набычившись и мелко дрожа, стоял маленький взъерошенный мальчишка, одинокая крупная слеза выкатилась из его глаза и упала на ковёр. Проректор бросил шляпу на стол и тяжело упал в кресло.
- Ну, что там у тебя, - грозно спросил он.
- Мне нельзя уезжать из Москвы! – Спазм, сдавивший горло, мешал говорить, и слова вылетали из Витьки толчками.
- А подробнее можно?- Геннадия Антоновича поразила формулировка – этот студентик сказал не «мне нельзя ехать на картошку», как начинали все, а «мне нельзя уезжать».
Говорить Витька не мог. Он с трудом подошел к столу и молча положил заявление и письмо. Проректор внимательно прочёл, взял со стола папку и достал приличную стопку листков.
- Ты видел очередь в приёмной? – Витька кивнул,- Все они приходили отмазывать своих чад от картошки, будто я их на фронт посылаю.
Он потряс листками и со злостью швырнул их на стол. Перед Витькой веером рассыпались глянцевые бланки с красочными шапками «ЧЕТВЕРТОЕ ГЛАВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ …», «КЛИНИЧЕСКАЯ БОЛЬНИЦА АН СССР», «МОСГОРИСПОЛКОМ» … «Не светит», - вспомнил он слова секретарши и глухой стон непроизвольно выдавился из его, сжатого спазмом, горла.
- Что, так плохо? – изменившимся голосом спросил Геннадий Антонович.
Витька попытался ответить, но, неожиданно для себя, вынул из кармана пропуск в больницу и молча протянул его проректору. Через всю картонную карточку алел штамп «КРУГЛОСУТОЧНО». Так же молча, Геннадий Антонович взял красный карандаш и наложил резолюцию на Витькино заявление. Серый, исписанный от руки, листок письма лёг в папку поверх глянцевых бланков. Он протянул Витьке бумагу и очень мягко сказал: - Утром отнеси в деканат. - Затем нахлобучил шляпу и спросил: - Ты сейчас в больницу? – Витька кивнул,- Поехали, до метро подброшу.
Геннадий Антонович мрачно сидел рядом с шофёром, погруженный в свои мысли. Внезапно он встрепенулся и приказал: - Сворачивай, надо парня к больнице подкинуть.
В восемь Витька уже стоял перед запертыми дверями института. К половине девятого весёлой гурьбой в институтский двор ввалились, уже перезнакомившиеся в общаге, иногородние. Москвичи подходили по одному и одиноко переминались с ноги на ногу, в ожидании автобусов. Где-то среди них топтался и я. Позже я понял всю мудрость столь стремительной отправки на картошку именно первокурсников: в общей работе и общей бытовой неустроенности быстро завязывались узелки будущих дружб, вспыхивали взаимные симпатии, загорались влюблённости и происходило взаимное притирание москвичей и иногородних. Впрочем, там же зарождались и антипатии, перераставшие позже в глубокую и необъяснимую вражду. Наконец отомкнули институтские двери и Витька заступил на пост у дверей деканата. В десять пришла секретарша.
- Ты уже тут,- насмешливо прокомментировала она Витькино торчание у дверей, - а декана до обеда не будет. Вообще зря ты себе эту неприятность устроил, могут и отчислить.
Витька молча положил перед ней бумагу с красной резолюцией «Оставить в распоряжении АХО для проведения внутри институтских работ».
-Ахо, это кто? – спросил Витька, делая ударение на «а».
- Административно хозяйственный отдел, - сквозь смех прокричала секретарша, - там, возле гардероба.
Дверь в АХО была заперта, и только в одиннадцать появился сухонький седой старичок.
- Тебе чего? – строго спросил он.
- Вот, вместо картошки к вам прислали.
- А где остальные? – старичок посмотрел на Витьку с явным неодобрением.
- Какие остальные? Я ни про кого больше не знаю. Мне сказали придти, я и пришел.
- Да вас шестнадцать душ освободили, – возмутился старик, - а явился один. Что мне с тобой, что ли, в носилки прикажешь впрягаться? Ты робу-то принёс?
- Какую робу? – не понял Витька.
- Какую, какую, работать в которой, мусор таскать или ты собирался тут бумажки подписывать?
- У меня другой одежды нет, – растерялся Витька.
- А чего на картоху не поехал, хворый что ль? – продолжил допрос начальник АХО.
- Нет, - Витька мотнул головой, - я здоров. Мама у меня тяжело больна, в больнице лежит.
- Понятно. – Старик взял лист бумаги.- Фамилия, факультет, группа?
Он аккуратно записал Витькины ответы и убрал лист в ящик.
- Значитца так, Салтанкин, слушай мою команду: сейчас берёшь ноги в руки и идёшь за матерью ухаживать, а барчуки, коли придут, и без тебя справятся.
- Спасибо, - от растерянности Витька не смог подобрать нужных слов и спросил: - А в следующий раз, когда приходить?
- Вот как выпишут, так и приходи.
- Её ещё нескоро выпишут.
- Ну, значит, нескоро и придёшь.
- А мне не попадёт за прогулы? – Витька не мог поверить в свою удачу.
- А мы никому не скажем, Салтанкин. Беги, давай, пока я не передумал.
Счастливо избежав и картошки, и АХО, Витька целиком посвятил себя нуждам отделения. Глубочайшее чувство благодарности ко всем этим людям, лечившим его мать и принявших такое участие в его и, следовательно, её судьбе, заставляло Витьку творить чудеса. Вдруг оказалось, что отделение переполнено поломками «электрической составляющей лечебного процесса», как выразился заведующий, и Витька, рискуя свернуть себе шею, качался под потолком на вершине вавилонской башни из составленных табуреток, заменяя лампочки, заставлял ровно, не мигая, гореть лампы дневного света, чинил в палатах розетки и однажды починил уже год не работавший кардиограф, чем сразу заслужил не только любовь, но и уважение всех «людей в белых халатах» своего отделения.
Единственным человеком, которого с некоторых пор Витька стал избегать, была повариха тётя Зина, маленькая толстушка, скрывавшая свою кривоногость длинной юбкой. Носившаяся весь день маленьким комочком ртути, она после ужина приходила в сестринскую комнату и, бесстыдно задрав юбку до самого живота, долго растирала шерстяной рукавицей свои кривые ножки от лобка до пяток, жалуясь на их усталость и не обращая внимания на Витькино присутствие. Витька много раз наблюдал из окна, как тётя Зина уходила домой, медленно переставляя ноги и по-утиному переваливаясь с боку на бок. Он жалел её и всегда старался помочь, но однажды после ужина, зайдя на кухню, чтобы подвернуть разболтавшуюся розетку, Витька застал тётю Зину в задранной до горла юбке, укладывающую в висящую между кривых ног мягкую сумку какие-то пакеты и свёртки. Поймав его отражение в оконном стекле, тётя Зина заговорщицки подмигнула и рассмеялась. С тех пор Витька не ходил на кухню без вызова.
Дня через три с Витькой произошло ещё одно приключение: попрощавшись с матерью, он вышел в коридор и увидел струю воды, бившую вертикально вниз из лопнувшей водопроводной трубы. Витька скинул ботинки и брюки и, забросив их на шкаф, кинулся к трубе, попытавшись пальцами заткнуть дыру. Оценив тщетность своей попытки, он влетел в процедурный кабинет, где ночная сестра «ставила» укол в попу неврастеничной молодухе, стоявшей в задранном до пупа халатике.
- Вы будете нас насиловать? – то ли с надеждой, то ли с испугом спросила молодуха.
- Резиновый бинт есть? – спросил Витька сестру.
- Посмотри в шкафу. На нижней полке, - уточнила она.
Витька запеленал трубу, но вода уже растеклась по всему коридору сантиметровым слоем.
Часа три Витька убирал воду и, закончив, уснул на коридорном диванчике. Ему постелили в бельевой на стопке новых матрацев и уложили спать. Под утро к нему под бок нырнула неврастеничная молодуха. Так, в полусне и неожиданно для себя, Витька стал мужчиной.
Утром Витька посетил маленький базарчик, вдруг возникший за больничной оградой. Его внимание привлекла яркая надпись «КИШЬМИШЬ» и он сразу вспомнил Лизаветин рассказ про виноград со смешным названием, которым её однажды угостила соседка по палате.
- Сколько?- спросил Витька, выбрав гроздь средних размеров.
- Дэсят,- ответил толстый усатый дядька в кепке «аэродром», не глядя на весы.
Витька вынул из кармана все деньги и пересчитал. Вышло семь рублей бумажками и рубль две копейки мелочью.
- А на восемь можно? – спросил Витька.
- Можна, - усатый отщипнул четверть грозди и вернул её на лоток.
Витька взял оскопленную гроздь и бережно уложил её на ладонь. Отдав усатому бумажки и, положив на чашку весов мелочь, он двинулся прочь.
- Эй! Мусор забери, да, - услышал он голос усатого и обернулся. Небрежным жестом усатый высыпал мелочь ему под ноги и рассмеялся.
Лизавета сразу поделила гроздь на всех обитателей палаты и светилась от счастья.
С этого дня Витька ночевал в бельевой – денег на дорогу не было.
Лизавета начала понемногу ходить и сразу кинулась обслуживать лежачих товарок. Возник вопрос о её переводе в кардиологию, но старшая сестра пошепталась с невропатологом и на совещании у зав. отделением он заявил, что смена обстановки для больной Салтанкиной нежелательна, а старшая сестра прямо сказала, что в трёх палатах
