Я ТЕБЕ ВЕРЮ!

обращение с первого слова на «ты» почему-то звучало совсем не обидно, как бывало в других случаях из жизни Толика, а естественно и душевно.
        -… Ответь мне, лучше, на другой вопрос. Точнее, на свой же собственный - зачем тебе это?
        Толик растерялся.
        -Что – зачем?
        -Зачем ты начал интересоваться тем, что тебе представляется совсем не нужным? Что тебя побудило?
        -Побудило желание разобраться, что это такое на самом деле.
        -Что именно?
        -Религия ваша. Ваши порядки, правила, запреты, прорицания, страшилки.
        -И разобрался?
        -Я разобрался в одном – вся ваша церковь и все, что вы делаете, ничего общего не имеет с Христом и Его всепобеждающей любовью к людям.
        -Выходит, ты и Евангелием поинтересовался? – улыбнулся одними глазами священник, - И где ты там прочел, чтобы Христос был так категоричен в суждениях? Он притчами наставлял, а Сам делил стол с грешниками…
        -Вот именно, а ваши церковники Его распяли. И я уверен, приди Он сейчас, с Ним сделают то же самое и те же самые, хотя прошло уже две тысячи лет.
        Священник глубоко вздохнул и на какое-то время задумался. Гена сидел молча, но внимательно слушал, переводя взгляд со священника на Толика и обратно.
        -Ты знаешь, мне думается, что ты не с того начал разбираться,- вновь заговорил священник, - Религия без веры – это фанатизм, а чтобы придти к вере, начинать надо не с этого, а с самого себя. Один ученый, я не помню - то ли Паскаль, то ли Пастер, сказал однажды одну очень простую и в то же время очень верную фразу: Я чувствую, что Бог есть. И я не чувствую, что Его нет. А стало быть, Он есть. Лучше не скажешь. Бога надо чувствовать, а эту способность надо обрести, если хочешь – выстрадать. Радиоволн мы тоже не можем увидеть или потрогать, но они есть. А попробуй сказать мне об этом, если я этого не знаю. Я не поверю тебе. Я пальцем себя ткну и мне больно, а здесь что-то такое проходит через меня насквозь, а я не чувствую? Но стоит включить приемник – и мы убедимся, что это так. То же самое касается и присутствия Божьего. Такой же «приемник» есть у каждого человека. Только у одного он работает, у другого выключен, а у третьего безнадежно сломан. Бога надо открыть в себе, в своем сердце. И если сумеешь, то это будет уже навсегда.
        -Да я верю в Бога, - неожиданно сам для себя сказал Толик, но тут же добавил, - Я не верю в вашу церковь. Я знаю многих, кто в нее верит, но это не помогло им стать лучше…
        -Вот именно – стать лучше, - подхватил священник, - Пусть тебе для начала поможет в этом то, что ты иногда ощущаешь в себе. Что приходит само собой, от твоей природы, но ты, может быть, подавляешь это, предпочитая оставаться другим - обыкновенным, нормальным, как тебе кажется, исходя из своих привычных установок. А может быть, подавлять-то следует как раз совсем другое? То, что мешает тебе быть самим собой? Может, в какой-то конкретной ситуации, это не так легко, но потом, зато, наступит облегчение. В этом и состоит спасение.
        Толик впервые пристально посмотрел в глаза священнику. Ему показалось, что тот каким-то образом узнал о том сокровенном чувстве, которое приходит к нему всегда в самый неподходящий момент…
        И тут Толика опьянила дерзкая мысль. Настолько дерзкая, что он никогда раньше не мог даже помыслить, что способен на это.
        -А почему ваша церковь отказывает в спасении гомосексуалам? – спросил он, глядя прямо в глаза священнику.
        -Она не отказывает, - серьезно ответил тот, и выражение лица его при этом не изменилось, разве – взгляд стал более пристальным, - Отдельные выпады со стороны иерархов случались, но официальных заявлений по этому поводу православная церковь никогда не делала. На исповеди я обязан выслушать любого.
        -На исповеди! Это, если я приду и скажу – грешен я, батюшка. Я гей, выпишите мне ордер в преисподнюю.
        -На исповедь идут как раз за отпущением греха, если, конечно, этому сопутствует искреннее покаяние и желание от него избавиться. В противном случае, не стоит и приходить.
        -Но вы же однозначно считаете это грехом.
        -Почему только это? Если сексуальная распущенность свойственна мужчине, это в любом случае грех, вне зависимости от того, гомосексуал он или нет. То же касается и женщины.
        -Распущенность! Именно распущенность, но не чувство. Не надо мне сейчас цитировать Евангелие, я все эти места читал. Но вы же не допускаете даже мысли о том, что такие отношения могут быть не распущенностью! Что два человека одного пола могут действительно любить друг друга и быть готовыми пожертвовать друг для друга всем. Ведь даже наука с этим согласилась – это теперь не считается болезнью, как раньше, но вы и с этим не хотите считаться. Я сам видел в Ютубе ролик, где один из ваших продвинутых протоиереев злорадствует по поводу смерти выдающегося ученого с мировым именем, награжденного Золотой медалью Всемирной сексологической ассоциации и орденом «За заслуги перед Отечеством». А ваш священник юродствует, глумится над его смертью и призывает всех забыть его имя. Это что, по-христиански?
        -Ну, этот вопрос тебе следует задать этому священнику, а не мне.
        -А я хочу задать вам – что вы сделаете, если к вам придет такой человек? Что вы ему посоветуете?
        -То же самое, что и любому другому – покаяться и проявлять сдержанность в сексуальных отношениях.
        -Ага! Записаться в монахи.
        -Это был бы идеальный вариант для такого человека, - сказал священник, глядя в глаза Толику уже другим, строгим и серьезным взглядом, - но это не каждому под силу, а рубить сук не по себе, да еще следуя своей, а не Божьей воле…
        -Так как же ему быть-то? Отрубить и забыть? Это тоже не каждому под силу, - перебил Толик.
        Он уже не мог сдержать себя. Его решимость получить все-таки вразумительный ответ, подчиняла себе все его существо. Он даже забыл, где он, что его могут услышать случайно оказавшиеся рядом люди - его голос звучал уверенно и громко. Гена глядел на все происходящее широко открытыми глазами, будучи явно растерян, если не ошеломлен.
        -Но и благословить его губить в плотских вожделениях то, что ему дано для счастья, я не могу! – кажется, впервые за все время священнику изменила выдержка.
        -Так для счастья же… - наоборот, понизил тон Толик, - А лишать его такого счастья с таким же, как он сам? Не распущенности, а именно счастья с одним человеком - можете?
        Священник помолчал и заговорил опять спокойно:
        -Хорошо. А что ты мне предлагаешь? - он сделал ударение на слове «ты», - Обвенчать такую пару? Я клирик Русской православной церкви, и должен соблюдать…
        -Вот! – опять перебил Толик, - Вот мы и добрались до сути. Опять церковь, опять правила, опять догмы.
        -Да, правила! Принимая на себя сан, я обязан соблюдать правила той церкви, что меня рукоположила. Иначе – это раскол.
        -Но что-то же вас заставило когда-то его принять? Неужели - одно желание соблюдать правила?
        -Я могу пользоваться только теми средствами, что находятся в моем личном распоряжении.
        -И как вы ими воспользуетесь? Не клирик РПЦ, а вы? Человек, которого призвал на служение Господь?
        Священник сделал паузу и твердо произнес:
        -Если двое таких людей придут ко мне и скажут, что они не могут жить иначе, и попросят благословения на совместную жизнь… Если я буду уверен, что они действительно стремятся не просто сожительствовать, а хотят жить друг для друга… Возможно, я возьму на свою душу грех и скажу, что им так будет лучше.
        -Так благословите. Перед вами такая пара, - так же твердо и серьезно произнес Толик, - Мы оба крещеные.
        Веки священника слегка вздрогнули. Он долгим внимательным взглядом посмотрел в глаза Гене, потом Толику, и опустив голову, глухо произнес:
        -Для этого я должен хотя бы сначала вас исповедовать.
        -Понятно, - удовлетворенно сказал Толик, поднимаясь из-за стола, - Что и требовалось доказать. Суть веры - правила, ритуал, порядок, регламент. Это только Христос поступал, исходя не из правил, а из сострадания. Он просто ходил, всех любил и всем верил. Пошли, Геннастый…
        Толик направился к выходу на перрон.
        -До свидания, - как-то подавленно сказал Гена священнику и пошел следом.
        Выйдя на перрон, они закурили и остановились у парапета платформы.
        -Ну, ты даешь, - удивленно проговорил Гена, - Я слушал, и не мог поверить, что это ты.
        -Во что именно?
        -Ну… Что ты можешь так разговаривать, и вообще, что ты верующий.
        -А какое это имеет значение? Это же не мешает мне любить тебя…
        Эта фраза, слетевшая с языка сама собой, заставила Толика внутренне содрогнуться. До него вдруг впервые со всей очевидностью дошел смысл, который несли в себе эти вечные, как мир, слова, всколыхнув в душе разом все чувства, которые он испытывал к стоящему сейчас перед ним человеку.
        «Неужели…, - пронеслось у него где-то в сознании, - Неужели это оно?»
        Гена вздрогнул и пристально посмотрел в глаза Толика. Так пронзительно он еще не смотрел никогда.
        -Ты… меня любишь?
        И от того, как он это спросил, по телу Толика пробежали мурашки.
        -Люблю, - нежно прошептал он.
        Гена молчал и продолжал смотреть на Толика.
        -Я люблю тебя, - произнес он, наконец, слегка дрожащим голосом, и тут же твердо, почти сурово, повторил, - Я тебя люблю.
 
 
 
8.
 
        По главному пути с грохотом промчался поезд, прозвучало объявление о прибывающей электричке, продолжал жить своей жизнью ночной вокзал, а они все стояли на пустынном полутемном перроне. Давно были докурены сигареты, а они продолжали стоять, не ощущая ночной прохлады и вообще не видя ничего и никого вокруг, кроме друг друга. После того, как оказались сами собой произнесенными вслух эти слова, что-то встрепенулось у них внутри, и к этому надо было привыкнуть. Можно долго идти к чему-то, проникаясь этим постепенно, но все равно бывает момент, когда осознаешь это разом, со всей полнотой, как свершившийся факт.
Они обнялись и крепко поцеловались. Их толкнула друг к другу какая-то неведомая сила, заставив на миг забыть обо всем. Им даже не пришло в голову в тот момент оглянуться по сторонам.  
        Едва они разжали объятья, как на плечо стоящего спиной к перрону Толика опустилась чья-то тяжелая рука.
        Толик вздрогнул, обернулся и остолбенел. Перед ними стоял священник.
        -Имя? – коротко спросил он.
        -Ан… Анатолий. А он Геннадий.
        Священник сложил пальцы и неспешным жестом благословил его, положив в конце раскрытую ладонь на голову, слегка, но ощутимо прижав ее при этом. Потом он то же самое сделал с Геной.
        Ни слова не говоря больше, священник повернулся и пошел в конец перрона.
        -Как ваше имя, батюшка? – спросил ему в спину Толик.
        -Отец Михаил, - донесся до его слуха голос удаляющегося священника.
        Они стояли, не сходя с места и смотря ему вслед, пока фигура отца Михаила не растаяла в темноте перрона.
        Гремели по рельсам