Дикий страх все-таки вырвался наружу душераздирающим нечеловеческим воплем. Роман рванулся в сторону, упал, споткнувшись о какие-то то ли ветки, то ли корни, тотчас же вскочил и, лавируя между стволами деревьев, помчался в сторону шоссе. Прыгающий и качающийся вокруг него мир воспринимался им сейчас сквозь призму все еще стоявшей перед его глазами картины извергающегося из облака кровавого фонтана. Кровавые реки струились, бурля, под его ногами, кровавое небо нависало над кровавой землей, и кровавые секунды, растягиваясь в бесконечность, сливались в непрерывный кровавый поток.
Наконец он выбрался на шоссе. Было оно пустынным, ни машин, ни людей, только метрах в семидесяти стояла на обочине черная «Волга», да далеко, чуть ли не за километр, близилась, вырастая в размерах, неопределенная синяя точка.
Только бы успеть, подумал Роман, подбегая к машине, только бы успеть. И тут же терял, казалось, целую вечность открывая дверцу, садясь за руль, заводя двигатель. В любое мгновение он ожидал появления преследовавшего его монстра. Только бы успеть! Только бы успеть выбраться отсюда!
Когда «Волга», взревев мотором, рванула с места, черный туман выполз наконец из лесопосадки на шоссе. Роман увидел его в зеркале заднего обзора. В тот же момент вся местность вокруг, несмотря на яркий солнечный день, озарилась, будто некое предупреждение, дрожащим голубоватым светом, и Роман, чисто рефлекторно рванув руль влево, бросил машину на встречную полосу, чудом увернувшись от исторгнутого облаком ярко-голубого шара.
Мчавшийся встречным курсом светло-синий «Жигуленок», избегая столкновения, тоже вильнул. Он пронесся, скрипя тормозами, совсем рядом, чуть ли не борт в борт, и исчез из поля зрения Романа. В зеркале заднего обзора было видно, как его, бросая из стороны в сторону, тащило некоторое расстояние юзом, потом он все-таки перевернулся, заскользил блестящей крышей по асфальту и наконец замер у обочины дороги, в какой-то канаве, вхолостую крутя обращенными к небу колесами. А местность вокруг снова озарилась голубоватым светом. Еще один ярко-голубой шар пронесся, обгоняя, мимо «Волги», этот был какой-то неустойчивый, во все стороны от него разбрызгивались огненные хлопья, и он наверняка бы со временем распался сам собой, если бы сотней метров дальше не врезался в стоявший возле дороги электрический столб, который тотчас же, вспыхнув ярким желтым пламенем, стал неторопливо, обрывая провода, заваливаться прямо на шоссе. Роман зажмурился, отжал до упора педаль газа, стиснул кулаки и зубы, напрягся, ожидая, казалось бы, неминуемой гибели. Не успеть — забилась в ошалевшем сознании истеричная мысль. А потом был страшный грохот, где-то позади, но очень близко, чуть ли не в машине, и еще чем-то, кажется, концом провода, с силой, так, что звон пошел, хлестнуло по крыше багажника. Роман открыл глаза, огляделся. Впереди прямо по курсу, было чистое шоссе, а сзади, удаляясь, горел лежавший поперек дороги деревянный столб, горели по обе стороны трассы зеленые насаждения, и что-то горело там еще, далеко, возле самого, очевидно, Новочеркасска, потому что, заслоняя горизонт, поднималась в той стороне к небу сплошная стена из синего дыма. Очень сильно там горело...
* * *
Черный туман остался далеко позади, уже и не видно его было, а Роман тем не менее все гнал и гнал машину на предельной скорости. До самого своего дома. Всю дорогу он размышлял над недавним своим открытием, и постепенно небывалое возбуждение овладело им. Вчерашнее его эмоциональное состояние, вызванное рассказом полковника, выглядело сейчас сущим пустяком по сравнению с теперешним. Какие-то непонятные процессы происходили сейчас внутри него, привычные связи устоявшегося восприятия окружающего мира рвались, как перетянутые гитарные струны, взамен возникали новые, а где-то, на самом дне взбаламученного сознания, уже шевелилось странное нечто, то, что Вадим Синицын ошибочно называл дьявольскими силами, а Роман — ангелом-хранителем, то, что отличало гетора от обычного человека, и это нечто, как бы оплотняясь в могучую энергетическую пружину неизвестного свойства, как бы этакую божественную плерому, неудержимо поднималось из темных глубин растревоженного сердца, стремясь к полному господству над сознанием, и только чудовищное напряжение внутренних сил личностного характера позволяло Роману сохранять прежнее равновесное состояние.
— Не время, не время! — шептал он, стискивая зубы. — Не время, не место…
Бросив машину у подъезда, он вихрем промчался по лестнице на второй этаж, ворвался в квартиру, схватил рукопись Вадима Синицына и на последней странице написал вкривь и вкось:
«...трольных афиш! Здесь не хватает музыкальных гастрольных афиш! Ты слышишь, Грэхем? МУЗЫКА — вот тот пробел в духовном развитии населения этой несчастной планеты, который мы никак не могли уловить...»
Да, музыка, подумал Роман, бросая ручку. Музыка… Но, конечно, не та музыка, что сплошным зомбирующим потоком валит из динамиков радио, магнитофонов и проигрывателей, нет, не эта музыка, ее и музыкой-то назвать нельзя, бездушный слепок вселенского шедевра, порожденный многократными отражениями в Королевстве Кривых Зеркал, а музыка изначальная, музыка вечная, краеугольный камень в фундаменте мироздания, музыка, существующая, как некое космическое начало в неких запредельных мирах, а быть может, и рядом: в домах, в людях, в планетах, в звездах, — музыка, неразрывно связанная с материей, существующая в ней и ждущая своего освобождения, как премудрость мироустройства. И вот эта музыка, только она одна, только ей под силу, способна (нет, не уничтожить, ничто нельзя уничтожить в вечной Вселенной) изгнать, вернуть в Небытие блуждающую по планете кошмарным призраком черную тьму. И эта истина не вызывала сейчас сомнений. Как не вызывало больше сомнений то, что сам черный туман — не есть порождение дикой фантазии гетора, не мог человек, это просто выше его возможностей, придумать то, чего не существует в Природе, и дело здесь даже не в необходимой для этого колоссальной энергии. Просто случился в свое время незапланированный преждевременный прорыв человеческого сознания в запредельные миры, туда, где хранились, ожидая своего часа, бесчисленные поделки щедрой на выдумки Природы, там было много прекрасных вещей, и только случайность, нелепая случайность обрушила на человечество ужас черного тумана. Созданный Природой непонятно для чего (быть может, кто-нибудь когда-нибудь это и узнает), он тоже существовал, связанный, как и музыка, в структуре протобытия: материи, вакуума или эфира, неважно, и он тоже ожидал своего освобождения. Он успел уже наделать немало неисправимых бед на Земле, но час его возвращения в Небытие недалек. Это несомненно... Кроме того, Роману стало понятно и предназначение геторов. Он понял, что ни сам он, ни Вадим Синицын, ни другие подобные им люди геторами вовсе не были. Конечно, они существенно отличались от остальных людей, отличие это было колоссальным, но предназначение их все же было в другом. Они были посредниками, некой связующей нитью между человечеством и запредельными мирами, охранным в то же время буфером человечества, их предназначение извлекать из Небытия созданные Природой удивительные прекрасные творения, одаривать ими человечество, подвигая его тем самым на пути духовного совершенствования. Да, это несомненно, думал Роман. Это действительно так. И я рад этому. Ну, что же, пора…
Он закрыл глаза и, уходя в глубину своего естества, откинулся на спинку стула. Тотчас же странное нечто, не сдерживаемое теперь ничем, овладело его сознанием, слилось с ним в единое неразрывное целое, и перед мысленным взором Романа поплыли, с калейдоскопической быстротой сменяя друг друга, удивительные видения: диковинные страны и города в уютных зеленых долинах, хрустальные замки посреди дремучих лесов, серебряные горы и изумрудные океаны, реки, ручьи, а потом снова города и замки, в которых жили невероятно прекрасные люди, со спокойными ликами и светлыми душами, постигшие тайную суть бытия. А внутри, как звон серебряных колокольцев, зазвучала изумительная мелодия. Небывалые силы почувствовал в себе Роман.
Он засмеялся, открыл глаза. От его рук, как некая теплая аура, исходило ослепительное желтое сияние. От всего его тела исходило ослепительное желтое сияние.
По-прежнему смеясь, он подошел к окну, открыл его и, теперь уже зная, что надо делать, уверенно перешагнул подоконник, но не упал, завис на мгновение в воздухе, после чего, поднявшись плавно на крышу дома, встал там на самом краю, глядя на раскинувшийся под ним миллионный город.
— Пусть будет Бетховен, — объявил он торжественно, воздевая руки к небу. — Симфония номер девять. — И в то же мгновение весь мир словно бы раскололся на тысячи серебряных колокольцев.
Многочисленные свидетели происходящего: скамеечные старухи, детишки, мужчины возле доминошного стола, группа молодежи («чубчик кучер-рявый» тоже, наверное, был там), — стояли, задрав головы, внизу, смотрели неотрывно вверх, на объятую ореолом желтого сияния фигуру, а вокруг, высвобождаясь из миллионолетнего заключения, звучали фантастические пассажи бессмертного творения великого венца, и казалось, что нет и не может быть в природе такой силы, которая могла бы заставить их замолчать.
1987 г.
А хозяйство на кого? Корову кто кормить-доить будет?
