— Наро-оду! — пробормотал Роман, когда они подъехали ближе.
— А вы как думали, — откликнулся Херманн. — Воскресенье, как никак. Базарный день.
Он довольно удачно загнал машину на весьма кстати освободившееся место между кремовой «восьмеркой» и светло-синим «Москвичом», после чего, аккуратно заперев все дверцы, повел Романа куда-то в самую гущу, куда-то через толпу, туда, где над остроконечными крышами теснящихся ларьков уныло маячила проржавевшая металлическая арка входа на территорию рынка.
Они миновали ряд ларьков («Воды», «Пирожки», «Овощи», «Мясо»), потом прошли вдоль длинного прилавка, на котором в изобилии располагались всевозможные продукты питания, начиная с местных помидоров и кончая закавказскими апельсинами, и наконец остановились перед широким приземистым строением с желтой фанерной вывеской «КООПЕРАТИВ СОЛНЫШКО» над распахнутой дверью.
— Кажется, здесь, — пробормотал Херманн, сверяясь с какими-то заложенными в его памяти данными.
Внутри было чисто, сухо, прохладно и безлюдно. На широких прилавках под стеклом красовались щедрые дары донской земли: помидоры, огурцы, лук, кабачки и пр.,— цены здесь были явно выше рыночных, и именно этим, очевидно, и объяснялось отсутствие покупателей. За прилавками, листая старый захватанный журнал, сидел скучающий светловолосый субъект лет 18-20. При виде Херманна и Романа его лицо озарилось улыбкой, он торопливо поднялся и, страшно гундося, вежливо произнес:
— Желаете приобрести овощей?
— Нет, — сразу же сказал Херманн, даже мимолетным взглядом не удостоив овощное изобилие. — Мы хотели бы переговорить с Лаврентьевой.
— А-а, — протянул паренек. Выражение услужливой готовности добропорядочного гражданина сменилось выражением полного равнодушия. — Вы, наверное, из милиции...— Не дождавшись ответа, паренек добавил: — Она уехала за партией помидоров, будет минут через тридцать-сорок. Можете подождать, если хотите.
— Мы так и сделаем, — сказал майор.
Парень загундосил что-то еще, но Херманн и Роман уже его не слушали. Выйдя из помещения, они присели на стоявшие у стены деревянные ящики. Майор тотчас же задымил своим американским «Бондом», а Роман, достав из кармана недочитанные листы дневника Вадима Синицына, погрузился в чтение.
«16 марта. 1987 год.
23 часа 40 минут. Как-то Виталик, старинный мой приятель, высказал мне в минуту откровенности мысль о необходимости наличия у общающихся со мной людей двух вещей: безграничного терпения — нематериальная структура, и нервной системы, выкованной из титановольфрамовой стали, — структура материальная. Сам того не подозревая, а может, и с умыслом, он затронул во мне самое больное место. И, что самое обидное, он был прав на все сто процентов. Действительно, непредсказуемые колебания моего настроения уже давно создали вокруг меня удручающую зону глубокого вакуума, ликвидировать который вряд ли кто из моих прежних приятелей испытывает желание. Слишком много в свое время было допущено вольностей по отношению к ним. Я, конечно, никого не обвиняю и обид ни на кого не держу, да и, собственно, о каких обидах может идти речь там, где виновен только я один, и никто больше, но длинными бессонными ночами, когда жуткий космический холод проникает ледяным потоком в мое сознание, я не перестаю задавать себе одни и те же вопросы: за что? За что мне такая судьба? Если я провинился в чем, то где? когда? перед кем? Я не могу поверить, что вся моя вина заключается в одном только факте моего существования. Сначала меня истерзывал в течение долгих пяти лет этот жуткий черный туман, а теперь какие-то дьявольские силы, непонятно откуда берущиеся, швыряют меня, словно бы забавляясь, из одной эмоциональной системы координат в другую. И каждый раз с такой мучительной болью, будто раскаленными крючьями сдирают мясо с костей. Что это за силы, я не знаю, я даже представить не могу, что это за силы. Быть может, это наказание Божье, а быть может, Его антипод дьявол преследует меня, развлекаясь... Иногда, правда, наступают короткие минуты просветления. Мне начинает казаться, будто бы какой-то радужный поток влечет меня куда-то, куда-то сквозь холод и тьму, куда-то за синий горизонт, туда, где раскинулась меж диковинных гор некая удивительная страна со сказочным солнечным городом. Страна, в которой живут удивительные прекрасные люди, совершенные и телом, и разумом, — и лики у них спокойные, и души у них светлые. И все потому, что все они обрели тайный смысл жизни… Боже, как бы мне хотелось поселиться в этой стране и обрести там вечный покой… Но эти минуты кратки, они быстро проходят, и снова я остаюсь один на один со щемящей пустотой и в безысходной тоске.
О, Господи, если ты есть, прошу тебя, скажи — долго ли мне еще терпеть эти муки, долго ли мне еще нести этот непонятный чудовищный крест, это тяжкое непосильное бремя? Ведь я могу не выдержать, сломаться. Ведь даже самые прочные камни, если помещать их все время то в огонь, то в холод, то в огонь, то в холод не выдерживают и рассыпаются в прах. Чего же тогда можно ожидать от человека, от такого жалкого и несчастного человечка, как я, создания много более слабого и непрочного, нежели камень? Ответь мне, Господи! Не покидай меня!..»
* * *
«...Беспорядок на площади царил необычайный. Покореженные автомобили, трубы, полусгнившее тряпье, скелеты, банки, мотки ржавой проволоки, полуобгоревшие автомобильные покрышки, битые кирпич и стекла, трухлявые доски, утыканные ржавыми гвоздями, игрушки, какой-то мелкий мусор неопределенного происхождения, сухие листья — все это сплошным неровным ковром устилало всю поверхность площади, а в самой ее середине в обрамлении тяжелых металлических цепей возвышалось на гранитном постамента какое-то непонятное бронзовое сооружение — то ли некий священный символ этого города, то ли идиотский выдрик местного абстракциониста. Более всего оно походило на бесформенную статую гомо сапиенс мужеска пола. Стояло оно на двух ногах, коротких и толстых, прочно и основательно, рук у него, кажется, не было, а с того места, где полагалось быть голове, устремлялся куда-то вдаль, куда-то в заоблачные выси, суровый металлический взгляд обращенного к небу глаза на тонком штыре.
Ну и обстановочка, подумал Виктор растерянно, на Тутмосе обстановочка, помнится, тоже была далеко не сахар, но эта свалка, честно говоря, покруче Тутмоса. С чего же тут начинать?
Он посмотрел сначала на Элвиса, потом на Грэхема, которые стояли рядом и с обескураженными лицами разглядывали миазмы этой убогой цивилизации.
— Так что будем делать, старики? — бодро спросил он.
«Старики» одновременно, как по команде, пожали плечами, а Элвис, чуть помедлив, неуверенно произнес:
— Пожалуй, катер здесь ни к чему. Только технику загробим, — и замолчал, многозначительно поглядывая то на Виктора, то на Грэхема.
— Узнаю душку Элвиса, — сказал Льюис с язвинкой. — Так и ждет он, глупый кот Базилио, возможности посачковать.
— А что? — откликнулся Элвис нахальным голосом. — В биллиардной шары без дела ржавеют, а я тут кисну, форму теряю, а мне еще у Сикоки девять партий отыгрывать.
— Не у Сикоки, а у Сикоку, — поправил педантичный Грэхем.
— А еще биллиардные шары не могут ржаветь. Они ж костяные, — добавил Виктор.
— Один черт!
— А вообще-то он прав, — сказал Виктор, глядя на Грэхема, — катер тут действительно ни к чему. — Он повернулся к Элвису. — Ладно, старик, можешь проваливать в свою биллиардную, без тебя управимся.
Элвис тотчас же, громыхая ботинками, полез в кабину, устроился там поудобнее и, оскалив зубы, помахал обтянутой коричневой материей рукой.
— Вали, вали, — проворчал Грэхем.
Катер, взметнув густые клубы пыли, совершенно бесшумно взлетел в небо и через несколько секунд растворялся в сверкающей голубизне.
— Так какие у нас, гвардеец Грэхем, планы? — осведомился Виктор.
— О, планов у нас сколько угодно, — сказал Льюис. — Очень много у нас планов. Например, план номер один: ввинчиваемся в эти кварталы, прочесываем все находящиеся там дома, обнаруживаем аборигена, хватаем его за шкирку, а затем за чашкой чая он нам доверительным шепотом рассказывает о своих бедах. Мы умиляемся до слез, а потом принимаем все необходимые меры...
— Не годится, — оборвал Виктор Грэхема. — Делать ставку на аборигенов неразумно. Если эти дети трущоб и имеют здесь место, то отыскать их вряд ли удастся. Прячутся, мерзавцы.
— Хорошо. Тогда план номер девятнадцать. Весь свой духовный и интеллектуальный потенциал, весь без остатка, устремляем на поиски центров средств массовой информации.
— Вот это уже кое-что, — сказал Виктор одобрительно. — В первую очередь нужно уделить внимание телецентру, вышка уже изрядно намозолила мне глаза, а во вторую — отыскать редакцию какого-нибудь местного периодического издания — газеты или, скажем, журнала. Должна же там быть хоть какая-нибудь информация. Но для затравки, гвардеец Грэхем, предлагаю обследовать вон то симпатичное здание с фальшивыми белыми колоннами.
— Как прикажете, господин капрал.
При ближайшем рассмотрении выяснилось, что здание сохранилось не так хорошо, как это казалось издали. Время и стихии здесь успели вволю похозяйничать. Массивные белые колонны были густо исполосованы мелкими трещинами, искусная лепка, украшавшая фасад, местами пообвалилась, обнажив грязно-серую кирпичную кладку, а с плоской крыши, угрожающе покачиваясь на легком ветру, свисали кое-где широкие листы кровельного железа, сорванного, очевидно, бушевавшим когда-то ураганом. Такие же листы лежали в изобилии и у основания здания.
Внутри, в вестибюле, было тихо и пусто. Только вдоль высоких окон тянулся унылый ряд деревянных кадушек с какими-то засохшими растениями да справа в углу скалился из груды костей облепленный пучками рыжих волос человеческий череп. В конце вестибюля, уходя куда-то в глубины здания, брали начало два широких коридора, а между ними на пятиметровом участке стены, как раз напротив входа, висели портреты каких-то сумрачных личностей в темных одеждах. Административное здание это, что ли, подумал Виктор.
Или, быть может, контора какой-нибудь частной фирмы. Черт их разберет, этих аборигенов.
Грэхем немедленно направился в один из коридоров, а Виктор, приблизившись к портретам, принялся разглядывать суровые скуластые лица.
Точно, какая-нибудь контора, решил он через пару минут, а эти типы что-то вроде местных передовиков на доске почета. Хм, куда это Грэхем запропастился?
— Грэхем, — громко позвал он, вертя во все стороны головой. — Грэхем, черт возьми, ты где?
Звуки его голоса гулко разнеслись по обширному пространству этого мрачного вестибюля и утонули, как в вате, где-то в темных углах. Снова наступила тишина.
— Грэхем, хватит дурить, выходи немедленно.
Снова никакого ответа.
Встревоженный Виктор потянулся к кнопке включения рации, и в этот самый момент справа, там, где начинался один из коридоров, вылезла вдруг с тихим шипением из-за угла жуткая клыкастая физиономия и злобно уставилась на Виктора желтыми бусинками глаз. Мыслей
А хозяйство на кого? Корову кто кормить-доить будет?
