НЕЧТО ВРОДЕ ВОСТОРГА

революции»  «Сплошная тьма чернильная, в которой не разберёшь, кто кем руководит, кто умнейший актив, а кто отсталая масса, подлежащая срочной культурной революции».
В «Дураках на периферии» Платонов показывает наглядно чудовищную несовместимость абстрактных советских законов (тех самых «шалых выкриков» по Пастернаку) с реальной жизнью, а эта несовместимость порождает ложь, лицемерие, насилие, подавление активных, умных, болеющих за дело, деятельно желающих блага стране.
В «Чевенгуре» Платонов, вслед за «недоучками» Эренбурга, пишет: «Все грехи общежития растут от вмешательства в него юных разумом мужей. Достаточно оставить историю на 50 лет в покое, чтобы все без усилий достигли упоительного благополучия».  Он приписывает эти слова некоему Николаю Арсакову, опубликовавшему свою книгу в 1868 году. Там же Сербинов продолжает тему Пухова: «Пред ним сплошным потоком путешествия проходила Советская Россия – его неимущая, безжалостная к себе родина». Сербинов вспоминал «бедных, неприспособленных людей, дуром приспособляющих социализм к порожним местам равнин и оврагов». ДУРОМ!!! А вот размышления единственного в романе комсомольца (к важной для Д.Быкова теме «искренности»): «Всякая сволочь на автомобилях катается, на толстых артистках женится … Пускай меня в контору берут … я могу цельным масштабом руководить … Дай на мякоти полежать … Дай пройти в долю!» Вот она, смена, вот её ориентиры и ценности. Её «искренность»! «Дай пройти в долю»! Разумеется, не все были такими, но таких было немало, и на них было гораздо удобнее опереться. Не на «умников» же, о которых с таким раздражением вспоминает Сталин на пиршестве, описанном Ф.Искандером!
Много критики, предельно острой    есть в «Эфирном тракте», «Шарманке», в философской притче «Джан», в «Мусорном ветре», в «14 красных избушках». Из последней упомяну просто фантастический  по сконцентрированному в нём количеству боли и гнева вопрос: «как накормить колхозников?» В этих трёх словах   - весь ужас 1932 – 1933 годов, подлинный итог коллективизации и раскулачивания. А Д.Быкову всё это, к сожалению, неизвестно и, к сожалению же – ему это неинтересно. Он считает, что народ радуется репрессиям и лишениям, народ, якобы, испытывает от этого удовольствие.
В своих рассуждениях Д.Быков оставляет без внимания не менее половины прозы Платонова, все драматические произведения, всю критику, всю публицистику, его письма, его записные книжки, свидетельства современников. Кроме упомянутых мной сочинений Платонова назову два сатирических шедевра «Ноев ковчег» и «Македонский офицер»; «Ковчег» не завершён, «Офицер» - только начат, но это  - несомненные шедевры.
В «Записных книжках» много острой критики дано открыто, немало, дополнительно – очень слабо завуалированного. На обращениеXVI конференции ВКП (б) «Ко всем рабочим и трудящимся красноармейцам» в апреле 1929 года «в относительно короткий срок догнать и перегнать в технико-экономическом отношении передовые капиталистические страны» Платонов, как и положено «восторженному апологету», откликнулся (с. 30): «догнать, перегнать и не умориться».
Д.Быков считает, что в «Котловане» Платонов восхищается «размахом перемен», а в действительности, как сказано выше, Пдатонов описывает там лишь обречённое на позорный провал очередное вавилонское столпотворение. Очень доходчиво Платонов написал обо всём этом в очерке 1935 года «О первой социалистической трагедии»: «Современный человек, даже лучший его тип, недостаточен, он оборудован не той душой, не тем сердцем и сознанием, чтобы, очутившись в будущем во главе природы, он исполнял свой долг и подвиг до конца и не погубил бы, ради какой-нибудь психической игры, всего сооружения мира и самого себя. Социализм нужно трактовать, как трагедию напряжённой души, преодолевающей собственную убогость». Как необозримо всё это отличается от нелепых попыток Д.Быкова изрекать нечто увиливающе«вечное» на основе своего незнания, называть Платонова  апологетом, восхищённым масштабами перемен!
*
Те, кто пытаются отрицать само наличие сатиры  (а речь то должна идти – о значительной роли сатиры) в сочинениях Платонова, неизбежно сталкиваются с неразрешимым противоречием: за что же тогда Платонова так преследовали, почему его так топтали? Д.Быков пытается выйти из положения следующим образом. В сочинениях Платонова, дескать, «не всегда понятно, где восторг, где ужас», но, тем не менее, Сталин ошибался, когда принимал апологию (повесть «Впрок») за насмешку.Д.Быков уверен, что многого и сам Платонов не осознавал, это «только сейчас проступило». То есть, не вмешайся Д.Быков, все мы так и оставались бы в заблуждении, а несчастный Платонов и умер заблуждающимся!
Начнём с «Усомнившегося Макара» (1929). У А.Солженицына («В круге первом») Сталин вспоминает с раздражением: «в дрянной повестушке представили Сталина на горЕ стоящим мертвецом, и тоже проморгали, идиоты». Для всплывшего на минуту воспоминания о событиях двадцатилетней давности это – вполне приемлемая формулировка. Марксизм, что от самого Маркса, что от  Ленина, что от сталинских «Вопросов ленинизма» - это одно, а реальная Россия – совсем другое. Никак они толком не совмещаются, марксизм мёртв для России. Персонально же одному Сталину соответствует рябой (как и Сталин) Пётр, как и Сталин озабоченный строгим соблюдением генеральной линии, так как «чумовых товарищей» (троцкистов) в партии «полное количество». Он так и рекомендует Макару: «следуй в жизни под моим руководством; иначе ты с тонкой линии неминуемо треснешься вниз». Сталину было, что вспомнить при этом о зигзагах генеральной линии: после смерти Ленина Сталин, Зиновьев и Каменев потеснили Троцкого – со второго места в партии переместили на четвёртое.Далее Сталин, объединившись с правыми, растоптал всех троих – Зиновьева, Каменева и Троцкого и наконец – в 1928 – 1929 годах, опираясь на остатки левых (троцкистов) разгромил правых – «Ивановичей» - Бухарина, Рыкова, Томского (хотя Томский – Павлович, их обобщённо называли «Ивановичами»). Пётр в сумасшедшем доме читает этим больным, включая Макара, так сказать, «Завещание» Ленина(может быть, Платоновимеет в виду то, что нужно быть сумасшедшим, чтобы в горячке  1929 года вспоминать об этих текстах). Ленин говорит, что «наши законы» никуда не годятся(те самые «шалые выкрики» у Пастернака) и «наши учреждения» тоже никуда не годятся. «В них сидят враждебные нам люди». Замечателен взгляд Ленина в будущее: «Я не теряю надежды, что нас за это когда-нибудь поделом повесят». Чумовой говорит Макару: «Я тебя сейчас кругом оштрафую, чтобы ты знал, как думать!» (на это откликнется Жачев в «Котловане» - «не сметь думать, что попало!»).
Через два года после «Макара», весной 1931 года Платонов опубликовал ещё более сокрушительный портрет Сталина в повести «Впрок», которую Д.Быков считает апологией. Упоев – «руководитель района сплошной коллективизации». Многое наличествует тут из знакомой всему миру биографии Сталина. В рукописи Платонова он назван «наследником Ленина», у Ленина был один наследник. Сталин дважды сформулировал своё отношение к повести. В мае он отправил своё резкое осуждение повести в редакцию «Красной нови»: «рассказ агента наших врагов», «головотяпы коммунисты напечатали» «по своей слепоте», «нужно наказать и автора и головотяпов». В начале июня состоялось посвящённое повести заседание политбюро, заседание – совершенно фантастическое по накалу страстей. Г.Белая описала его по свидетельству В.А.Сутырина – тогда генерального секретаря ВАПП (Г.Белая.Дон-Кихоты 20-х годов. 1989). Члены политбюро и приглашённые Сутырин с Фадеевым в течение получаса (а может быть – и дольше) сидели молча в ожидании, когда привезут И.Беспалого. Разъярённый Сталин так же молча ходил по кабинету, лишь время от времени раскуривая трубку. Сталин вручил Сутырину и Фадееву свои (новые!) замечания для подготовки публичного разгрома повести. В протоколах заседаний политбюро это заседание не зафиксировано.
Обсуждение повести происходило на фоне последнего серьёзного выступления оппозиции – Мартемьяна Никитича Рютина (1897 – 1937). Когда Бухарин призвал своих сторонников сложить оружие, Рютин стал самым заметным и деятельным из тех, кто этому призыву не последовал, пытался объединить оппозиционные Сталину силы в партии. С 13 ноября 1930 года до 17 января 1931 года он находился в заключении. В 1932 году он выступил с обращением «Ко всем членам ВКП (б)», в сентябре 1932 года арестован вторично и больше на свободу не выходил. Умеренные в политбюроне дали Сталину согласия на казнь Рютина, Сталину пришлось отложить эту расправу до 1937 года. Вслед за Рютиным арестовали тех, кто успел ознакомиться с «Воззванием»: Зиновьева, Каменева, Стэна и других. В 1931 году у Сталина и политбюро в целом были также очень необычные, напряжённые отношения с ОГПУ (В.П.Данилов.Необычный эпизод во взаимоотношениях ОГПУ и Политбюро <1931>/ Вопросы истории, 2003, № 10). В 1928 -1929 годах сам могущественный Г.Ягода, фактический руководитель ОГПУ, склонялся к позиции Бухарина. Именно летом 1931 года (!) его сместили с должности первого заместителя председателя ОГПУ, вернули на эту должность уже присмиревшим, только в сентябре 1932 года. В определённой оппозиции Сталину осенью 1930 года находился и В.Н.Толмачёвнаркомвнудел РСФСР. Основная причина их беспокойства – катастрофическое положение с детьми и вообще нетрудоспособными из числа выселяемых, необходимость смягчить практику раскулачивания.
Таким образом, Платонов своей повестью фактически принял заметное участие в ожесточенной, именно в это время – заметно ожесточившейся внутрипартийной борьбе, причём – по самому важному её направлению –о темпах коллективизации, о её формах и её насильственном, в сущности – людоедском, характере. Это объясняет многое в описанной истории: и повторное возвращение Сталина к обсуждению повести, и то, как злобно клевали Платонова в печати многочисленные борцы за правильную линию. Объясняет многое, но не всё. Остаётся непонятным, почему такое важное совещание не отражено в протоколах, ни совершенно фантастическое получасовое или 40-минутное немое оцепенение политбюро. Только моё предложение ставит всё на место – Сталин узнал себя в Упоеве, в этой злой карикатуре! Фрагмент о селении Гущевке и об Упоеве занимает примерно девятую часть повести, но на него приходится ровно треть восклицательных знаков, проставленных Сталиным и чуть меньше трети его реплик, включая единственную написанную не на полях, а поперёк текста. Понятно, что подобный скандал нельзя обсуждать коллективно, ни – доверять бумаге. Такая вот «восторженная апологетика» по Д.Быкову!РапповецИ.Макарьев (Клевета/ На лит.посту, 1931, № 18)открыто назвал вещи своими именами: образ Упоева – «лицо нашей партии». Д.Быков должен знать, кто тогда был «лицом партии».
Так и получается, что реально имел место диалог Платонова со Сталиным (В.Васильев так и говорит о «диалоге») – Сталин три раза ответил Платонову. О самом удивительном, третьем ответе Сталина – на июньское (1931) письмо Платонова я написал в статье «Гималаи». Сам Платонов так это и воспринимал, как диалог. Ещё