лёгкую.) «Ты ни одного произведения отцовского не прочитала! А судить о чём-то там берёшься!»
«Чудовище!», – по-щербатовски тепло прошипела себе под нос жена его в тот самый момент, когда Ванька, неожиданно для неё, вышел на кухню после общения многоценного с дочерью своею, единственной.
И понял тогда Ванька, наконец-то, главное: домочадцы его любимые, о которых молился он ежедневно в правилах (молитвах) утренних своих, напрочь отказали ему в том, что хоть что-то, хоть в какой-то степени, может исходить от него положительное. Они, ведь, его «знали». В отличие от читателей его.
Чудовищем был он для святости их, монстром гнусным, отравлявшим бытие их светлое…
То есть, почувствовал теперь Ванька в полной мере на «шкуре» своей ненависть ближних, любимых своих, под видом любви лицемерной.
Ненависть! – понял, Ванька, – вот что является содержанием «любви» их, щербатовской, специфической.
И это – ненависть, в разных её проявлениях – главная есть, питающая сила любви и святости благородного рода щербатовского.
Ненависть…
Ненависть…
Ненависть…
«Господи, помилуй мя от любви такой, пылающей!» – подумалось сдуру неразумному Ваньке.
И умерло в душе Ванькиной что-то, тёплое и светлое. То, что испытывал Ванька глупый к родным своим, было которых у него во всём свете Божием только двое: жена да дочь.
Но не навсегда умерло, надеялся дурень-Ванька. (Знал, ведь, он, хотя и дурак, о воскресении грешников, раскаявшихся.)
До покаяния только.
Обоюдного…
Владимир Путник. Декабрь 2005. – Январь 2006 г. от Р. Х.
Рождественский пост.
