Гнев Энлиля

сомкнула губы до окончания суда.
     Старейшины определили всем меру наказания: бывший муж
считался очищенным, оправданным перед Утом; лжесвидетели
уплачивали храму стоимость двадцати овец; женщина оплачивала
разбирательство жалобы - десять овец, а за недостойное поведение
и неуважение к Уту,- за плевок,- должна была во время первого же
народного собрания, под смех и улюлюканье мужчин Города,
четыре раза обойти вокруг террасы старейшин с тремя кирпичами
на голове.
С тревогой и возмущением восприняли старейшины обвинение,
возведенное братьями ювелира на старуху, его соседку, которая
колдовскими чарами извлекла душу из их брата и поместила ее в тело презренной собаки. Когда братья вытряхнули из мешка собаку
и ударили ее, ювелир скорчился и завизжал. После того как собаку
укололи ножом, тело ювелира покрылось волдырями. Собака
принадлежала старой ведьме, и та регулярно мучила их брата,
истязая собаку у него на виду. Дабы избавить ювелира от
колдовских чар, братья предлагали старухе принять от них в дар
шесть овец, но ведьма от подарка отказалась.
Посуровевший эн быстро поднялся и предостерегающе поднял
руку:
- Не убивайте животное - погибнет и человек. Уберите собаку
в мешок, а с ювелира глаз не спускайте! Нужно немедленно пресечь
это богопротивное дело и положить конец козням колдуньи. Энси
Аннипад, - приказал земной владыка, - возьми воинов и жреца-
брадобрея, найдите старуху и сбрейте ее волосы, дабы лишить
колдунью силы и злых чар, заключенных в ее белых волосах, а
чтобы избежать омерзительных заклинаний волшебницы и не быть
связанными ее словами, выбейте вначале старой ведьме передние
зубы. После этого свяжите ведьму по рукам и ногам и подвергните
испытанию рекой. Если бог реки не отвергнет ее и очистит, то
река примет тело старухи в свое лоно как невиновное. Тогда
похороните ее по обычаю предков. Но если нет, и ко дну нечестивая
не пойдет, тогда сожгите старую колдунью на площади у Козьих
ворот.
Аннипад почтительно поклонился владыке и без промедления
покинул зал Ута.
Последними разбирались дела о пролитии крови ближнего.
Храмовый бык, убивший человека и осквернивший себя кровью,
был подвергнут осуждению, наказан побитием камнями и изгнан
за пределы Города чистых, божественных законов.
В деле двоюродных братьев один обвинил другого в том, что
тот заступил за межу его участка земли при подновлении обваловки
и, кроме того, избил его. Однако старейшины усмотрели, что
завязалась обычная драка, в результате которой один из спорщиков
лишился двух зубов, а у другого оказалась сломанной рука. И суд
единогласно вынес определение: братья должны заплатить друг
другу: за сломанную кость - двадцать четыре овцы, а за каждый
выбитый зуб - по две овцы.
Брадобрея Аггу, расстроенного, грустного, не верящего в
милосердие суда, ввели последним. О причине его вызова в суд он
догадался, когда в толпе у лестницы увидел ожидавших своей
очереди оружейника и ткача. Мебурагеши, подошедший из
храмовой мастерской, опросил всех знакомых и выяснил, что
проходит свидетелем по делу Туге. И оружейник не замедлил
выразить ткачу свое неудовольствие по поводу привлечения его к
этому, по общему мнению, никчемному делу. Туге лишь жалко
улыбнулся и еще ближе придвинулся к воину, надзиравшему за
порядком. В зале суда оружейник изложил перед Утом проис-
шествие с горячей рыбой, а лекарь рассказал об ожоге и
длительности его лечения.
- Твои дед и отец, Агга, да пребудут их тени с миром в Стране
без возврата, были добропорядочными общинниками. Ты-то когда
угомонишься и станешь, наконец, настоящим мужчиной? Ну,
сколько можно озорничать, дети-то твои что скажут? - пожурил
брадобрея старейшина его общины, почтеннейший, всеми
уважаемый старец.
- Ну да, - пробурчал Агга, - на чужом поле урожай всегда
полновесней! - И вдруг он, сидевший понурясь, вскочил, пронзенный
внезапной идеей, поднял руку и воззвал к эну: - О, владыка, позволь
обратиться к суду, дай слово молвить!
- Говори, брадобрей, уста человека спасают его. - По древнему
обычаю эн давал право высказаться любому человеку и в любой
форме. Земной пастырь полагал, что каждый общинник должен
изложить свою позицию прежде, чем будет вынесено решение суда.
- Я тоже хочу пожаловаться всемилостивейшему суду на ткача
Туге. Как-то раз, месяц тому назад, темной ночью, я, возвращаясь
из гостей, пел около его дома, а он выскочил из ворот и каменным
челноком выбил мне зуб.
Свидетелей моего посрамления не было, и поэтому в суд на
него я в ту пору, по-соседски, не подал, а теперь прошу при решении
суда учесть выбитый у меня зуб.
Преступление, совершенное ночью, каралось много строже,
чем, если бы оно было совершено днем. Агга пальцами оттянул
верхнюю губу и показал дырку. Зуба он лишился у лекаря на
следующий день после народного собрания.
- Ткач, ты выбил зуб у брадобрея? - с сомнением спросил
старец-старейшина общины Агги. Туге отрицательно покачал
головой:
- Я за калитку-то ночью не выхожу, - и робко улыбнулся.
- Поклянись, ткач, перед Утом. А ты, Агга, чист перед богом?
- с иронией спросил брадобрея старец после клятвы Туге. Агга
бросил быстрый взгляд в сторону Ута. Бог знал все, чего желал
и о чем помышлял он, и мог своим жаром негодования мгновенно
испепелить грешника. "Да, бог - не человек, не проведешь и не
обманешь, бог видит душу". Горячая волна прокатилась по всему
его вдруг обессилевшему телу, зашумело в висках, ноги
подогнулись, сделалось жарко от гулких ударов трепещущего
сердца.
- Нет, о, старейшина, - еле слышно проговорил он. - В темноте
я мог ошибиться и принять кого-нибудь другого за ткача.
- Дело решено, - остановил дальнейшее выяснение под-
робностей эн. - За травму, вынужденный простой в работе и лечение
ты, брадобрей Агга, сын Тизмаха, брадобрея, выплатишь
прядильщику Туге стоимость четырех овец, а за разбирательство
жалобы отдашь храму одну овцу.
- Ячменя-то, ячменя почти на полтора года пропитания, -
возликовал ткач. - Мой бог меня не оставил! За такую плату я
готов подставить свой зад еще раз!
Агга шагал по Городу, не осознавая времени и плохо понимая,
куда он идет и где находится. Еще не высохшая табличка с записью
решения суда в его горячей, судорожно сжимающейся руке,
превратилась в простой комок глины. "Пять овец - весь мой урожай
фиников за год! Вот и пришло время познать нужду, дети мои!" -
скупые слезы текли из его немигающих глаз. Под вечер ноги сами
незаметно привели Аггу к дому старухи, торгующей пивом.
Брадобрей остановился, подбросил комок глины, поймал его,
забросил на крышу дома старухи и постучал в калитку.
Когда совсем стемнело, сердобольная старая женщина
осторожно вывела за ворота еще более помрачневшего от трех
кувшинов свежего пива брадобрея.
- Теперь я тебе долг не скоро верну, мамаша, - промычал Агга и потащился, не разбирая дороги, домой. Избыток жидкости в его
желудке побудил брадобрея срочно справить нужду. Долго не
утруждая себя поисками подходящего места, он приткнулся к
какой-то стене и поднял край юбки. Отойдя затем на несколько
шагов и обернувшись, Агга в матово-желтом свете высокой,
полной луны узнал ворота храма Наннара, у которых только что
стоял.
Брадобрей, затрепетал и сразу же протрезвел, ужаснувшись содеянному: он, в присутствии бога Луны, хозяина храма, позволил себе так отвратительно осквернить его дом! Хорошо еще, что никто не видел, ибо мать, породившую его, с позором привели бы на храмовый двор. Схватившись за голову, Агга тут же бросился наутек. Подбежав к
своему дому, он гулко хлопнул в ночной тиши распахнутой калиткой
и, стуча по лестнице грязными, необмытыми у входа ногами, ступни
которых были покрыты толстой, загрубевшей кожей от постоянной
ходьбы босиком; взлетел на галерею и, оттолкнув выскочившую на шум жену, вбежал в главную комнату, рухнул на колени у домашнего алтаря перед нишей с Ниназу, богом ритуальных омовений, личным богом рода брадобреев, и воззвал к нему, плача и стеная, омывая душу слезами тела.
- О мой бог! О родитель! О Господин мой! Плохо мне, всё время
плохо! Я как в котле с кипящей водой, где нет холодного места!
Душа моя изнемогает! Тоска и отчаяние поселились в груди моей,
лик затмился и стал я подобен идущему дальним путем. Злая
участь держит меня в своих руках, отнимает дыхание жизни! -
Агга поник и распростерся ниц перед богом. - О создавший мне
имя! Тебе ведомо, я - мерзость пред тобой! Тяжки мои
прегрешения: и храм Наннара я осквернил, и согрешил в помыслах
своих против Ута, задумал неправедное. Не мне судить тебя, о
боже, но как ты - и ты, о моя богиня, ведущие меня по жизни,
могли допустить до такой беды, до такого безысходного несчастья?
- возроптал он. - Доколе ты, о боже, породивший, взрастивший меня,
будешь забывать обо мне? Кто тебе даст другого такого, как я?
Что же ты мною пренебрегаешь, чем я пред тобой провинился? Я
ли не угождал божественной воле? Я ли не был всегда послушен
вам? Задержал ли я приношения? Я ли не восхвалял вас? А ты?
Ты лишил меня пропитания, вместо добра зло явил мне!
Уж не за грехи ли предков караешь ты меня в эти дни
наказания? Припомните: пока ты, о отец мой, и ты, моя богиня,
были со мной во всех моих деяниях, и оберегали от невзгод, был я
удачлив и процветал. Доброго что ты мне сделал, о бог мой, того, чем меня возвеличил, не забыл я. А теперь сгинула радость, и удел мой – одни слезы! Неужто, о хранители, покинули вы дитя своё? Рок тяжелый постиг меня -  злые, коварные  демоны совратили. Судьба, кусающая, как лютый зверь, прилипла, словно грязная одежда, и нет от нее мне пощады!
О отец мой, быть может, она уже насытилась моими тяжкими
бедствиями, и Владыка судеб дает надежду на лучшую долю? И
ты, о моя защита, пресветлый боже, сжалишься надо мной,
простишь и возвратишь мне свои милости и заботы? О Создатель,
взгляни на семью мою, на больших и на малых, ради них пожалей,
пощади меня! Да смягчится твой гнев, да подаришь ты прощение
мне. О отец, поддержи сына своего, пусть достигнет меня помощь
твоя!
О сострадательный и милосердный, да увижу я твой лик, стопы
твои да облобызаю! Склони сердце свое к рыданиям, к горьким
слезам рожденного в доме твоем Агги. Благосклонно внемли мольбам несчастного, услышь и прими их. Пусть прежняя благодать по молитве вернется, открой мне врата мира и жизни, укажи дорогу, выровняй стезю! Да не оскудеет ко мне твоя божественная милость.
Вспомнив врата храма Владыки ночи, Агга мучительно
поёжился, представив себе, какие кары может наложить на него
беспримерно обиженный, гневающийся бог. Он заскулил сквозь
слезы и, поднявшись на колени, воздел руки и устремился всей
душой к своему родному богу Ниназу.
- О отец! Умоляю, спаси, отврати погибель неминучую! Ничто
не дорого, кроме сладостной жизни! Заступись за раба твоего
перед великими богами Наннаром и Утом, любящими тебя, вымоли
у них прощение. Да не истребят меня они и да отпустят грехи мои
тяжкие!
 В то время как брадобрей до рассвета молился, стенал и
всхлипывал, жена его беззвучно сидела на галерее, прислонившись
спиной к стене у приоткрытой двери главной комнаты, и вспоминала свою не слишком радостную, полную забот и беспокойства жизнь в доме мужа, незаслуженные обиды и