Гнев Энлиля

непроницаемый свод сомкнутых крон деревьев.
Плотники, не углубляясь в чащу, подобрали подходящие деревья и
обратились к живущим в них лесным духам с мольбой покинуть
свои дома и отдать людям деревья.
- Спускайся вниз, о дух, обитатель веток и листьев, - взмолился
лесоруб облюбованному им дереву. - Спускайся, тебя ждут пиво и
масло, насладись ими. О дух, прости меня! Это не я выбрал твой
дом, всесильная Нинильда привела меня к нему. О дух, обитатель
дерева, отведай же пива и масла, которые я с радостью дарую
тебе, покинь свой дом и помоги мне срубить твое дерево и свалить
его на землю.
И лесорубы совершили обильное возлияние пивом и молоком
на корни деревьев. Затем каждый из них воткнул свой топор в
землю, лезвием по направлению к тому дереву, духу которого
возносил просьбу, помазал топор маслом и воззвал к нему:
- Встань, пробудись, о топор, и поработай для шумера. - Отец и
сын легко и плавно вскинули тяжелые топоры и с силой опустили
их на живые тела деревьев. И возлил гончар на глубокие зарубки-
раны масло и молоко и вновь призвал духов вкусить жертвенной
пищи и покинуть дома свои. Выждав некоторое время, Мешда,
как человек, не причинивший деревьям зла, не вызывающий у них
ужаса, безразличный духам деревьев, вслушался, затаив дыхание,
в шелест деревьев - голос духа дерева. Одно из деревьев дух
покинул: стонов и криков боли не было слышно, а в другом - дух
страдал от раны.
Мешда обеспокоено покачал головой: дух мог отомстить
лесорубам, не умилостивившим его, и убить человека деревом при
повале. Гончар вылил все оставшееся масло на свежую рану-
зарубку и вновь прислушался; но ничего подозрительного не уловил.
"Можно рубить", - сказал он. После того, как убитые деревья
свалили, обрубили сучья, и стесали кору со стволов, бревна выкатили на опушку, впрягли в них ослов и волоком потащили к реке. Лесорубам пришлось прорубать проход к воде в буйно разросшемся прибрежном кустарнике. Бревна связали в маленький плотик, и молодой плотник, управляя шестом, спустился на нем вниз по течению реки к мостику.
Когда плотник-отец и гончар бродили по лесу, собирая хворост
на топливо, плотник больно ударился коленом о большой, не
замеченный им старый пень. Лесоруб удивленно потер ушибленное
колено.
- О, лесные духи, разве мы вас плохо умилостивили? - с обидой
произнес он, затем схватил первую подвернувшуюся под руки палку
и стал усердно бить то место пня, о которое ударился. Мешда,
сочувственно, с одобрением поглядывал на это заслуженное
наказание духа леса.
Возвратившись к каналу, они быстро и сноровисто заменили
рассохшиеся и потрескавшиеся бревна мостика новыми и вкопали
их концы в землю, а старые, собственность храма, подкатили к
дороге. Показался Гаур, с трудом волочивший по траве корзину,
полную свежей рыбы. Удочки, на которые ловил мальчик,
смастерил он сам: крючки были выточены из перламутра раковин
и костей, а леска сплетена из пальмовых волокон.
- С обильным уловом тебя, сын мой! - приветствовал его
обрадованный Мешда. - Твоя рыба как нельзя кстати. Все мы
тут за день проголодались, как дикие собаки. Отдыхавший после
работы ткач Туге подошел к корзине, полюбовался и громко,
проглотив слюну, облизнулся.
- Хорошая рыба. Не помню, когда и едал такую. Ты ее домой
повезешь, о сын Мешды? - скучно спросил он у мальчика.
- Нет, - ответил гордый успехом сына гончар. - Мы ее здесь
зажарим и съедим. Братья-шумеры, давайте быстренько разведем
костер, - пригласил он всех на рыбу. Не ожидая повторного
приглашения, общинники вытащили сучья из своих вязанок,
Энметен привычно добыл огонь, сухой хворост сразу загорелся и
костер запылал.
- Пойди к реке, сын мой, и собери камни, чтобы было на чем
испечь рыбу, - распорядился Мешда. Энметен взял корзину.
- Я пойду с тобой, Гаур, и помогу.
Когда на берегу реки они набрали крупной гальки, Энметен вдруг остановился, положил на плечо мальчика свою тяжелую руку и непривычно высоким от стыда и волнения голосом тихо произнес:
- Ты знаешь, Гаур, что я люблю тебя как брата, а твою сестру
- так, что хочу взять ее в жены. Мы с нею с детства предназначены
друг другу, и я не представляю свою жизнь без нее. Но мне кажется,
что в последнее время, после гор, Пэаби не только охладела ко
мне и избегает меня, но и очень редко вспоминает обо мне. Я
знаю, я гадал: лист мака не разрывается на локте от удара ладони.
О, брат мой, я не в силах понять, что случилось, в чем я провинился.
И почему заслужил такую немилость. Меня постоянно снедают
самые ужасные подозрения. Это несчастье разрывает мне сердце
и причиняет жестокую боль. Я даже работать не могу, руки меня
не слушаются!
О Гаур, - Энметен убрал руку с плеча мальчика, - я никогда ни
о чем не просил, а сейчас, как это ни стыдно и ни тяжело для
мужа, взываю к тебе о помощи. - Энметен встал на колени и
простер руки к мальчику. - О, помоги мне, брат мой, поддержи
судьбу шаткую, переменчивую - и я всю жизнь буду в долгу у
тебя. - Юноша извлек из складок юбки глиняный флакончик и
протянул оторопевшему, напуганному мальчику.
- В этой маленькой чашечке приворотное зелье. Здесь нет ничего
ядовитого и наводящего порчу. Тут мои слезы, пот и семя, мед и
жир змеи. На, возьми мазь. Ты должен, а кроме тебя больше
некому, во время сна Пэаби смазать ей грудь и лоб; и тогда она
вновь полюбит меня.
Испытывая неловкость и за себя, и за него, растерявшийся Гаур горячо заверил юношу, что исполнит его просьбу, и спрятал флакончик под набедренную повязку.
Вернувшись, они принялись класть камни в костер. Не перенося
сильного, нестерпимого жара, мальчик, дуя каждый раз на руку,
был вынужден бросать камни куда придется. Энметен же ловко и
аккуратно укладывал на угли камешек к камешку. Глядя на то,
как бухает в костер камни Гаур, отец не выдержал:
- Скажи, ты что, безрукий, или в ворон швыряешь? На твоих
камнях рыба не пропечется! Посмотри, как у Энметена добротно
получается, ему камни послушны. Делай, как он: клади ровнее, а
не можешь - отойди в сторону.
"Опять Энметен, Энметен! Хорошо бы дома, а то при людях, -
обиделся на отца Гаур и неприязненно, с досадой, покосился на
улыбающегося юношу. - Пусть тебя наш осел любит, а не сестра
моя. Клянусь Нинсихеллой, что намажу длинноухого твоей мазью!"
- И вечером сего дня мальчик не забыл выполнить задуманное.
Когда камни достаточно раскалились, Мешда разложил на них
рыбу, накрыл ее толстым слоем ивовых листьев, засыпал сверху
землей и заложил дерном. Общинники развернули у костра свои
небогатые запасы и, усевшись тут же, в длинной тени деревьев,
отдыхали, ожидая, когда рыба будет готова. Вскоре, сняв пробу,
гончар объявил, что время приступать к трапезе и разбросал
насыпь. Рыбу брали по старшинству: вначале хозяин Мешда, затем
старшина, и далее, по возрасту. Отведав аппетитной тушеной
рыбы, не потерявшей своего первоначального вкуса, общинники
не скупились на похвалу и дружно превозносили удачу Гаура. Все
ели сдержанно, спокойно и неторопливо. Сидевший рядом с ткачом
брадобрей неприятно удивился, подметив, что пока он ел одну
рыбину, то и дело дуя на нее и перебрасывая с ладони на ладонь,
голодный Туге уже заканчивал вторую, жадно глотая обжигающие,
непрожеванные куски и выплевывая кости себе на ноги.
- Послушайте, братья-шумеры, что я расскажу, - начал Агга,
взяв себе рыбы и положив ее на лепешку. - Как-то раз, в прошлом
году, я был в гостях у прядильщика Туге. Когда он, наконец,
пригласил меня на трапезу, то, взяв в руки лепешку, сказал мне:
"Люди говорят, что мои лепешки малы. Но я хотел бы увидеть
такого обжору, который смог бы одолеть целую лепешку". И что
вы думаете? Я на радость ему съел целых три штуки, хотя и запивал
одной водой!"
- Конечно, у тебя рот - отверстие бурдюка, ты и корову съешь!
И куда в тебя, коротышку, столько лезет? - беззлобно усмехнулся
Туге и, подумав, что вей зерно, пока дует ветер, взял следующую
рыбину. Горшечник Мешда вспомнил обиду, которую нанес
брадобрею ткач, и поинтересовался:
- А Туге после этого приглашал тебя хоть раз в свой дом?
- Скорее мой бык ему молока принесет, чем я войду в его дом!
Теперь у него гостят одни мухи, если только он не ест в полночь,
когда они спят!
- Не смотри, что перец мелкий, посмотри, какой он горький! -
засмеялся сидевший поблизости дюжий оружейник.
- Кстати, старшина, - повернулся к нему Агга, - помнишь, ты
дал мне за финики полную меру ячменя? Из нее получилось всего-
то шестьдесят лепешек!
- Да ты что надумал, брадобрей? - кусок рыбы выпал из рук
Мебурагеши, его мощная грудь гневно заколыхалась, глаза метали
молнии. Оружейник вскочил и сжал в запальчивости кулаки. - Да
покинет душа твое тщедушное тело за такое оскорбление. Нечисты слова твои!
- Остынь, друг мой, уймись. Не бросай души своей в водоворот
ненужной тяжбы! Подумай о детях своих, - ухватился за его ногу
Мешда.
Оружейник с заметным усилием сдержал пробудившийся гнев,
скрепил сердце и медленно уселся обратно. - Да будет сказанное
тобою злое слово несказанным! - примирительно произнес он. -
Что же я могу поделать, сосед, если твоя жена печет лепешки
величиной с колесо повозки.
Рассерженный гончар довольно сильно толкнул подобравшегося,
готового к отпору брадобрея:
- И ты угомонись! Ну что ты, Агга, за человек! Каждое слово
твое - разрушение, и оборачивается оно то змеей, то скорпионом!
Ведь сказано: не злословь - да не постигнет беда.
- Не учи рыбу плавать, - огрызнулся брадобрей.
- Рана, причиненная словом, - наставительно произнес ткач, -
заживает медленнее, чем рана от копья! - Туге, быстро поглощавший
одну рыбу за другой, привстал и нагнулся, чтобы дотянуться до
следующей.
- Тоже мне, умник нашелся, - поморщился озлобившийся Агга.
- Не вмешивайся, не твое это дело! Смотрите, смотрите! - вдруг
возмутился брадобрей, - он один съел половину рыбы! На, жри в
два рта! - закричал Агга. Он быстро схватил горячую рыбину и, приподняв ткачу юбку, воткнул ее тому в тощий зад. Ткач, не
разгибаясь, всхлипнул и тонко завизжал от боли. Глядя на торчащий
из-под его юбки рыбий хвост, все дружно захохотали. Оружейник,
задыхаясь от смеха, вытащил и отбросил рыбину:
- Ты в своем уме, Агга? Лучшего ты ничего не мог придумать?
Ткач выпрямился, широко расставил ноги и, ощупывая зад,
осыпал брадобрея отборной бранью.
- У тебя разве рук нет, один язык, что ли? - надоумил его
старшина. Туге послушно схватил толстый сук и бросился на
брадобрея, но никак не мог нагнать ловкого и увертливого Аггу,
который, дразня его, прыгал через пепел кострища и вертелся
между развеселившимися общинниками. Наконец, Туге устал,
бросил сук и, готовый заплакать от обиды, заковылял к реке.
В воде боль от ожога несколько поутихла, и ткач бесшумно
вылез из реки и спрятался в прибрежном кустарнике. Сидеть он
не мог и вынужден был стоять на четвереньках. Ему не хотелось
никого видеть из осмеявших его соседей, и он не откликнулся, когда
перед уходом старшина дважды позвал его. Мебурагеши крикнул
ткачу, что он захватит с собой его хворост, и пусть Туге зайдет за
ним.
"Чем я провинился перед ними, - уныло думал ткач, - что сделал
плохого, за что Агга меня так опозорил"? Перед ткачом явственно,
осязаемо всплыло злое, наглое, довольное лицо Агги. Откуда
брадобрею было знать, что он