очага, Мешда осторожно спросил жену,
не хотелось ли бы ей остаться на Дильмуне. И Шеми не утаила
своих опасений, но твердо сказала, что если уплывают Пэаби и
Гаур, то и им придется последовать за детьми. Тогда Мешда
подсчитал ей, сколько кораблей, пригодных к плаванию, может быть
спущено на воду до нового года, и сколько человек на них
разместится, если нужно взять с собой и скот, и воду, и запас
еды. Получалось, что не менее трети из ныне живущих
соплеменников будут вынуждены остаться на Дильмуне.
- Конечно, - в раздумье вымолвил гончар, - Аннипад мог бы взять нас с собой, если дочь попросит его об этом, но кто знает,
как эн поступит, ибо таких просьб будет множество и от его
престарелых сородичей. Что делать, о мать детей моих, нужно
готовиться жить здесь, по крайней мере, год-два. - Мешда обнял
жену. - Мы ведь с тобой еще не старые, Шеми, и ты сможешь
родить мне другого сына. - Шеми беззвучно зарыдала, заранее
оплакивая потерю детей, и прижалась мокрым лицом к плечу мужа.
- Не сегодня-завтра начнутся холодные зимние дожди, - и гончар
поцеловал жену в грудь, - хорошо бы успеть построить хотя бы
маленький домик из двух комнат, пока Гаур с нами.
В течение трех недель вся семья гончара разбирала развалины
дома, аккуратно складывая обломки кирпичей в штабель. Мешда
сказал сыну, что они с матерью, наверное, как и многие другие,
поплывут во вторую очередь, и им придется зимовать на Дильмуне.
Это объяснение удовлетворило Гаура, ибо он, моряк, был уверен,
что кормчие смогут найти обратный путь на остров и забрать
остальных. Когда фундамент дома полностью очистился, Гаур
предложил отцу разобрать его и использовать для нового
строительства. Но Мешда, интуитивно ощущая, что и он когда-
нибудь будет лежать здесь, под домом, который со временем
восстановит, воспротивился:
- Пусть будет неприкосновенен фундамент дома отца моего. -
Оружейник Мебурагеши, со смехом спросивший друга, зачем ему
нужен дом на Дильмуне, или, быть может, он захватит его с собой,
выслушав соображения гончара, очень расстроился, ибо не был
уверен в том, что кто-либо из его взрослых, холостых сыновей
захочет остаться на острове. Не теряя надежды уплыть вместе с
детьми, осторожный оружейник, тем не менее, взялся за постройку
дома, пока сыновья были здесь и могли помочь ему и жене. Увидев
возведенные стены, Пэаби, явившаяся со своим малышом
навестить родителей, одобрила строительство, ибо она с мужем и
его родичами уже жили в новом небольшом восьмикомнатном
доме.
Подготовка к отплытию, поглощавшая дни эна и общинников,
складывалась из трех составных частей: ремонта и строительства
кораблей, изготовления впрок оружия и сбора провианта. Более всего Аннипада беспокоило то, что кораблей будет недостаточно,
чтобы забрать все племя, ибо он не знал, как отнесутся к этому
боги. И как-то раз, после утренней трапезы Энки, в которой отец,
как жрец высшего посвящения, был обязан принимать участие.
Аннипад обратился к нему за советом. Отец, поразмыслив,
пообещал, что они с Тизхуром отыщут верный способ узнать
божественное волеизъявление.
Уренки, воскресив в памяти облик отца своего и последние годы
его жизни, сам того не ожидая, легко перенес отстранение от
высшей власти. У него появилось много свободного времени,
которое он с удовольствием разделял с братом, не обремененным
после трагедии прислуживанием Великой богине, так как общее
собрание не сочло нужным тратить время на восстановление
храмов Инанны и Наннара. После долгих лет разлуки братья вновь
жили в одном доме, одной семьей. И это радовало и согревало их
одинокие, озябшие души.
По просьбе эна Аннипада и согласно обычая, Уренки, не
утративший уважения родичей, остался старейшиной рода, ибо эн
был еще молод занять и это место. Как и все общинники, Уренки
через день выходил на общественные работы, и ни один человек
не упрекнул его во всеобщей разрухе и не обидел развязностью
или открытым пренебрежение, за исключением бывшего друга -
великого дамкара.
Однажды, когда Уренки, великий дамкар, Тизхур и другие
старейшины, традиционно объединенные в одну рабочую группу,
очищали ячмень от грязи, извлекая зерно из-под обломков
хранилища, - Уренки, все еще старшине группы, показалось, что в
последние несколько кожаных мешков засыпано зерно, пере-
мешанное с мусором. И старейшина потребовал высыпать ячмень
и очистить его более тщательно.
- Если ты думаешь, что мы насыпаем в мешки грязь, -
бесцеремонно заявил ему дамкар, - то очищай зерно сам, а не
командуй. Не те времена! А то гонишь рыть канал, а сам канавки
не перескочишь.
- Мне бы никогда и в голову не пришло, Уркуг, что ты способен
уподобиться мангусту, кусающему хозяина, - Уренки осуждающе
посмотрел в глаза дамкара.
- А ты, о бывший друг мой, разве позабыл, сколь сильно ты
меня унизил? - глаза дамкара сузились.
- И было за что, Уркуг. У меня, слава богам, еще не иссякла
память! Но разве мало хорошего я, будучи эном, для тебя сделал?
А не ты ли с детства постоянно твердил, что лучшее в мире -
вода, а достойнейшее из благ - богатство? Лишь благодаря мне
все мечты твои осуществились! Так, где же благодарность, о
мой бывший друг?
Уркуг насупился, отвел глаза и принялся вытряхивать ячмень
из мешков. Груз каждодневной ответственности перед Энки за
благополучие племени и за заботу о нуждах богов больше не
отягощал искалеченные судьбой плечи Уренки, и он посвежел и
даже помолодел.
Вечером того же дня, когда все мужи дома Уренки, отдыхая,
сидели на скамье под разбитым дубом, глава семьи рассказал
Аннипаду о том, что они с Тизхуром вспомнили древний способ,
вынуждающий личного бога их рода вещать помимо его желания.
- Боги, сын мой, не любят, когда смертные требуют от них
что-либо, - строго и назидательно сказал бывший главный жрец. -
Заставить бога говорить дозволяется лишь в очень редких,
исключительных случаях. Мы с братом обсудили твою
обеспокоенность и пришли к заключению, что Всеведущий не
рассердится на нас за нашу нескромность и настойчивость, ибо
дни сейчас такие - любая оплошность может погубить племя.
Распорядись, сын мой, приготовить чистого, огненно-рыжего козла,
и завтра мы узнаем, как нужно поступить, и что ожидает народ
наш в будущем.
И эн Аннипад начал свой новый день с того, что повелел
отыскать в храмовом стаде нужное животное, ритуально очистить
его, освятить, и к концу вечерней трапезы Владыки подвести к
святилищу. Еще Наннар, украшение ночи, не озарил землю
благодатным серебристым светом, когда Энентур и Аннипад,
ухватив за рога, втащили козла в покои Энки, где отец и дядя уже
разожгли в курильницах кусочки священного кедра. Упирающегося
козла подняли над четырьмя поставленными в ряд курильницами,
и клубы густого едкого дыма окончательно изгнали из него все мирское. После того, как жалобно блеющее животное опустили
на кирпичный пол покоев, растянув за рога и за задние ноги, Тизхур
старинным каменным ножом, найденным при разборке развалин
дома энов, перерезал ему горло. Из широкой раны заструилась
красная, горячая влага, и бывший главный слуга Энки, встав на
колени, нагнулся, приник к ране губами и принялся размеренно
сосать кровь.
И душа зверя Энки вошла в него со свежей кровью и слила
воедино маленькую душу человека с необъятной душой родового
бога. Глаза у Уренки закатились, лицо изменилось, стало желтое,
восковое и неподвижное. Окружающее исчезло, он воспарил в
глубокую, яркую, черную бездну, и оттуда земля казалась ему
маленьким, хрупким, расплывчатым цветком. Наконец, Уренки,
оторвавшись от горла козла, глухо, как бы издалека, заговорил,
повторяя слова бога.
- Не печальтесь, дети мои, что Город ваш разрушен и часть
его провалилась в бездну Абзу. Здесь, на дне ее, я создам для вас,
о возлюбленное племя мое, новый, более счастливый, красивый
Город и вознесу его над поверхностью вод в одном из лучших
мест на земле. И засияет Счастливый город подобно вершине
горы в лучах утреннего солнца, и будут близки к нему боги. Туда
я приведу мощь вашу и навсегда останусь там с народом моим.
Но если Счастливый город будет кем-то занят, ибо корабли ваши
будут долго в море, не отчаивайтесь, дети мои, ибо я обращу в
бегство этих не ведающих, что творят, людей; и они разлетятся,
подобно испуганным птицам, покидающим свое дерево.
И будет вам жребий взять эту землю в дар. И будет Шумер -
земля великая среди всех земель Вселенной. Залитая не-
меркнущим светом, она на долгие времена определит бо-
жественные законы для всех народов от восхода и до заката.
Прекратив прорицать, Уренки еще некоторое время был бледен,
но затем цвет его лица восстановился, он вытер рот шерстью козла
и поднялся на ноги.
- Ты все слышал, о сын мой? - устало спросил он Аннипада, -
Слово, что сказано, бог не изменит. Слава Всевышнему, из любви
к народу своему бог предрекает племени благое будущее и жизнь в веках. И тебе, Аннипад, предстоит первым вступить в
Счастливый город, Эредуг, на дарованную нам Владыкой судеб
землю, имя которой названо - Шумер. И если, как определил бог,
мощь нашего племени должна занять или завоевать эту землю, то
и плыть должна сила племени, а такие старики, как я или Тизхур,
да еще дети малые, могут безбоязненно оставаться здесь, на
Дильмуне.
За два месяца до Нового года, когда окончательно выяснилось,
что более двенадцати кораблей на воду не спустить, эн Аннипад
поведал народному собранию прорицание Энки и пояснил, что по
воле бога вначале должны уплыть сильные воины с семьями и
холостая молодежь, а за остальными они вернутся после того, как
отыщут Счастливый город. Аннипад был чрезвычайно удивлен и
весьма расстроен тем, что, сославшись на предощущение, отец и
дядя выразили сомнение в возможности их возврата за остальными,
и поэтому отказались плыть вместе с сыновьями, ибо здесь они
будут значительно нужнее племени. Как Аннипад ни уговаривал
отца, тот, тем не менее, стоял на своем и не согласился. И тогда
эн решил оставить Городу небольшой отряд воинов для защиты
стариков и детей. Энентур тоже не захотел уплывать, заявив, что
он не покинет отца. Прижавшись щекой к руке Уренки, он с
увлажнившимися глазами произнес:
- О отец, я слишком поздно нашел тебя, чтобы по собственной
глупости потерять.
- Спасибо тебе, о первородный сын мой, - Уренки поцеловал
его в лоб, - теперь я могу спокойно доживать свой век и на
Дильмуне, ибо есть кому позаботиться о душе моей.
Волны печали вздымались над Городом, захлестывая сердца
людей, ибо в каждой семье готовились к расставанию. На
седьмую ночь перед отплытием Урбагар, дабы получить
предзнаменование в вещем сне о том, каким будет плавание, лег
спать на жертвенный стол в храме Владыки вод. И приснилось
кормчему, что прямо на носу плывущего первым флагманского
корабля "Дильмун" возникла радуга. Худшего предзнаменования
и быть не могло, но Великие боги АН и Энки мгновенно подняли
радугу и перенесли ее на корму ладьи, чтобы она освещала путь всем судам. Это был благой знак, ибо помощь Великих богов предвещала удачу, и Урбагар принес им благодарственную жертву. Море в окрестностях острова во многих местах обмелело, стало
несудоходным и Урбагару со своей командой в течение двух
