Глава 4. Лето 76-го

пьешь?
- Я - человек, и ничто человеческое мне не чуждо.
- Ну и ну!
- Ладно, пошел я на сою Голгофу. Звякни как-нибудь. Телефон знаешь?
- Дома записан, где-то.
- Может, что веселенькое придумаем. Пока!
- Бывай.
Серж, не спеша, пошел к дому, а Федька снова начал следить за тем, что происходило на поле.
   
* * *
   
Сергей вошел в квартиру бодро, с высоко поднятой головой. Он уже все обдумал, решение пришло неожиданно, пока он ехал в лифте.
Поставил под вешалку портфель, скинул ботинки и, окунув ноги в просторные домашние тапочки, вошел в комнату, на ходу снимая пиджак.
Отец -  Евгений Владимирович Никитин - сидел, как всегда, в глубоком кожаном кресле напротив двери с развернутой газетой на коленях, в своей неизменной домашней куртке с кистями.
- Явился, голуба моя! Проходи, красавец, проходи, - сказал он зычным голосом, снимая очки и начиная крутить их, держа за дужку. - Где же ты пропадал?
- Гулял.
- Ах, гулял! Нина, ты слышишь, он изволил гулять. Так сказать, дышать свежим воздухом.  Восстанавливал нервные клетки после трудового дня.
Из спальни появилась Нина Анатольевна - высокая, красивая женщина.
- Серёженька, как же это могло случиться? - спросила она, страдальчески поднимая брови и прикладывая ладони к груди.
- Что? Что случилось? - удивился Серж.
- Подожди, Нина, - Евгений Владимирович поднял руку. - Подожди, голубушка.  Ты спрашиваешь, что случилось? - снова повернулся он к сыну. - Как случилось то, что ты - сын профессора Никитина, профессора математики, - он поднял вверх указательный палец, - как ты докатился до того, что посмел списывать на контрольной работе по математике? Или у тебя нет условий для занятий?  Как это все прикажешь понимать?
- Я не списывал.
- Ах, ты не списывал! Ну, ну. А как же это теперь называется? Может это теперь называется - честно писать семестровую контрольную работу?
- Я не списывал, - Сергей опустил голову.
- Расскажи-ка, голуба моя, расскажи, чем же это ты занимался?
- Не могу.
- Что? Как это не могу?
- Пойми, папа, это не моя тайна.
- Ах, это еще оказывается и тайна! Да еще и не твоя! Как же это прикажешь понимать? Чья же это тайна?
- Товарища.
- Интересно? Товарища? Что же тебе мешает поделиться этой тайной с родителями?
- Не знаю, - Сергей решил, что дальше упрямиться не стоит, можно переиграть.
- Что же, Сереженька, случилось? - вмешалась мать.
Молчание.
- Отвечай, отвечай, голуба моя.
- Я давал списывать, - выдавил он из себя.
- Что?
- Давал списывать с себя, а учитель решил, что я сам списываю.
- Ах, вот как, - с еле заметным облегчением сказал Евгений Владимирович. - Теперь ты, надеюсь, понимаешь, что совершил противозаконный поступок? Хотя он оказался не таким тяжелым, как мы предполагали, но все же. Пойми, красавец, давая списывать товарищу, ты наносил ему непоправимый вред. Ты ни в коей мере не помог ему, не спас его. Если бы он получил неуд, то ему волей-неволей пришлось бы выучить данный материал, а теперь списав с тебя, он за этот материал так и не возьмется. Я уже не говорю о незаслуженной отметке. У твоего товарища останется пробел в знаниях, а виновником, непосредственным виновником, этого будешь ты, Сергей Евгеньевич. Ты, в конечном счете, не помог, а навредил товарищу.  Понимаешь, голуба моя?
Отец вздохнул, надел очки и поднял газету, как бы отгородившись от стоявшего с виноватым видом сына.

* * *
Федор не собирался звонить Сержу. Как-то неловко он все еще чувствовал себя в его присутствии, все же отличник, примерный ученик, когда-то даже, по настоянию учителей, пытался заниматься с Федром, учение которому давалось с огромным трудом. Поэтому он даже не стал искать в старых записях телефон бывшего одноклассника.
Но судьба взяла и столкнула их опять, вечером, дня через три, почти в том же месте, около школьного футбольного поля. Серж возвращался с дня рождения приятеля, а Федор из гаражного кооператива с халтуры.
- Дашь покурить? – спросил Серж.
- У меня опять без фильтра.
- Вот дьявол! Вот смотри, - Серж указал на пачку Мальборо, лежавшую на приборной доске припаркованного рядом Жигуля. - Ты же мастер. Можешь открыть?
- Ты что! Охренел?
- Слабо?
- Да не слабо, да как-то…, не знаю даже, - не хотелось Федору выглядеть трусом в глазах товарища, и он решился, подошел к дверце, поковырялся, благо кое-какой инструмент был в сумке с собой.
Когда дверца открылась, Федор быстро выхватил из салона пачку сигарет и, захлопнув дверцу, протянул ее Сержу, тот открыл и, презрительно плюнув, выбросил пустую коробочку на газон:
- Пижоны! Думают, положи красивую пачку в машину и будет у них машина красивей!
Они пошли мимо нескольких машин, стоящих под окнами пятиэтажки.
- Вот, - указал Серж на блок «Стюардессы» лежавший под задним стеклом белого «москвича».
На этот раз уже без колебаний и сомнений Федор вскрыл машину, и, только успел схватить сигареты, как взвыла сирена сигнализации, а из ближайшего подъезда выскочил, как чертик из шкатулки, здоровенный мужик в растянутых трениках и майке и побежал за мальчишками. Они сиганули через забор детского сада и выскочили на параллельную улицу, нырнули в ее дворы и только поняв, что оторвались от погони перешли на шаг, а, увидев скамейку, плюхнулись на нее переводя дух.

3. Сашка и его товарищи

Ее лицо то бледнело и совсем не выделялось на серой наволочке больничной подушки, то, вдруг, чуть розовело и тогда синяки под глазами не так бросались в глаза, а на лице появлялась страшная гримаса адской боли, как будто бы человек пытается улыбнуться, но ему не удается растянуть кожу на лице. Она так ни разу и не потеряла сознание, а все ее страдания отражались на опухшем, с красными глазами лице матери. Мать стояла, прислонившись к стеклу до половины закрашенного больничного окна, комкая в руке носовой платок, и боясь подойти к дочери, вокруг которой суетились врачи и сестры. Мать так и была в домашнем халате и разношенных тапках на босу ногу. Ее грузная фигура иногда начинала колыхаться, и тогда из груди вырывался сдавленный стон, она не плакала с тех пор, как главврач сказал, что это конец. Но где-то в глубине души теплилась слабая надежда: «А, вдруг…»

* * *
Сашка спал в эту ночь ужасно. Во сне его мучили кошмары и воспоминания о прошедшем дне. Надо же было ему войти в их двор-колодец именно в тот момент.
Он вспомнил Нину еще маленькой девочкой, в вечно запачканном коротеньком платьице, с тонкими белыми косичками, вспомнил их игры с ребятами во дворе, вспомнил, как они прогуляли вместе уроки, и ему потом влетело от мамы, а ей ничего не было, только ее отец, как всегда, растерянно попросил ее, как взрослую, чтобы это больше никогда не повторялось.
Потом Сашка вспомнил своих родителей и тот день, когда он восьмиклассник стоял в кабинете директора. Тот что-то длинно говорил об аварии, о неисправности самолета, о том, что школа Сашу не оставит в беде, а он стоял и ничего не мог понять. В голове проносилась одна и та же фраза: «Сашенька, без нас не хулигань, а главное учись хорошо», а потом текст вчерашней телеграммы: «Вылетаем. Завтра будем дома. МаПа».
Сашка перевалился на спину и уставился в потолок, по которому еще мелькали отсветы последних трамваев, спешащих под окнами в парк.
За стеной раздавались стоны Нинкиной мамы и растерянное бормотание ее отца – Игоря Николаевича. Сашка представил, как тот сейчас стоит смущенно посреди комнаты, шарит руками в карманах или поправляет очки, не зная, что сказать, как помочь жене. Весь вечер в квартире стояла гнетущая тишина, соседи старались лишний раз не выходить из комнат, на кухне почти никто не появлялся, а если и заходил вскипятить чайник, то быстро потом срывался в комнате, чтобы не столкнуться с убитыми горем родителями Нины.
В соседней комнате раздались рыдания, хлопнула дверь, в коридоре послышались шаркающие шаги Игоря Николаевича, и было слышно, как он набирал на кухне воду.
Уснул Сашка только под утро, услыхав будильник, вскочил с дурной головой. Прыгая на одной ноге и пытаясь второй попасть в штанину, заглядывал в буфет, вспоминая, есть ли у него что-нибудь съедобное. Ничего не нашел, выбежал на кухню, попил чаю, вспомнил, что не помылся, заскочил в ванную, благо она была свободно, быстро умылся, почистил зубы и устремился к дверям.
Улица встретила теплом, ярким солнцем и громом бравой музыки из репродукторов, диктор поздравлял ленинградцев с Первомаем. Свернув за угол и перебежав дорогу по переходу, Сашка нырнул в прохладу метро.
На выходе станции «Василеостровская» он встретился с, уже ждавшими его, Костей, Виктором и Валентином, оттуда уже было рукой подать до набережной, где формировалась колонна университетских демонстрантов.
Пройдя со всеми через Дворцовую площадь, ребята поспешили под стены Петропавловской крепости, где по традиции проводили утро после демонстрации. Там на траве уже сидели несколько компаний, у кого-то играл магнитофон:

«Полпути позади,
И немного осталось,
И себя обмануть
Будет легче всего.
От ненужных побед
Остается усталость…»

Валентин растянулся на земле, закинув руки за голову и закрыв глаза:
- Нормально!
Костя достал из синий спортивной сумки несколько бутылок пива:
- Ну, что, с праздничком!
Сашка дольше всех возился с пробкой и пригубил бутылку, когда остальные уже блаженно курили, щурясь на солнышко. Наконец и он закурил, привалившись спиной к камню.
- Нормально! В эту сессию один дифзачет скостили. Лафа! Что ты, Сашка, такой не веселый, может, тебе мой зачет перекинули. Ты не горюй, приду и сдам за тебя. Хлоп и все! Как? – посмотрел на товарища Валентин.
- Ерунда. Я просто так, - Сашка глубоко затянулся и посмотрел на тонкую струйку дыма, устремившуюся вверх.
- Если просто, тогда действительно ерунда, точно я говорю, голова? – толкнул Валентин Виктора. - Что о прекрасном поле размечтался, домосед?
- Ты уже и мечтать, наверное, не можешь, переборщил? – огрызнулся Витька и глотнул пива.
- Хочешь, Витеньнка-лапушка, расскажу тебе сказочку, до чего такие мечты доводят? Только ты не испугайся, сходи, пока я не начал, а то, как бы грех не случился…
- Отстань!
- Мужики, я серьезно. Юридический казус. Суровая история жизни!
- Валяй, - сказал Костя.
- Светила юрфака сел на своего конька. Нор-маль-но! – передразнил приятеля Витька.
- Внимание! Прошу тишины! В Москве до войны жил инженер – примерный семьянин. Приходит он однажды в участок и молвит: «Была у меня жена, да пропала». Все повскакали с мест. Паника. Вызвали самого умного следователя. Суд. Хлоп и все! Уехал инженер далеко-далеко, руками работать. Приговор был окончательный, обжалованию не подлежал. Но прошу обратить внимание, труп несчастной обнаружен не был. Война. Мужик в штрафбат. Ранен, то есть искупил кровью. После войны опять в Москву, живет тихо, никого не трогает. Ученым стал – с женским полом ни-ни. Вдруг, хлоп и все! Встретил жену на улице. Проследил, узнал, что тогда сбежала она от него с каким-то меном во Владивосток. Что же он делает? Естественно – убивает.
Валентин замолчал.
- Ну? – нетерпеливо подал голос Костя.
- Дальше загадка. Преступление есть? Есть. Наказание отбыл? Отбыл.
- И чем закончилось? – спросил Костя.
- Не знаю, не знаю. «Думайте сами, решайте сами…»
- Лучше бы ему ее посадить надо было, - предположил Витька. - Что такое убил? Один момент и все, а сам-то долго