Внутренний голос (1/5 от книги Отражение)

выдвинул картонную полочку, подцепил щепочку с серной головкой, тесанул по чиркашу; извлек огонек, что зашипел в зевоте и сладко потянулся спросонья, раскидываясь в стороны. Желтая танцующая капля потекла по жердочке, иссушая, оставляя позади черный загибающийся край с обугленной головкой – крошечным яйцом феникса. Юноша подкрутил колесико на лампе, выдвигая пропитанный маслом краешек фитиля; пересадил огонек в стеклянную вазочку и запер овальное окошко на миниатюрный крючок.
Юноша настроил ровное свечение, в достатке озарившее парту. Гусиное перо торчит из металлического наперстка-стаканчика; рядом с чернильницей, закупоренной пробкой. Гость раскрыл черновик и прочел последнюю запись:
«Да. Среди прочих обличий, у меня имеется сверкающий рыцарский доспех, помятый не столь драконами, сколь принцессами».
Лицо скривилось. От афоризма смердит неосознанной апатией. Направление почерка не принадлежит королю-левше. Да и мысль его лишь отчасти – ее отредактировал ушлый писарь; составляя мемуары со слов протагониста, да только не без примеси собственного мнения.
Юноша потянул ящик под столешницей. Замок воспрепятствовал посторонней любознательности, и оказался куда более стойким, чем дверной; но все равно – ненадежным под натиском пронырливого взломщика. Внутри ящик обит стальными листами, огнеупорными, оберегающими сакральные страницы чистовика, взлелеянные писарем. Гость начал читать и вскоре его затрясло от злости. Ложь! Дрянная ложь, искусно подогнанная под правду! Нет, даже не ложь, а хуже нее – кривда, нагло коверкающая факты.
Пол  задрожал, словно началось землетрясение. Юноша встрепенулся, уставился на дверь, за которой раздался грохот. Казалось, что вот-вот ворвутся латники, или боевой слон расширит проход в стене. Шум нарастает, учащается пульс незваного гостя; и вдруг затишье. Будто толпа врагов затаилась у замочной скважины.
Оставив рукописи, юноша подкрался вдоль стеллажей, прильнул к двери со своей стороны. Ни звука не раздалось больше; гость с опаской толкнул кованую ручку.

Отворясь на узкую щель, в которую и пальцы не протиснуть, дверь уперлась в оборонительную бочку.
– Какого черта?
Но как бы усердно юноша ни таранил дверь плечом, а затем и сапогом – преграда не шелохнулась. А ведь это – единственный выход из библиотеки.
Однако альтернатива нашлась; глаза сначала прищурились, затем испуганно округлились. Ноги, слабеющие на каждом шагу, подвели пленника к оконной арке. Дрожащая пятерня прильнула к стеклу, за которым простираются леса и долы, а седовласые горы кажутся невысокими.
Что ж… Такой вариант менее опасен, чем быть запертым в постылой библиотеке и в тысячный раз ворошить прошлое. Только действовать нужно быстро, чтобы не успеть одуматься.
Гость метнулся к парте и обратно. Теперь в руках его стул, а свернутые в рулон листы чистовика торчат из кармана кафтана. Замахнувшись из-за головы, юноша обрушил деревянные ножки на стекло. Звонко разбилось окно, и треснул стул. Вандал продолжал орудовать им, слушая приятное позвякивание осколков,  осыпающихся в бездну. Он очистил край арки от стеклянных зубцов и на том остановился. После, достал рулон чистовика и вышвырнул в пропасть. Белым голубем, кипа листов вспорхнула с руки; но будто раненая, с трепещущим шелестом канула вниз, разметая ворох перьев, что закружили в воздухе, опадая к подножию скалы.
Рассвет выехал над горами на колеснице, запряженной горячими ветрами. Ретивые, они помчали с каменистых склонов, разгоняя туман долины, будто отару пугливых овец. Юноша ощупал бутовою кладку наружной стены, думая о том, что хозяин крепости, со своим паническим страхом высоты, никогда бы не отважился на подобное. Но глумясь над чужой фобией, сам же и с мольбой перекрестился.
Он повернулся спиной к пропасти; держась за тонкую арочную колонну, высунулся наружу. Шероховатые камни беспорядочно выпирают из вертикали; истово дрожащие пальцы ощупали подходящий выступ, смахнули песчинки и вцепились.
– Это не трудно… – убеждает дрожащий голос. – Плевое дело!.. Теперь нога…
Он обшарил рельеф сапогом и понял свою ошибку. Пришлось вернуться, чтобы дерганными движениями разуться…
– Так-то лучше.
…и начать испытание заново. Было несложно найти выбранные зацепы, но на этом все закончилось – тело отказалось переносить вес на стену. Правая рука намертво вцепилась в колонну, правая нога вообще онемела. Если удастся сделать следующее движение – обратного пути не будет.
Зарычав сквозь зубы, горе-альпинист сделал неуклюжий рывок. Если бы не горячий порыв ветра, накативший от подножья и прижавший к стене – смерть оказалась бы печально нелепой.
Мышцы враз затвердели, перестали повиноваться; а промедление превратило страх в панику. Царапая щеку и ухо о камни, дыша прерывисто, бедолага поднял взгляд к зубчатому краю, до которого двенадцать метров. Задача невыполнима. Мысль о возвращении рассудок встретил щенячьим восторгом. Но ему суждено разочароваться.
Нет необходимости заглядывать дальше, чем на длину руки – этого достаточно, чтобы находить новый зацеп. Вот только тот, который приглянулся на первый взгляд, расшатался и вышел из паза. Юноша грязно выругался, отпустил булыжник в свободное падение; зато выемка послужила сначала рукам, потом ногам. Отбросив посторонние мысли, – чем увеличил шансы на выживание, – скалолаз всецело сконцентрировался на восхождении, ощущая далекие отголоски восторга.

Языки пламени лижут промасленную тряпицу факела, высвечивают шлем, нагрудник и кольчужную юбку классической бригантины, навешанную на металлический каркас.
Писарь, поднесший огонь к доспеху, одет в заношенный балахон из черной парусины, больше походящий на рясу. Капюшон задернут до выпирающего лба; под ним недобро сверкаю свинячие глазки, которые неверяще уставились на боевое облачение. Он принюхался.
– Новехонький…
Лопата курчавой бороды касается стальных пластин, ноздри чуют запах кожи соединительных ремней. Спрятанные в усах, губы писаря подрагивают от отвращения. Как же ему тошен этот запах, ненавистен блеск отполированного металла! Смять! Смять немедля! Человек с факелом лихо размахнулся молотом.
Замах нацелен в шлем, и молот почти настиг цель, как вдруг вредитель замер и, – моргая нервозным тиком, – прислушался к тишине. Ловушка библиотеки сработала!
Порча доспехов подождет; писарь поставил молот на пол, заспешил по коридорам, шурша подолом. Он не мог начать радоваться оказии, не убедившись лично и доподлинно.
Неприятные подозрения закрались, когда, – проходя мимо донжона, – услышал постукивание из мастерской. Если владыка не в библиотеке, тогда кто посмел? От нетерпения срываясь на бег, писарь ворвался в северо-восточную башню со двора. Лестница закручена спиралью вверх по стене; со второго яруса свисает бечевка; он дернул за нее. Брусок, связанный другим концом веревки, вылетел в провал; и следом загрохотала бочка, скатываясь донизу. Писарь обмотал упавшую подпорку, спрятал улику в тени; сигая через две ступени, взлетел к библиотечной двери. Заносить факел в святыню не посмел; выбросил на дно башни и зашел. Пучеглазо озираясь по сторонам, крикнул дребезжащим голосом:
– Кто здеся?! Покажись!
Ветер ответил ему свистом, врываясь в сквозную арку.
– Батюшки святы... – запричитал писарь, сделал несколько шагов, но замер на полпути. Он увидел небрежно брошенные сапоги лазутчика. Хватаясь руками за голову, писарь опрометью бросился к письменному столу. Ящик выдвинут. Пуст. Пальцы на голове сжались в кулаки, больно защемляя волосы. Писарь сдавленно взвыл, выпучил глаза, будто сом. Отчаянный, кинувшись к полой арке, через которую скрылся беглец; но высунувшись наружу, застал лишь его пятку, и то в последний миг перед тем, как она благополучно скрылась за краем крепостной стены.
Писаря охватил мандраж, он не задумываясь погнался в обход. Но выход из библиотеки преградила особа с диадемой на голове.
Нервно ломая пальцы, писарь елейно поклонился.
– Здрасьте, Ваша Светлость…
0.4

Валентин отложил стамеску, крутанул ручку тисков, чтобы ослабить стальную хватку. Подставляя заготовку под свет лампы, придирчиво осмотрел, как тень ложится на гранях. В руках лишь “кокон”, но умелец видит “бабочку” внутри. Сторонний зритель потерялся бы в догадках, рассматривая горбатый полумесяц с асимметричными рожками. Работа над шедевром только началась.
Утомление съело избыток эйфории от вдохновения, и наступило удовлетворение от проделанных стараний. Нет ломоты в пояснице и плечах, живот безропотно терпит голод. Валентин прибрался на рабочем месте, сложил очки в футляр. Он подошел к шторам и отдернул их в стороны, открывая эркерное окно. Юноша узрел рассвет.
Валентин распахнул фрамугу, чтобы вдохнуть лакомый прохладный воздух. Малышня резвится на утренней прогулке в детском саду, пронзительно верещит веселыми мартышками – ни слова не разобрать. Улыбка сама просится на губы юноши. Время будто пошло с нового рубежа; этот момент исполнен негой, легкостью.
Теперь его ждет постель, на которой он с наслаждением растянется, подомнет подушку, и окунется в туманное сновидение о замке на скале.
5.0

«Я на вершине!», – возликовало сердце.
– Я не разбился, – прохрипел рот.
Теперь можно надышаться вволю. Распахнув зеленый кафтан, обессиленный юноша уселся в тени зубца крепостной стены, а желтые лучи восхода обступили его с обеих сторон. Он снял очки, чтобы рукавом камзола вытереть взмокший лоб.
Пальцы содраны в кровь; беглец взбирался, не ощущая боли. Все его чувства сосредоточились в намерении продвигаться вверх. И вот он достиг единственно важной цели, но это далеко не конец.
Взбираясь, он почувствовал дрожь стены, когда в башне повторился грохот бочки. А значит теперь – в библиотеке топчется его заклятый конкурент. Должно быть, он уже пустился в погоню.
Сейчас не самое подходящее время для встречи. Белокурый юноша заставил себя подняться и пустился трусцой в обход; посмеиваясь с иронией, что похож на неугомонного героя приключенческого фильма.

Стылый ветерок струится в библиотеку сквозь полую арку; но не поэтому зябко потирает плечи девушка в длинном платье из небесно-голубого шелка. Запах страниц кажется затхлым. Ее взгляд несмело касается книжных стеллажей, словно они хранят не фолианты, а склянки с мерзостными ингредиентами чернокнижника: скрюченными гадами, иссушенными летучими мышами, отрубленными кистями висельников, разбухшими языками утопцев.
Писарь, оскорбленный этим взглядом, стиснул зубы; но заострившиеся скулы не видно за ржавой бородой. Елейно кланяясь, он смиренно попросил:
– Будет Вам, сударыня. Разве заслуживают сей немилостивый взор хроники нашего покровителя?
Девичьи губы скривились, словно раздался скрип камешка по стеклу.
– Я бы попросила тебя не коверкать правду, да только ты тогда и слова не скажешь.
– А что Вам надобно услышать? Я Вас давненько не видывал, и не упомнить, когда в иной раз застал за пределами мастерской. Буде Вы хоронитесь от встречи со мной, аки с юродивым.
– Зачем тебе видеться со мной?
– А как иначе? Рази ж можно сообща, да порознь стараться на благо Его Величества?
– Мы не можем