незаметно для себя ступили в стадию ачинате, ибо это было и не весть, и не знание, а нечто другое, но точно не состояние. Но даже это нечто другое не хотелось исследовать, будто оно стало частью Натабуры, его душой и телом. Как сказал бы учитель Акинобу, отныне они стали «великими призраками», вовсе не являясь «великими призраками». Им стали подвластны другие времена, где они встретились с досточтимым брахманом Субхути, который уже был архатом и татхагатом одновременно и который им сказал:
– Вы достигли подлинного содержания, и Великий Благой Закон вот-вот коснется вас.
Они же оба остались равнодушными к его словам и не спросили, когда их коснется Великий Благой Закон, ибо отныне их ничего не волновало в этом мире и они готовы были ступить в другие миры, но не успели.
На следующее утром за ними пришли. Вначале заиграли писклявые рожки и ударили барабаны, потом в подземелье вбежали тюремные стражники с факелами, и Бугэй, удовлетворенно цокая языком, велел вывести пленников на белый свет. По три человека повисли на каждой цепи, но не смогли не то что сдвинуть, а хотя бы даже качнуть пленников в какую-либо сторону.
Тогда Бугэй взмолился, едва не пав на колени:
– Братцы, не губите! Вам уже все равно, а мне еще жить! Если вы пойдете добровольно, то обещаю легкую и быструю смерть.
– Какую же? – полюбопытствовал Акинобу из-под потолка, не заметив того, как при каждом слове вокруг него вспыхивает и мерцает неведомый свет.
Стражники побросали факелы и стали кланяться, шепча охранительную молитву: «Наму Амида буцу! Наму Амида буцу!» Кое-кто бросился по лестнице вверх, дабы убежать, но двери разом захлопнулись. Стражники завыли от страха.
– Я сделаю так, что вода уже будет кипятком! – в отчаянии крикнул Бугэй. – Вы сваритесь мгновенно!
– Мы согласны, – кивнул Акинобу, помедлив мгновение. – Это нас устраивает.
Бугэй не понял, что это подвох, да и никто не знал, что выйдет подвох, даже сам Акинобу.
С этого момента они больше не сопротивлялись, и их вытянули за цепи из темницы.
На Красной площади, где некогда возвышался Нефритовый дворец регента, а теперь, как солнце, сияла двенадцатиярусная пирамида-дворец Оль-Тахинэ, увенчанная неприступной императорской крепостью – цитаделью, возвели трибуны, на которых сидели придворные арабуру, разодетые в честь праздника в яркие одежды из перьев. Их охраняли сотни арабуру с блестящими нагинатами и с мшаго, которые висели на поясе и которые больше походили на безобидные веера. За кольцом арабу находились цукасано гэ – богатые граждане Чальчуапа, которые перешли на службу к новым хозяевам. Цукасано гэ в свою очередь охраняли кэбииси – городские стражники, но на всякий случай вооруженные не нагинатами, а лишь короткими мечами вакидзаси, и даже без доспехов, а, как арабуру, голые, в одних набедренных повязках, намазанные какой-то мазью, что заставляло их тела блестеть, как храмовые свечи. А уже за кэбииси толпились, восседали на деревьях немногочисленные свободные граждане некогда самого великого города, который называли столицей Мира, а теперь непонятно как, каким-то странным словом – Чальчуапа.
За деревьями чернела крыша храма Каварабуки, поросшая мхом и лишайниками, а дальше за храмом проглядывала красная крыша Яшмового императорского дворца, в котором теперь никто не жил.
В центе Красной площади, на лобном месте, горели костры, на которых стояли два огромных медных чана с водой. Легкий парок уже курился над ее поверхностью. Обслуживали котлы микстекские жрецы в черных накидках и в свирепых масках-черепах.
Обманул, подумал Натабура. Опять обманули. Но почему? Почему мы не бежим?! – хотел он крикнуть учителю Акинобу, но у того были закрыты глаза, и вообще, учитель сохранял каменное спокойствие. Это спокойствие передалось и Натабуре. Только цепи удерживали их от того, чтобы улететь в бездонное голубое небо. Натабура ощущал такую силу, что, казалось, одним движением может расшвырять стражников, вцепившихся в оковы, но сдерживался. Запотекские барабанщики ударили в барабаны.
Император появился сразу после пленников. Рядом с ним крутился черный Мурасамэ. Главного жреца Якатла нес раб Тла. Он вынул своего господина из носилок поставил на кривые ножки.
В одной руке император держал четыре стрелы, в другой – серебряное зеркало. Он произнес короткую речь:
– Знаете ли вы, что это? – и, не дождавшись ответа, сам же ответил: – Это магическое зеркало Итлачиаякуе Бога Тескатлипока. С помощью этого зеркала Итлачиаякуе он указал нам путь, и теперь мы хозяева этой страны! Место, в которое отражаются лучи зеркала Итлачиаякуе, дымит, и все враги в нем погибают, поэтому это зеркало еще называют дымящееся зеркало. А еще в этом зеркале Бог Тескатлипока видит все, что творится в мире. В моей правой руке четыре стрелы, которые символизируют наказание, ниспосланное Богом Тескатлипока на врагов империи. Никто не должен избежать возмездия! Да сбудется оно для этих двух мятежников, которые убили моего брата, великого и верного Чачича! Уййй!!! Слава Кукулькану!
– Слава! – радостно закричали придворные, приветствуя речь императора.
Как только смокли крики, Бугэй скомандовал по сигналу первого великого министра Дадзёкана, который махнул белым пером. Еще раз ударили барабаны, и с полсотни кэбииси и корзинщиков арабуру, налегая на цепи, потащили Акинобу и Натабуру к чанам, в которых вода исходила пузырями, а поверху уже вовсю парила. Не обманул, успел понять Натабура, и их с учителем первый раз обмакнули в воду. От страха он поджал ноги, и из его горла вырвался невольный крик. Но к его удивлению, ничего не случилось: ему не стало ни холодно и ни жарко. Он подумал, что умер, однако ощутил себя словно обновленным, ибо не мылся целую луну, с тех пор как искупался в реке. Может быть, я еще живой, подумал Натабура и открыл глаза. Кэбииси и корзинщики растягивали цепи в разные стороны так, что, казалось, они порвутся прежде, чем кэбииси и корзинщики добьются своей цели. От натуги они покрякивали, а их ноги скользили по земле. Бугэй покрикивал, по-деловому цокая языком:
– Дружнее! Натянули! Эйя!
Натабуру окунали то по пояс, то по макушку. В какой-то момент ему вдруг стало смешно, и он засмеялся, уловив разгневанный взгляд Бугэй.
– Огня! Огня! – закричал Бугэй жрецам, дабы смех Натабуры не достиг императорских ушей.
И хотя пламя уже гудело вовсю и его языки жадно лизали бока медных чанов, микстекские жрецы кинулись подбрасывать дрова. Повалил белый дым вперемешку с искрами, делая ярко-голубое небо белесым, как полотно, и народ закричал, заволновался – не от радости или злорадства, а от страха. Виданное ли, дело варить людей живьем, да не кого-нибудь, а архатов, которые сутрами оживили мертвую голову.
– Они ва сото! – стали кричать микстекские жрецы. – Они ва сото!
Охрана арабуру взяла на изготовку нагината, засверкали мшаго, а кэбииси, глядя на них, обнажили вакидзаси, чем только озлобили простой люд.
Когда же дым рассеялся и остались только сполохи огня, жар и горячий воздух, опаливший ближайшие деревья, все: и император Кан-Чи, и его придворные, арабуру, и цукасано гэ, кэбииси, и простой люд – все-все, разинув рты, на короткое мгновение замерли и с жадностью смотрели туда, где раскалились цепи, где бурлила и пенилась вода, переливаясь через край, и где в ее пару то появлялись, то пропадали головы людей.
Наступила тишина, потому что одни уже горевали, а другие готовы были кричать криком от радости, но оглядывались на императора Кан-Чи, который почему-то угрюмо молчал, ибо обладал не только огромным телом, он и хорошим слухом и все-все, каждое слово слышал, только не хотел и мог поверить собственным ушам.
В эти мгновения, которые многим показались вещими, и в течение которых было только слышно, как трещит пламя и бурлит вода, раздался очень спокойный голос Акинобу:
– А вода-то хороша!
– Хороша! – ответил Натабура. – Огонька бы поддать!
– Эй, черти! – крикнул Акинобу, высовываясь. – Вода холодная!
– Что?! Как!!! – подскочил император Кан-Чи на троне.
Трон упал. Черный Мурасамэ грозно зарычал. Император сбежал с трибуны. За ним – главный жрец Якатла. Но не пробежал и трех шагов, упал и захныкал, словно маленький ребенок:
– Где ты, раб мой? Где?!
Тла вовремя подскочил и водворил своего господина в носилки.
– Во дворец! – потребовал Якатла и вонзил ногти в плечи Тла. Он сообразил, что находиться на Красной площади стало небезопасно.
Между тем, император Кан-Чи пришел в неистовство. Его перья в украшении сломались и выглядели жалко. Его огромный живот и тяжелые, жирные плечи, густо намазанные благовониями, дрожали, как студень. Его глаза метали огонь, который был сродни бушующему пламени под чанами. С криком:
– Полезай туда же, титлак! – император Кан-Чи подскочил к Бугэй. Черный Мурасамэ тоже прыгнул.
Бугэй от испуга присел. Он уже ничего не соображал, мало того, он, конечно же, зная повадки соотечественников, где-то в глубине души предполагал такой исход, но не готов был тотчас умереть, даже ценой того, чтобы все его несчастия и унижения кончились бы. И верно, судьба приготовила ему другой конец.
В этот момент из-за бортика чана высунулся Акинобу, и поплескивая водичкой и извергая изо рта фонтанчик, от которого исходил парок, сказал:
– Хороша банька! Кан-Чи, вели подбросить еще полешек.
Черный Мурасамэ сильно испугался и присел – он кожей ощутил, что его хозяин готов взорваться от злости.
– Что это за страна, где людей невозможно сварить в кипятке?! Что это за страна, где надо мной смеются?! Уййй!!! – закричал император таким голосом, который многим придворным показался очень-очень страшным, и они, зная нрав императора, предпочти заблаговременно скрыться с трибуны. Сам же Кан-Чи был на грани помешательства, ибо не мог не верить своему жизненному опыту, который однако вошел в противоречие со столь очевидными вещами, что от этого в глазах у императора Кан-Чи все помутилось. Ему уже казалось, что он – это не он, а некто, смотрящий на происходящее чужими глазами и ничего не понимающий.
Вдруг страшное подозрение, которое все объясняло, закралось ему в голову: во всем виноват Бугэй. Бугэй в сговоре с преступниками и не только каким-то совершенно невероятным образом не довел воду до кипения, а вообще, все это время водит его, императора Кан-Чи, за нос, и не было никакой говорящей головы, и не было никаких летающих пленников, да и вообще нет и не было этого упорного, непонятного народа, который до сих пор не признает новую власть, а он, Кан-Чи у себя на родине казнит пленников, захваченных с бою.
– Ну я вам всем… – злобно выпучив глаза, шептал император Кан-Чи, подбираясь к чану. – Я вас выведу на чистую воду! – И с этими словами он, недолго думая, сунул правую руку в чан, в котором сидел Акинобу, чтобы схватить его за шиворот и вытащить наружу.
То, что произошло после этого, многим показалось громом среди ясного неба. Если раньше императора Кан-Чи боялись, то теперь все пришли в ужас и стали разбегаться, не только оттого, что Кан-Чи завопил, как сто тысяч котов, а оттого, какие последствия все это обещало. Никто не хотел попасть под горячую, точнее, под его ошпаренную руку, в том числе и Бугэй, который ужом
