отрицательно покачал головой.
– Давай! – сказал Мирон и наклонился к нему.
Платформа закачалась еще сильнее. Лука лишился последней храбрости. Он бросился к двери. «Бах!» Удар раз, другой. И забарабанил что есть силы.
Мирон ждал. Наконец Лука перестал колотить в дверь и настороженно оглянулся.
– Здесь все двери открываются только в одну сторону, – объяснил Мирон. – У тебя есть три выхода: остаться здесь и ждать, когда придет сменщик жука, прыгнуть в колодец, в котором нет дна, и идти с нами.
– Я знаю, что вы меня обманите! – храбро заявил Лука.
– Зачем мне тебя обманывать? – удивился Мирон.
– Чтобы перекодировать!
– Ну как хочешь, – терпеливо произнес Мирон, – значит, будешь ждать черного ангела?
– Нет, – Лука тяжело вздохнул.
Он опасливо подступил к краю колодца. В этот момент мы как раз качнулись в его сторону. И ей богу – закрыв глаза, бездумно шагнул в пустоту. Если бы не Мирон, он бы упал в бездну. Но Мирон ухватил его за шкирку и одним рывком поставил на платформу. А я подхватил ах-пуч, который Лука едва не уронил из ослабших рук. Я помнил, что из него невозможно выстрелить, но это было хоть какое-то оружие.
Судя по рывку мы поплыли вверх – но как и почему, трудно было понять. А может, вовсе и не поплыли. Только пятно света внизу пропало. Я не видел ни стен, ни потолка, ни верха, ни низа. И вообще, было такое ощущение, что даже воздух стал гуще. Мои земные сны как раз обрывались на этом месте, и со мной ничего плохого не происходило.
– Будем надеяться, что именно этой дорогой сегодня никто не воспользуется, – сказал Мирон.
Я хотел спросить, почему, но Лука стал подвывать. Сюрреалистический подъем в чернильной пустоте был выше его сил. Хорошо хоть, что он не сиганул вниз.
Кажется, Мирон треснул его по затылку. Для меня же все это было продолжением снов. Но в моих снах я неизбежно попадал в дом, в котором жили Полина и Наташка, а в реальности мы вплыли в такой же колодец, который остался внизу. Быть может, в тот же самый колодец. Но в отличие от нижнего, крыша здесь была прозрачной – камера с потолком, которой состоял из плещущейся воды. По крайней мере, я так все воспринял. Что увидел Лука, я не успел спросить. Но, должно быть, ничего хорошего, потому что побежал, пригибаясь и ища, куда бы зарыться. Мирону стоило больших усилий догнать его. И мы навалились.
– Здесь нельзя делать резких движений, – прошептал Мирон Луке на ухо, зажимая ему рот.
Лука извивался, как большой червяк. Ужас придал ему силы. И в этот момент мы увидели лицо. Даже Лука перестал вырываться. Глаза его расширились от ужаса. В потолке вдруг появилось прозрачное окно, кто-то наклонился и заглянул вниз. Мне он показался очень большим, просто огромным, и захотелось сделаться маленьким и незаметным. Человек плохо видел. Он поднес огромную ладонь к огромным глазам. Потом лицо пропало, и Мирон сказал назидательно Луке, отпуская его:
– Делай всегда так, как я!
– Хорошо, – кротко согласился Лука, – но ты меня не предупредил.
В его голосе звучали истерически нотки. Он отполз в сторону, клацая зубами, как голодная собака.
– Я буду предупреждать, – терпеливо ответил Мирон. – Это всего лишь камера облучения. Но сегодня здесь никого нет. Их выпустили.
– Ку-ку-да? – спросил Лука, вертя головой и ничего не соображая.
– На Землю, – пояснил Мирон. – Понимаешь? Поэтому он нас и не заметил. Ну?!
– Понимаю, – кивнул Лука. – А что такое камера облучения?
– Я один раз сюда влез по глупости вместе хлыстам и получил свою дозу некодированной информации.
– Ага… – с пониманием согласился Лука, ничего не понимая.
Я забыл, что совсем недавно он намекал, что ему все известно. Вместе с самоуверенностью он растерял и свои редакционные замашки. Возможно, он, действительно, многое знал, но не ничего не мог сопоставить. По крайней мере, мне так показалось.
В камере явно пахло так же, как и от блондинки – розами и серой. Только гораздо сильнее.
– Это запах облучения, – пояснил Мирон.
– А кто там? – Лука осторожно потыкал в потолок пальцем.
– Тот, кто заведует камерой, – ответил Мирон, открывая дверь и выглядывая наружу. – Просто большой хлыст... к тому же крыша увеличивает… А теперь бежим!
Мне показалось, что он вначале посмотрел на небо, а потом только вокруг. Когда я вышел вслед за ним, то понял, почему. Передо мной лежал разлинованный армейский плац, справа и слева располагались строения явно военного образца – однотипные, строгие, выкрашенные в серый цвет. Между домами – все атрибуты армейского городка: спортивный снаряды, полоса препятствия, окопы, рвы, а сразу за плацем – так же история – темное звездное небо и яркий Млечным путь. Над входом в камеру висел уже знакомый знак – икосаэдр.
На фоне звезд промелькнула крылатая тень. Мирон несколько секунд подождал, следя, а потом побежал, нагибаясь, вдоль стены, и мы за ним, повторяя все его действия – то есть нагибаясь, когда пробегали мимо окон, и замирая в тот момент, когда замирал Мирон. Собственно, непонятно было, откуда проистекает опасность. Но раз Мирон прятался, значит, так и должно быть.
С другой стороны плаца, за зданием, которое судя по всему было штабом, – заглянув в коридор, я увидел часового с оружием, который, как и положено всякому часовому, спал, – в пустоту ночного неба выдавался ажурный мост. Справа вдалеке, похоже, я разглядел еще один такой же.
Когда мы попали на мост, Мирон обернулся и счел нужным объяснить:
– Это все база с казармами, плацами… – махнул рукой, очерчивая горизонт. – Их держат здесь два месяца. Не кормят и не поют. За это время желудок, почки, печень и кишки у них иссушаются. После голодания они буквально выращивают внутренности заново, ускоряя обменные процессы в сорок четыре раза. А знак – это гармония мироздания. Боковая грань справа – наш мир.
– Почему? – туповато спросил Лука.
– Потому что правильный многогранник – символ совершенства Вселенной, – ответил Мирон.
Лука сделал глубокомысленое лицо, а я удивился – эта странная карта или планшетник вселенной, свойств которого мы не знали.
– А потом? – спросил Лука о курсантах.
– Потом – «все ушли на фронт», – усмехнулся Мирон, несмотря на то, что у него болела голова.
Его больше занимало собственное ухо, чем разговоры с Лукой, и небо, где летали черные ангелы. Он явно спешил спрятаться. Но Лука был неутомим в своем стремлении к расспросам, сквозь которое проглядывало нервное напряжение.
– А ты? – он быстро оглядывался, вздрагивая, как заяц при малейшем шуме.
Наверное, он хотел услышать что-нибудь подленькое, низкое, например, что Мирону заплатили или что он метил в кресло главного редактора. Меня тоже это занимало, но я понимал, что Мирон полез сюда прежде всего из-за журналистского любопытства.
– Быстрее! – торопил Мирон.
Но Лука вдруг уперся, как осел:
– Расскажи, а ты почему здесь, а не на Земле?
Мирон с усмешкой повернулся к нему:
– Лука, я тебя не узнаю, в кои веки ты интересуешься моими проблемами. А?
– Нет, ты расскажи, почему ты здесь, а не…
– Ладно, ладно расскажу. Просто у меня была другая программа, рассчитанная на год. По идее, я должен принадлежать к элите. Но чего-то не получилось. Думаю, потому что я сразу получил слишком жесткое облучение, предназначенное для хлыстов. Потом меня облучали по другим программам, но я не стал прежним. В результате, я могу есть один раз в неделю и мне не хватает энергии. Три раза я пытался предупредить земные власти. Писал письма в правительство… Один раз меня едва не убили какие-то люди в черном…
– «Кальпа»… – заметил я.
Мирон посмотрел на черное, как бархат, небо. Вот чего, единственного, он боялся.
– Потом мне вживили чип, чтобы я не рыпался… – быстро сказал он, поглядывая вверх.
– Стандартный прием, – незаметно для себя я стал говорить, как вещающий Леха.
По словам Мирона выходило, что у хлыстов менялась и мораль. Почему же этого не произошло и с ним? Словно угадав мои мысли, он добавил:
– Я у них здесь вроде шута...
– Ты обманул их?
– Насколько мог. Главное, если ты не хочешь, то тебя переделать невозможно.
– Не бросайте меня… – простонал Лука.
Оказывается, мы увлеклись – он плелся посередине моста, боясь посмотреть направо или налево. Сквозь переплетения труб и балок блестели миллиарды звезд. Не было только Луны и Земли. И все странности воспринимались через призму сюрреалистических правил, словно они были естественным продолжением нашей жизни.
– Пришли, – объявил Мирон, не очень-то обращая внимая на Луку и распахивая дверь в полосатую желто-черную будку по размерам не больше, чем будка железнодорожного обходчика, где хранят инструмент. – Я здесь еще не все ходы знаю.
Вглубь убегала то ли пещера, то ли какой-то технологический ход, то ли просто большая нора. На пороге сидела Люся.
– Привет! – обрадовался я, как родственнице.
Лука решился – последние десять метров он пробежал и обнял ближайшую колонну. Честно говоря, я бы с ним здесь и расстался, но мешала старая редакционная привычка помогать своим. Как бы я себя потом чувствовал? Мирон еще раз посмотрел на небо и с явным облегчением закрыл за нами дверь. Я подумал, что он боится черных ангелов, но он боялся еще чего-то.
– Я им песни пою, а они мне пальцы рубят… – произнесла Люся и вопросительно посмотрела на Мирона, не узнавая меня.
Должно быть, это был каламбур, потому что пальцы у нее были на месте, правда, в грязи и порезах. Да и вся она была какая-то взвинченная, сама не своя.
– Хлеба принес?
Голос ее мне не понравился – нервный, изломанный – он словно принадлежал больному человеку. Мирон расстроился. Лицо его стало несчастным, как у святого. Он развел руками, полагая, что так легче обмануть. Мы с Лукой тактично промолчали. Она поправила волосы, шмыгнула носом и облизнула потрескавшиеся губы.
Лука вылез вперед.
– Привет!
– А… это вы, господин, Федотов…
– Зато у нас табачок есть!
Я покривился от его прыти и отдал ей сигареты и зажигалку, которые нашел в низкогеотермальной станции, не сказав, правда, что они принадлежали убитому человеку. Но мне кажется, Люся и бычку была бы рада. Увидев ухо Мирона, она заохала и сняла с блузку. На ней не было нижнего белья. Прежде чем отвернуться, я успел заметить, что грудь у нее литая и коническая. Зато Лука не упустил такого момента. У него даже потекли слюни, а челюсть отвисла, как у полного идиота. Люся, никого не стесняясь, оторвала рукава и, разорвав их на полоски, перевязала Мирона. Теперь он выглядел, как настоящий раненый. Потом она оделась и закурила – очень по-мужски, экономя каждое движение. Глубоко затянулась, выдохнула и расслабилась. На ее губах заиграла странная улыбка.
– Я есть хочу. А эти черти одно сено жрут…
Из тех мест, где были рукава, торчали нитки. Мирон сочувственно улыбнулся. Я не понял, о ком или о чем идет речь. Наверное, Мирону виднее. Но он не счет нужным объяснить. А значит, это несущественно. Лука с облегчением присел на камень – недаром у него был маленький кабинет, в котором он чувствовал себя уютно. Люся послюнявила палец и, не стесняясь, протекла уголки глаз.
– Мы не знали… – ответил я, почувствовав вдруг, что тоже хочу есть.
У меня самого дома холодильник был забит под завязку всевозможными деликатесами, среди которых было первосортное вино, не
