прогадал.
Он сунул номера в бездонную яму, на дне которой шумела вода, и вышел рядом с обувным магазином «Бумеранг» на Житомирской. Тускло горели редкие фонари, и витрины на первых этажах были забиты фанерой. Над головой в распахнутое окно истерически орал дебилятор: «Ми не припустимо перемир'я! Ми блокуємо урядовий квартал і змусимо їх воювати! Ми не здригнемося і дамо відповідь жорстко!»
Несколько раз ему казалось, что за ним следят, он проверялся, но это уже были нервы. Редкие прохожие мелькали в жёлтом свете рекламы и мокрых тротуаров; трудно было себя убедить, что не произошло ничего из ряда вон выходящего и что «хвост» – случайность, которая не бывает случайной. Значит, протекло, решил он, где и как, гадать бессмысленно, ясно только одно – машина засвечена.
Однако квартал за кварталом ничего не происходило. На Прорезной Цветаев настолько осмелел, что, не проверяясь, вошёл в тёмный подъезд, предварительно, правда, сняв предохранитель на автомате, хотя в узком пространстве железяка мало чем могла помочь. Лестница поворачивала влево, потом следовал мостик через пролёт между первым и вторым этажами, и снова – длинный коридор, в конце которого полная луна освещала сквозь окно железную дверь. В тот момент, когда он открывал её, ему ткнули в бок пистолетом, и очень знакомый голос предупредил:
– Только без глупостей.
– Антон, – на всякий случай сказал он, – я давно тебя заметил.
На самом деле, бездарно прозевал, это было плохо, очень плохо, и автомат не помог бы. Устал я, понял он, и шестое чувство подвело, укатали Сивку горки. Хотя могу, конечно, развернуться, но если Пророк держит палец на курке, то, разумеется, не стоит.
– Давай поговорим, – усмехнулся Пророк и убрал пистолет.
Они вошли в первую комнату, и у него ещё раз мелькнула мысли положить его здесь – просто так, из озорства, чтобы Пророк не корчил из себя Рембо.
– Как ты нашёл меня? – спросил он, машинально открывая следующую дверь.
– Можно подумать, ты один такой умный, – насмешливо уточнил Пророк, делая шаг за ним.
Цветаев включил свет, и Пророк огляделся на ящики, забитые товаром, на полупустые полки, содержимое которых не уместилось в тару:
– Действительно, Клондайк. Знал я, что ты сюда ходишь.
Жаглин! – сообразил Цветаев. Только ему я проболтался о Клондайке. Идиот!
– Так это ты за мной следил?!
С души упал камень.
– Хотел убедиться, что ты не наделаешь глупостей, – как бычок, наклонил свою лобастую голову Пророк.
Теперь он выглядел угрюмо, и Цветаев посчитал это плохим знаком; резкая смена настроения – признак душевной болезни.
– Убедился? – спросил он, с досады бросая ключи на стол у окна, туда, где валялись высохшие кусочки сыра, колбасы, стояли полупустые банки с заморскими соусами и закуской. – Я чуть богу душу не отдал от страха!
Казалось, Пророк рассмеялся через силу, в нарушение принципов Пророка: нельзя привлекать к себе внимание. А гонять по центру города можно! Что это такое, как не нарушение треклятых принципов? Ну да ладно, решил Цветаев, отольются тебе крокодиловы слёзы.
В магазине было душно, как в парилке, и Цветаев открыл окно и включил вентилятор. Но это мало помогло – город был раскалён, как старая духовка; и некоторое время они помолчали в надежде на свежее дуновение.
– Доставай, что у тебя есть? – велел Пророк, валясь на промятый диван, словно кегля. – Если ты думаешь, что слежка мне доставила удовольствие, то ошибаешься.
– А зачем тогда следить?
Пророк, поморщившись, махнул рукой, мол, проехали, не это важно.
– Твой любимы арманьяк, – предложил Цветаев, заглядывая на полки, где стояли пыльные бутылки, не поместившиеся в ящики.
Он поставил автомат в угол, сбросил куртку и снял портупею. Хочет показать, кто из нас старший, подумал он о Пророке и почему-то разозлился, однако, Пророк ничего не почувствовал, толстокожим он был на этот счёт или ему было наплевать на чувства других.
– Крепкого не хочу, – снова поморщился Пророк. – Напьёмся, драться начнём. А нам надо поговорить по душам. Давай что-нибудь послабее.
Хотел Цветаев ехидно спросить у него, когда это они по душам разговаривали, да передумал. Последние полгода – никогда! А если и разговаривали, то давным-давно, в прошлом, в таком далёком, что оно быльём поросло, потому и забыли, как это делается. А вспомнить не можем, подумал он. Злость ушла, злость была вредна по определения – в кои веки к тебе приходит друг поговорить по душам, а ты скотина, выпендриваешься. Цветаев достал из холодильника итальянскую кислятину, колбасу в белой плесени и с любопытством уселся за стол, у окна, напротив Пророка. Ему не терпелось прощупать его на предмет того, чего он знает о Ирине Самохваловой и Орлове. Пикантная ситуация: расспросить мужа о его жене, но так, чтобы он не заподозрил подвоха. В памяти так и крутился Лёха Бирсан. Однако надо было соблюдать осторожность, один глупый намёк – и начнётся термоядерная реакция со всеми вытекающими последствиями.
– Я ведь Сашку-то проверил, – простодушно сказал Пророк, загоняя штопор в пробку и силясь вытащить её одним рывком.
Цветаев подождал, пока он не справится:
– И что?.. – спросил осторожно, боясь сглазить удачу, хотя что-то ему подсказывало, что Пророк пришёл не сориться, а мириться, но по старой привычке делал это неуклюже, как слон в посудной лавке.
– Ничего, – коротко ответил Пророк, наливая вино в стаканы. – Жаглин не предатель!
Но глаза почему-то опустил и смотрел в пол. Наверное, не верит самому себе, решил Цветаев.
– Слава богу! – воскликнул он, чтобы исчезло тягостное ощущение всеобщего вранья. – Расскажи, – лицемерно попросил он, испытывая чувство превосходства, потому что знал подноготную всех тех обстоятельств, которые волновали Пророка; при этом он покромсал колбасу и бросил её на тарелку не первой свежести.
– Действительно, положил троих, – словно только сейчас удивился Пророк. – Как, ума не приложу. Я бы не смог, а он положил. И как, подлец, сделал!
– Как? – полюбопытствовал Цветаев, снимая с колбасного кружочка белую оболочку.
Колбаса была твёрдая, как подмётка, однако с остро-пряным вкусом и хорошо подходила к кислому вину.
– На наглости – колотушкой для рыбы! – с неожиданным смешком добавил Пророк.
И Цветаев представил, как Сашка Жаглин выхватил эту самую колотушку у Зинки, разумеется, и нёсся, между прочим, с ней через полгорода, целенаправленно – именно туда, где его могли наверняка убить, в такое место, где это вызвало бы наибольший резонанс – на Бессарабский рынок, где бандерлогов, как блох на собаке. Влюбленным и дуракам везёт. Искал смерти, а получил славу удальца!
– Двоих забил этой колотушкой. А третий? Знаешь, что он с ним сделал? – Пророк поднял на него безумные глаза.
– Что? – от любопытства подался вперёд Цветаев.
Ему было жаль Жаглина. Хотя как поглядеть: смерть ради любимой! Что может быть краше! Он представил колотушку в руках разъярённого Жаглина и ему тоже стало смешно.
– Загрыз. Элементарно загрыз. Вот здесь, – Пророк показал на шею слева. – Ты сумел бы?
– Наверное, – пожал плечами Цветаев, смотря при каких обстоятельствах, если при таких, как у Жаглина, то ещё надо подумать; вдруг вспомнил упитанную Зинку в бордовом халате, бигуди и позавидовал – такие чувства не каждому даны. В отчаянии, восторженно сообразил, из-за неё! Ай, да мужик! Ай, да любовь!
– А я – нет, – тяжело признался Пророк. – Всё вот здесь омертвело, – и постучал себя по груди.
– А жена? – удивился Цветаев, наивно полагая, что она с Кубинским одно целое.
– А что жена? Жена счастлива, – сказал он странно.
Удивил Пророк, так удивил, что в пору расспросить подробности, да язык не повернулся. Цветаев сделал только участливое лицо.
– Я проверил, – сказал Пророк, возвращаясь к основной теме разговора. – Все трое с почестями похоронены на «Берковском». А там, как известно, хоронить запрещено.
– Значит, Сашка не виноват? – лицемерно предположил Цветаев.
В восторге он уже собрался было раскрывать карты перед Пророком, но вдруг подумал, что Пророк не будет играть в благородство, не будет разбираться в деталях, вникать в суть проблемы, а пойдёт и убьёт пьяного Орлова. И будет прав! Сто раз прав – нечего к чужим женам приставать! Но тогда их прошлое развалится как карточный домик, от него ничего не останется. Всё быльём порастёт. А этого нельзя допустить. Хватит с меня одного Лёхи Бирсана. И вообще, прошлое дразнить нельзя, оно не для этого создано, оно создано, чтобы в нём прятаться. Пока это ему удавалось всякий раз, как только он вспоминал жену и школьные годы.
– Не виноват, – подтвердил Пророк. – Осталось тебя проверить, – добавил он как бы между прочим и, поморщившись, словно от досады, выпил своё вино. – Кислятина однако!
– Подожди, подожди, а кто же ему руку сломал?.. – удивился Цветаев и стал кое о чём догадываться.
– Этого я не знаю. Может, в горячке не почувствовал?
Ага, иронично подумал Цветаев, тебе руку сломай, посмотрим, как ты запоёшь. Зинка ему руку сломала! Вот кто! И таким образом сподвигла на подвиг. Хороша баба! Цветаев глупо засмеялся, выдавая себя с головой. Если бы он на ней ещё и официально женился! Ляха бляха!
Пророк посмотрел на него с подозрением:
– Ты что-то сказал?
– Ничего не сказал, – опомнился Цветаев. – Представил, как он бандерлога загрыз.
– А-а-а… Ну да, – глядя на него с недоверием, согласился Пророк. – Мне тоже вначале смешно было. Даже очень, – от тряхнул головой, словно отбрасывая наваждение. – Ты, кстати, был с ним, когда его убили.
– Опять намёки?! – нарочно вспылил Цветаев и покосился в окно: луна поднялась выше и вовсю заглядывала в комнату, словно силясь понять, что здесь делают люди, о чём они спорят. Так вот она, эта луна, призывала ни в чём не сознаваться, даже под страхом лишения живота.
Цветаев точно знал, что перед Антоном пасовать нельзя, иначе он завладеет душой, и произведёт над ней вивисекцию, если уже не произвёл; нет хуже зависеть от друга, и самое странное, непонятно зачем? Однако точно не за красивые глазки.
– Никаких намёков. Одна констатация, – сказал Пророк, но сделал это так, словно не доверял Цветаеву.
И правильно, подумал Цветаев, я бы тоже не доверял после всех смертей.
– Я же говорил: нашёл его в парке с пулей в башке, – ответил он постным голосом, чтобы хоть чем-то пронять Пророка.
– Это я уже слышал и про пиндосовских собак – тоже.
– Ничего больше не знаю, – как на духу покаялся Цветаев.
– А как ты, вообще, там очутился? – Пророк посмотрел на него проникновенно, должно быть, стараясь понять, насколько он врёт; друг должен врать, но умеючи, а иначе что это за друг.
А не надо было шляться к жене, зло подумал Цветаев, глядишь, Жаглин был бы жив.
– Как? – переспросил Цветаев, выигрывая время. – Как обычно. Гулял…
О Зинаиде Тарасовой тоже нельзя было говорить ни слова, даже упоминать её имени. Пророк раскрутит её в два счёта, сбесится, а потом возьмёт и убьёт Гектора Орлова, и Ирку заодно, а меня – прицепом, как свидетеля его унижений.
– В два часа ночи? – с иронией уточнил Пророк.
– Ну да… – подтвердил Цветаев. – Лето же!
– С дыркой в ноге? – брови у Пророка полезли на крутой лоб.
– Потому и с дыркой, что в два часа, – нагло заверил его Цветаев.
Пророк подумал мгновение:
–
