Илье, братцу двоюродному, с его силушкой в балагане народ развлекать. Цепи рвать железные, гирями жонглировать двухпудовыми. А нешто ль польза великая есть от того, что прогнал нехристей, а они осенью снова вернуться. Я ему больше говорю, не пример для тебя Илюша Муромский, возьми за образец друзей своих, богатырей русских. Емеля, знай себе, усмехается, матушка, ну, не смеши народ. Что Алёша Попович, что Добрыня Никитич при всей своей смелости, силе да отваге, десятой доли не могут того, что могу я одним заветным словом исполнить. Я уж ему последний довод, дескать, лень, что грязь, не красит человека. Его ответ, что по темечку коромыслом: - Грязь, не сало: потёр, оно и отстало! И смеётся. Уж вечерами вьюжными зимними, да ночами дождливыми осенними думала, в кого же он такой вот уродился.
Сказали ей соседки, от того Емеля у тебя, Лукерья, не послушный, что мало розог ему в детстве всыпала. Да пригляда нету отеческого.
И молвила в ответ Лукерья, слезу в углу глаза платком ситцевым утирая, да, соседушки, правда за вами; если б муж мой, отец его, Аника-воин не ушёл стяжать славы воинской в земли дальние, глядишь, и вышел бы прок из сына. Высказалась да вскрикнула, ой, пора домой бежать, попросил сынок любимый, чадушко ненаглядное, пирогов. И убежала, только сарафан мелькнул.
Придя домой, снова принялась совестить сына, а он даже с печи не слез, матери помочь.
- Долго будешь ещё так себя вести? – спросила Лукерья, разразившись слезами. – От людей стыдно!
Всхрапнул Емеля, будто не к нему мать обращается.
Бросила ему мать с сердцах, мол, хочешь есть калачи – не сиди на печи. А Емеля, знай себе, храпит-похрапывает.
Может, этим дело-то и закончилось, но раздался в окно стук. Настойчивый и тревожный. Лукерья бросила взгляд, сидит на окне ворон чёрный, только макушка седая. Да смотрит на неё карими бусинками умных глаз.
- Кто там, маманя? – спросил Емеля.
- Ворон в стекло стучит; видать, в дом просится.
- Ну, так, отвори окно.
Послышалось грозное «кха-ар, кха-ар!».
- Встань, Емеля, прояви к старости и к гостю уважение и сам отвори окошко, - говорит скрипучим голосом ворон. – Пока бока на печи отлеживаешь, горе-беда пришло в земли наши.
- Что мне с того? – отвечает Емеля, повернувшись к нему. – Что, побегу как брат с друзьями, мечом махать и пикой колоть? Без меня есть, кому подвиги творить.
- Вставай, Емеля, - настойчиво повторяет старый ворон. – Женщины пропадают.
- В одном месте пропадают, в другом – находятся! Нет такого известия, что меня с печи сгонит.
- Варвара-краса, длинная коса, зазноба сердца твоего вчерась пропала…
Кубарем скатился Емеля с печи. Открыл окно. Влетел старый ворон в хату, уселся на столе.
- Варенька моя пропала? – прищурил глаза Емеля. – Говори, кто это безобразие сотворил. Говори немедля!
- Никто того не знает, - отвечает спокойно старый ворон. – Не она одна из глаз исчезла.
- Не интересны другие! Говори, пока голову не скрутил, где искать тать эту!
- Ничего не добьёшься, причинив мне вред. Но царь-батюшка Колобок затевает что-то мудрёное. Вот и иди к его двору.
Сказал ворон и чёрной стрелой вылетел в окно.
Повернулся Емеля к матери.
- Как же так, маменька! Как же так! Как же я проживу без Вареньки? Без души моей любимой?
Ответила ему мать:
- Делай, что велел ворон старый, ступай ко двору царскому. Не сиди дома!
Крутанулся Емеля на месте.
- Ага! – поднял вверх указательный палец, подбежал к ведру. – Щука, отзовись, приди, посоветуй, как мне быть?
Выглянула щука из ведра.
- Делай, что ворон сказал.
- И ты туда же!
- Ступай к Колобку. Так поможешь себе и Вареньке.
- Коли так, то я мигом, - засуетился Емеля и начал на печь доспехи-броню укладывать, меч, копьё и щит.
- Ты чего это? – поинтересовалась щука. – Что удумал?
- Как что, на печи к Колобку за одно мгновение доберусь! Скажу слово заветное…
- Нет, Емеля, - возразила щука. – Нет у тебя более слова заветного. Должен сам всё делать. Коли воду носить, то с вёдрами до реки. Если огород садить, в руки лопату брать. Ежели к царю в войско путь держать, то пеше. Благословляю тебя на подвиг ратный!
Скрыл ладонями лицо Емеля.
- Жизни меня лишаешь. Как же без заветного слова жить-то буду?
- Как до этого, так и сейчас. Как друзья твои без всяких чудес управляются.
- Ох-ох-ох! – запричитал Емеля. – Без ножа режешь это сколь же идти лесами-полями, дороги-то к цареву терему ведут крутые и окольные. Этак и за месяц во Стольный град не доберусь!
- Доберёшься, – успокоила щука. – Дам тебе клубочек. Не простой, волшебный. Мой тебе последний дар. Иди за ним. Ступай, куда он катится. Через седмицу выведет тебя к главным городским воротам.
Сказала щука и исчезла. Всколыхнулась вода в ведре, пошли по стенам солнечные зайчики прыгать.
Бросился Емеля к ведру. Начал звать-кликать щуку. Руками в ведро полез, но окромя воды ничего в нём не обнаружил.
- Как же так, - обиженно произнёс Емеля, - зачем ты так со мной?
Просмотрел тогда на мать и молвит, мол, не верю, матушка, что вернула она слово заветное. Как ему казалось, навеки даденное. Привык ведь за два года, что ни возжелается, сказать достаточно, мол, по щучьему велению и всё исполняется тотчас. А нынче как? Подошёл к печи с надеждой, что щука пошутила.
- По щучьему велению, - приказывает печи, - по моему хотению, езжай печь из избы!
Осталась печь в избе на месте прежнем, где выложил её отец давным-давно. Только воздух сотряс словами.
- Что с неё взять, сынок, - молвит Лукерья Емеле, - сама дала, сама и обратно взяла. Хозяйка она, распоряжается по своему хотению.
- Ну, коли, так, матушка, - говорит Емеля бодро, - собирай узелок в дорогу, а я пока займусь доспехами и оружием.
Солнце садилось за дальнюю кромку леса, когда Емеля стоял перед матерью, прося её родительского благословения.
- Куда пойдёшь, сынок, на ночь, глядя, - молвит сыну мать, - подождал бы зорьки утренней и по траве росной отправился подвиги творить.
- Нет, матушка, - отвечает ей Емеля, - коли собрался, негоже тянуть время.
Проводила мать сына до околицы.
- Не ходил бы ты, Емеля, во солдаты, - попыталась Лукерья проверить решительность сына.
- Не позорила б перед людьми, матушка, - ответил серьёзно Емеля. Поклонился до земли. – Ну, пошёл я.
- Как пойдёшь? – поинтересовалась мать.
- Пешком, - ответил Емеля. – Слово щука вернула, а про клубочек забыла. Никто за язык щучий не тянул.
Сказал, да как подпрыгнет на месте. Давай плечами шевелить и смеяться. Дёргался, пока не выпрыгнул из-за шиворота клубочек нитяной, величиной с яйцо голубиное. Ударился клубочек о землю и увеличился до размера тыквы.
- Готов? – спрашивает волшебный клубочек Емелю.
- Да!
Бросилась мать к Емеле.
- Возьми, сынок, землицу родную в платочек завязанную. Горсть её в беде поможет.
Взял Емеля узелок с землёй, положил за пазуху.
- Пойдём, Емеля, - говорит клубочек. – Попрощался с матерью и хватит. Долгие проводы, долгие слёзы. – И покатился-поскакал по ямам-рытвинам.
7
В тёмной и сырой темнице легко потерять счёт дням.
Время тянется долго и уныло. С каждой прожитой минутой, с каждым вдохом приходит ощущение полной безысходности и безнадёги.
Такие мысли овладевали Марьей-кудесницей, стоило на минуту расслабиться и отвлечься. Полное отсутствие информации обостряло эти чувства. Знают ли мужья-сыновья о приключившемся несчастии, али до сих пор пребывают в неведении. Горько вздохнула Марья-кудесница. Никакие чудеса не помогут здесь, в узилище, будто связь с миром прервана полностью. Ох, как нехорошо, как тяжело на сердце! Лучик бы света солнечного увидеть, и то бы легче стало. Но, чу! Что это? Донеслось до слуха тихое рыдание.
- Варвара, ты никак снова сырость разводишь?
- Нет, тётушка.
- И не я, матушка, - отвечает Алёнушка.
Раздался голос Василисы Прекрасной:
- Кто же тогда?
Минута-другая прошла в тишине и снова хлюпанье носом.
- Кажется мне, сестрицы, - говорит Василиса Премудрая, - нашего племени в заточении прибавилось.
- Проверить надо, - предлагает Варвара краса, - кликнуть…
- Эй, кто там, отзовись! – крикнула в темноту Алёнушка.
И гомон поднялся такой, будто посреди курятника лиса из-под насеста выскочила.
Стихия шума, как и любая другая, имеет в структуре своей разные стадии протекания. Одно есть положительное в её отрицательном проявлении, когда-нибудь в итоге кончается. Так и этот раз, при наступлении стадии успокоения рёва-плача, воя да крика установилась тишина. Изредка шмыганьем нарушаемая.
Скомандовала Василиса премудрая строгим голосом:
- Хватить воем душу тянуть! Глубоко втянули в грудь воздух и резко выдохнули. Успокоились?..
- Да… да… да… - послышалась разноголосица.
- То-то же, девоньки, - мирно и душевно произнесла Марья-кудесница. – Быстро взяли себя в руки. Жалость чувство хорошее, но расслабляющее. Слёзы в три ручья добавят сырости, здесь и так влажно.
- Слезами горю не поможешь, - тонким голоском добавила Алёнушка.
- Верно, доченька, - поддержала её Марья-кудесница. – Давайте знакомиться.
Представились сначала русские женщины.
Затем новые узницы.
- Изольда Руанская, из земель франкских.
- Урсула из Гольдберга. Из земель немецких.
- Мальвина, актриса театра, из тёплой солнечной фряжской земли. Там цветут апельсины, виноградники тают в синей дымке заката, тёплое море омывает берега…
И далее… далее…
- Ну, что ж, девоньки, заточение штука серьёзная. Сами видите, во что по самые уши вляпались. Надо искать выход из положения, - говорит Василиса прекрасная.
- А он есть? – спросила Изольда.
- Выход наличествует всегда, если есть вход. Не через стены же нас сюда доставили.
- Может кто-нибудь объяснить, почему мы оказались в таком положении? – поинтересовалась Мальвина. – И придут ли на помощь наши доблестные мужчины, отважные рыцари в блестящих стальных доспехах, чтобы спасти нас от чудовища?
Усмехнулась открыто Марья-кудесница.
- Отвечу в обратном порядке. Но, предупреждаю, без лишних необоснованных иллюзий на скорое избавление. Наши – делаю ударение на этом слове – мужчины уже ищут пути-способы отыскать и вызволить из сего чертога мрачного, потому как мужчинами быть не перестали. А вот ваши, да не в укоризну вам буде сказано, вопрос спорный… Посмотрите, что из себя представляют они, отважные рыцари: шлемы украшены султанами и плюмажами, доспехи в чеканных узорах, где изображены птички-павлины и прочие вольности из детской неисполненной фантазии. Брови выщипаны, глаза сурьмят, ногти стригут и лаком покрывают. Дело дойдёт до того, на бранных перчатках ногти обозначат и лаком покроют красным. Чтобы видели враги издалека, что не вонючий пейзанин сражаться вышел, а рыцарь, весь из себя холёный, красивый и напомаженный. Теперь ответьте себе в первую очередь, сестрицы закордонные, может ли этот ряженый индюк сразиться с нечто более серьёзным?
Хотели ей ответить сестрицы иноземные, да не успели.
Увидали через плотную тьму непроглядную Нечто бесформенное, окружённое серым сиянием, отбрасывающее тень, как облако, на все четыре стороны.
Тотчас узилище наполнилось мефитическими1 запахами, в которых смешались и гниль, и прель, и серы зловонный дух.
Послышалось
