Не далеко от городка Коврижное, что в Тишинском уезде Бобринской губернии стоял монастырь. Жил в том монастыре монах. Ведя жизнь святую и праведную, пользовался он славой истинного служителя церкви. Прихожане, будь то знатные особы или простые горожане, c благоговейным трепетом доверяли ему на исповеди свои сердечные тайны. И каждому из них находил он слова утешения и поддержки. С благодарностью выслушав его благочестивые речи и наставления, уходили они с легким сердцем и со слезами на глазах. Усердно, и денно и нощно молился он за паству свою, ибо знал, что воздастся ему за благодеяния его сторицей на том свете. По вечерам читал он книги очень хорошие и очень мудрые. О бренности мира, о житие и бытие ну и о всякой всячине. Звали того монаха отец Кондратий
Прислужники всегда ставили его в пример, восхваляя за чистые помыслы. Не раз с благоговейным трепетом произносили они имя его в трапезной, и пили за здравие из кубков, наполненных сладкой слезой виноградников местных виноделов. Не оставляли они без внимания и подношения верующих, в благодарность за старания отца Кондратия. С воодушевление уплетали они копченую буженину, домашние колбаски, жареную рыбу, сыры всевозможные, а так же калачи и пышные хлеба, испеченные в русской печи, хрустели огурчиками малосольными.
— За отца Кондратия, — восклицали братья его по вере, поднимая очередной кубок с доброй порцией терпкого вина. — За светоч в темном царстве грешного бытия нашего. Да озарят лучи его благоденствия души заблудших, да не иссякнет кристально чистый родник его красноречия, – добавляли они, утирая слезы умиления. Осоловев же от вина и пищи, они начинали пить за здравие монахинь близлежащего монастыря, восхищаясь их прелестями и сговорчивостью.
А в это время отец Кондратий, отщипывал от ломтя черного хлеба и, запивая ключевой водой, неистово молился в своей келье.
— Ах, как же не совершенен мир, — произносил он глядя на свечу. — Как бы я
желал, дабы молитвы мои хоть немного облегчали жизнь страждущих.
Младенцем подкинули его в лоно монастыря. В корзинке лежал медальон с надписью. — Прости, родила в грехе. Искупи святостью, живи в радости.
Жизнь отца Кондратия полностью была посвящена служению ближнему. Сколько ему было лет, он уже и не помнил. Худое восковое лицо, густая борода и грустные глаза, практически невидящие света. Единственной отрадой его было плотничье мастерство, унаследованное возможно от отца или деда. Молоток, рубанок и долото в его руках творили волшебство. Будь то иконостасы, кружевные поделки, резные игрушки для детей или обычная лавка со столом, все это радовало глаз. Но круто изменила жизнь судьбу его после одного случая.
Однажды в исповедальню вошла молодая девушка. На вид ей было лет семнадцать-восемнадцать. Большие, голубые глаза, пухленькие щечки и вздернутый носик. На голове белый, ситцевый платочек. Под простеньким платьицем угадывались черты восхитительно красивого тела. Стройная фигура, высокая грудь. В руке она держала плетеную корзину, покрытую сиреневым полотенцем. Положив ее на столик подле двери, низко поклонилась.
— Здравствуйте святой отец, - тихо произнесла она, опустив глаза.
— Здравствуй дочь моя, – смиренно ответил отец Кондратий, любуясь ангельским личиком.
— Как зову тебя, душа моя?
— Лукерья, — вздохнула девица. Голос ее звучал, словно нежная песня. — Вот пришла к вам, хочу исповедаться.
— В чем кручина твоя Лукерья, молви. Дай волю устам своим.
— Грешна я батюшка, ох как грешна!
— Когда же успел, этот агнец божий, - изумился отец Кондратий. – На кузнечика что ль наступил.
Вслух же сказал.
— В чем грех твой расскажи, облегчи душу, утешь страдания свои.
В глазах у девушки мелькнули блудливые огоньки, впрочем, может, показалось. Вздохнула Лукерья и начала свое повествование.
— Я уже три месяца как замужем. Муж мой Савелий Игнатьевич Понюшкин благороднейший человек. Статский советник. Занимает высокую должность в местной управе. Относится ко мне благосклонно и с уважение. Вот только…
Девица замялась.
— Продолжай дочь моя, – подбодрил ее Кондратий, и с ужасом заметил, как блудливые огоньки в ее глазах начинают полыхать ярким пламенем.
— Работа у него хлопотная, да и лет не мало. Седьмой десяток уж пошел ну и …
— Ну и …? – нетерпеливо произнес Кондратий, почувствовав в голосе своем азарт странный.
— Всего разок помусолил после свадьбы, да и делов! – выпалила вдруг девица и, густо покраснев, вновь опустила глаза.
Будто молнией поразило отца Кондратия. Не ожидал он от такой скромной девицы столь ярких излияний.
Девица же вздохнула, словно стыдясь своих признаний, и прошептала сквозь слезы.
— Слова ласкового не скажет. Пускать никуда не пускает. Дома я одна одинешенька. Никаких радостей. Насилу выпросила к вам прийти.
— Будь смиренной дочь моя, выпало на твою долю страдать, так страдай, во славу…
— Так ведь жизнь нам дана, чтобы радоваться, — с жаром воскликнула девушка.
— Так-то оно так, — вяло изрек отец Кондратий.
— А как же дома, в деревне нашей хорошо-то было, — личико у Лукерьи засияло, словно заря утром ранним.
— Бывало, встанешь спозаранку, выйдешь на крылечко, воздух свежий, бодрящий до жгучести. И все словно изумрудное, в зелени да в листочках. Сердце так и поет от радости. А как приятно ходить босиком по росе! Травка пяточки да ступни щекочет, пальчики целует. Солнышко щечки нежит. А кругом благодать, раздолье. Птички щебечут. Подбежишь к речке, скинешь платьице и в воду голышом, — Лукерья взвизгнула от удовольствия и, запрокинув голову, звонко рассмеялась, облизав губы влажным языком.
Как зачарованный слушал ее Кондратий. И отрадно вдруг стало на душе у него от слов этих задорных да от смеха ее девичьего,
— Только вот, — надула губка Лукерья. — Семья у нас милостью божьей большая да кормить нечем. А тут сваты. Вот и выдали меня тятенька с маменькой. Мол, ты хоть голодать не будешь.
Взглянула жалостливо девица на отца Кондратия и воскликнула с дрожью в голосе.
— А зачем мне хлеб да питье, если я света белого не вижу, дождичку теплому ладошки не подставляю, снежинки озорные языком не ловлю, с подружками да парнями до утра хороводы не вожу, ромашки да васильки в косы не вплетаю!
Все больше изумлялся Кондратий, слушая речи эти дивные. Растревожила его простая деревенская девушка. Будто вновь открывала ему мир дитя непорочное.
— А можно я присяду, — смиренно попросила Лукерья глядя на него своими голубыми невинными глазами и тут же добавила, словно оправдываясь. — У меня слабые лодыжки, устаю быстро. Она присела на краешек табурета.
— Дочь моя ты можешь сесть на кровать, она помягче будет, — произнес Кондратий хриплым голосом, ибо в горле у него пересохло.
— Ничего, — успокоила его Лукерья, простодушно добавив. — У меня упругие ягодицы, а впрочем…
Она пересела на кровать и сладко потянулась.
— Ах! Как же хорошо, — грудь ее обтянутая платьицем в горошек стала вырисовываться более отчетливо. А когда одна пуговичка расстегнулась, грудь белоснежная наполовину обнажилась, показав тоненькие ниточки вен. Кожа от этого стала казаться еще нежнее и прозрачнее. Кондратий не мог оторвать от девушки глаз. От нее веяло какой - то девичьей непосредственностью и чистотой. Он подошел и погладил ее волосы. Они пахли луговыми цветами. Схватила тут Лукерья руку его и прижала к щеке своей.
— Ах, как же я грешна батюшка, — прошептала она дрожащим голосом. — Как грешна.
— Успокойся дочь моя, расскажи все как есть. Прошептал Кондратий, сев вновь на лавочку.
Тут заметила девица на подоконнике у кровати миску с пшённой кашей и ломоть черного хлеба. Вскочив, она выложила из корзинки бутыль вина красного, кружок сыру овечьего, глиняный горшочек с квашеной капустой и солеными грибочками, каравай хлеба домашнего с хрустящей корочкой, буженину, приправленную мятой, вяленой рыбки вязанку, лукошко с яичками вареными, да батон копченой колбасы. Сев на кровать она оглянулась.
— А вы так и живете один?
— Да, — произнес он, потупив взор.
— Как же вы без хозяюшки то? Кто же вас завтраком балует, обедом кормит да ужином потчует. Кто ж вас ночью обнимает да словами ласковыми ублажает?
И взглянув на Кондратия с нежной грустью, она добавила.
—Тяжко на свете белом, коль жизнь мимо проходит.
Ах, как же захотелось отцу Кондратию пасть перед ней на колени, прижаться к груди ее и залиться слезами горючими. Никто еще не воротил душу его речами такими проникновенными. Но превозмог он чаяния желаний своих страждущих. Воздержался он от возлияния души своей трепетной. Лишь вздохнул тяжело.
— Расскажи милая, что же привело тебя ко мне.
Опустила вновь глаза Лукерья и произнесла тихо.
— Заприметил однажды муж мой сердешный, что муторно мне одной в хоромах днями да вечерами без общения коротать. Выписал гувернера из самого Парижу. Для образованности, манерам всяким ну и прочего владения языком по-французски. Сам-то он весь в делах. То заседания, то поездки по губерниям, то прочие государственные нужды. Ну, так вот. Уехал он в Тульскую область на неделю и оставил меня на попеченье нянюшке. А как та уснула, вошел ко мне Жан с книжкой в руке и признался, что зовут его Женя. Получил образование во Франции но, влюбившись, выдал себя за француза, дабы видеться со мной.
Тут Лукерья воздела руки к небу и воскликнула надрывным голосом.
—Ну не хотела я этого. Не хотела!
— Продолжай дочь моя. Не терзай себя понапрасну, — заерзал монах от нетерпения на лавочке.
И поведала девица остолбеневшему от неожиданности Кондратию, как уложил Евгений её на мягкие перины и стал покрывать поцелуями ее истосковавшееся по ласке тело. И как воспламенила ее эта внезапная страсть. И как пыталась она сопротивляться, но губы шептали все жарче и жарче.
— Возьми меня! Скорее возьми!
И как вскрикнула она в сладостной истоме, когда овладел он ею. И как переплелись ноги их, а пальцы, её впившись в тело, стали скользить по спине все сильнее прижимая его к себе. И как извивалась она под ним чреслами своими словно безумная. И как впадала она в негу после судорог сладостных.
— Еще, — шептала она, задыхаясь от движений его неистовых. — Хочу еще! Да! Да! Еще! Еще! Только не останавливайся! Продолжай!
Представил тут Кондратий, как пошла ходуном кровать от возлияний двух обнявшихся тел. И будто услышал он восклицания и стоны наслаждения, будоражащие чувства. И стала в нем вдруг закипать кровь и бурлить по венам кипятком жгучим. Когда же закончила девица повествование свое, налил он дрожащей рукой вина в стакан, наполнив его до краев и осушил, словно путник, страждущий в пустыне.
— Как же поступить мне? — не унималась
А так хорошо написано, стилизовано классно, любопытство пробуждает. Концовка разухабистая.
Девчонка знатно прописана. Такая конечно и святого из могилы поднимет )
"Вскочив, она выложила из корзинки бутыль вина красного, кружок сыру овечьего, глиняный горшочек с квашеной капустой и солеными грибочками, каравай хлеба домашнего с хрустящей корочкой, буженину, приправленную мятой, вяленой рыбки вязанку, лукошко с яичками вареными, да батон копченой колбасы. " - это ж какая силища духа должна быть, чтобы такую корзинку притарабанить. Кг 10, не меньше )