"Время Лиха"

есть на самой низкой ступени по их иерархии. Так что должен вести себя тихо. Смотри, Иван, это всё между нами…
   - Понятное дело.
   Когда Иван вернулся с водой, Дарья уже прибрала двор, сидела на дровяной колодке, наблюдая за серой курицей, которая квохтала по-особому и, возможно, планировала стать квочкой.
   - Неужели сядет на яйца? – спросил Иван, подойдя к жене. – У нас обычно июньскиеквочки…
   - Поглядим. Ранние, конечно, лучше… Да ты садись. Расскажешь мне, как там, в «тридевятом царстве». Вижу: съездил неудачно. Не переживай, главное, вернулся жив-здоров.
   - Разве что жив, - согласился Иван, усаживаясь на дрова.
   - И там отказали?
   - До Генпрокуратуры я даже не добрался…
   - За три дня?
   - Ну, что… Только сошёл с поезда, не успел и сориентироваться – ни паспорта, ни денег…
   - Ты же всё во внутренний карман прятал.
   - Доставал десятку на проезд. А тут все повалили на выход, вот и сунул в
128
куртку… Да паспорт-то нашёлся. Бомж какой-то подобрал. И на обратный билет по карманам наскрёб. Только пришлось в милиции переночевать. Пока выясняли личность… Надолго теперь запомню товарища лейтенанта Карнаухова…и День космонавтики.
   - Тебя там не били? А то в Москве сейчас террор из-за тех событий…
   - Кто?
   - Да хоть те, хоть те.
   - Милиция – нет, а в камере…там не КПЗ, а как-то по-другому…эти сидели…поклонники содомского греха. Так их здорово унижали.
   - Вот не хотела я, чтоб ты ехал. Побывал уже в двух прокуратурах, не всё ли равно. Раз «внизу» такое позволяют себе, значит, с «верхов» идёт. Если б не убедил меня, что журналисты помогут, ни за что не отпустила бы…
- А к журналистам не с чем было обращаться. На следующий день почти добрался до места и попал в какую-то демонстрацию. Запрудили всю улицу так, что даже по тротуару нельзя было пройти. Ну, думаю, толпа вынесет, куда надо, встал с ними… В глазах аж рябило от плакатов и флагов. Прямо как будто живая река течёт по улице. А тут другая демонстрация. Потом омоновцы… Портфель с бумагами потерял, пуговицы – как срезало. Нас, человек пятнадцать, вынесло под какой-то навес над входом в магазин. Два раза ударился о железный столб. А когда разбили витринное стекло, меня чуть внутрь магазина не забросили. Думаю, схватят ребята, как вора, за то, что под шумок полез что-нибудь стянуть. Ну, и упёрся руками… Там уже санитары бегали. Видят, что у меня кровь на ладонях, предложили ехать в больницу. Решил: из этого ада лучше побыстрее выбраться. Согласился.
   Дарья уже схватила мужа за руки и разглядывала их.
   - Да не думай. Царапины.
   - Стеклом порезался – и царапины?
   - Ты ж видишь: уже зажило. Меня ещё и ночевать оставили. Ни на ночлег, ни на еду не пришлось тратиться.
   - Иван. Говори правду. С маленькими порезами на руке не госпитализируют.
129
  - А чего мне скрывать? Два ушиба да вот руки.
   - У тебя было сотрясение?
   - Не было у меня никакого сотрясения.
   - Не обманывай.
   - Не бы-ло… Нас, раненых, привезли человек двадцать, вот и оставили.
   - Всегда ты свои болезни скрываешь… А в камеру за что посадили? Паспорт же нашёлся…
   - На всякий случай… Это ещё ерунда. Там один мужик сидел, Толик, так он получил пятнадцать суток за то, что был свидетелем.
   - Как это?
   - Видел, как у соседки квартиру обворовывали. Преступников поймали, и для Толика началась «счастливая» жизни. По два раза в неделю, говорит, вызывали – это как минимум. Потом начал ездить на суд. Всё никак не могли приговорить домушников. Работы у него нет, ездил зайцем. Поймался – ссадили. За то, что не прибыл вовремя, дали пятнадцать суток. Судья прямо сказала, что надо жить так, чтоб ничего не замечать… Воров, кстати, отпустили прямо из суда, дав по году условно.
   - Неужто такое возможно? Он не сочинял?
- Скорее всего, нет. Его историю знала вся камера, а  выдумывать такое среди блатных небезопасно.
   - Сколько ж ты, бедный, пережил за эти дни!.. Лучше сидеть дома и никуда не высовываться. Ты сегодня, пожалуйста, ничего не делай. Где у тебя ушибы? Дай, потрогаю…
   Дарья ощупала раненую голову мужа и выразила на лице сожаление: шишки были небольшими. Но она-то знала, что, независимо от их размеров, её Иван, конечно же, сильно пострадал.
   - Ну, вот видишь: ерунда.
   - Да, ерунда!.. Всё равно. Об железо стукнуться – это не шутки. Чтоб сегодня отдыхал. Я буду стирать, а мальчишки мне помогут… Сейчас с каждым днём всё теплее, так дед Степан с утра греет на солнышке свои 
130
косточки. Небось, скоро выйдет. Вот и болтай с ним о политике.
   - Потом не упрекай, что бездельничаю.
   - Когда я упрекала?.. Да и что тебе делать? С хозяйством Юра уже разобрался… И мне будет лучше. А то выйду вешать бельё, а Игнатьич цепляется с разными вопросами. Тут некогда, и не отвечать – невежливо… Да он к тебе всё равно пристанет: ты ж вечером, когда приехал, сам сказал ему, что был в Москве.
   - «А поведай-ка, соседушка, каково поживает наша столица белокаменная?» - спародировал Иван.
   - Вот-вот.
   - Реклама, скажу. Везде реклама. Столько её, что не одну нашу деревню можно купить на эти деньги. Вместе с нами, крепостными…
   Иван, действительно, решил отдохнуть в этот день. Но не из-за уговоров жены и не потому, что было воскресенье – работая на себя, он догадывался о выходных только по остающейся дома семье. У него на самом деле болела голова.  С этой же сильной головной болью он рано утром ушёл из московской больницы, чтобы до полудня уехать домой. Денег не было, портфеля с бумагами, туалетными принадлежностями и прочими необходимыми вещами не было, а сам он, небритый и помятый, совершенно потерял желание чего-либо добиваться в этом странном городе, совсем не похожем на его деревню, и хотел только одного – вернуться к привычной обстановке и к хорошим людям.
Он прошёлся по сараям, приводя всё после хозяйничанья Юры на свой лад и, согнав кур со спины жующей сено коровы, постоял рядом, чтоб не дать им вновь занять это тёплое и удобное место, ибо, как объяснял Пашка, «рассядутся у коровы на хребте, как на насесте, а в туалет слазить не хотят». 
    Сам младший сын ремонтировал во дворе старый велосипед и, увидев, что отец не занят, прибежал к нему со своими заботами.
   - Пап, а можно заднее крыло вообще снять? А то грязью забивается…
131
   - А без крыла грязь будет тебе на спину лететь. Подожди, пусть подсохнет на улице.
   - Пап, а как там в Москве? Красиво? Свози нас на каникулах.
   - Лучше съездим на Светловский хребет, - ответил Иван после некоторого раздумья. – Прямо на мотоцикле. Там красота, горные озёра, пещеры…
   Он вспомнил, как демонстрацию, к которой прилепился, облили водой, как он промок с головы до ног, и потом, в больнице, колотился от озноба, пока оказывали помощь тем, кто пострадал серьёзнее.
   - Да, там красота… А что Москва?.. Перед поездом было немного времени. Приехал на Красную площадь. А там даже куранты молчат. Часы на Спасской башне остановили. Ремонт.
   - А когда поедем, пап?
   - Летом. Когда ночи будут безоблачными. Залезем на хребет и посмотрим на звёзды.
   - А ты будешь там рисовать?
   - Обязательно.
   Сын напомнил о заброшенном в последнее время увлечении и о той страшной картине, увиденной на Красной площади, которая навсегда отпечаталась в памяти Ивана. Ему захотелось сходить на Озеро и успокоить душу. «Да, схожу, - сказал он сам себе, - а то скоро начнутся огороды, и до ноября будешь вертеться, как белка в колесе».
   Иван вышел из кошары и поздоровался со Степаном Игнатьевичем, который уже сидел на крыльце с газетой в руках.
   - Ну, что, дед, картошку ещё не садишь?
   - Время не подошло. А ростки добрые. Хоть сейчас в землю. Егоровна предлагает обработать марганцовкой: по науке.
   - Польза есть.
   - А ты уезжал куда, соседушка?
   - В Москву.
132
   - Шутишь али как?
   - Али как.
   - А я вчерась говорю Егоровне: «Ивана встретил, из Москвы вернулся», а она: «Дурак, он к сестре ездил в соседнюю область». Вот и сама дура. Ну, и как там?
   - Горит Москва, - Иван перелез через невысокий заборчик и, приласкав соседского пса, сел рядом со стариком.
   - Да я не про то. Выиграл своё дело?
   - Нет.
   - Понятно… Я вот тоже с утра: прошу её похмелить, не входит в положение. Помру, говорю, на что хоронить будешь? Пенсию-то задержали. Так эта гадюка отвечает: положу до пенсии в погреб. Тебя, мол, и вскрывать не надо, труха одна. Видал?.. А что горит-то? О пожаре, вроде, не сообщалось…
   Минуту назад Ивану хотелось в подробностях поделиться тем, что он увидел на краю главной площади страны, но, едва сосед задал вопрос, как желание совершенно пропало. «Грех смаковать такие ужасы, - подумалось ему. –Мы все и так очерствели из-за того, что постоянно видим по телевизору смерть и разрушения. А вот воочию…»
   - Не здание. Женщина держала какой-то плакат, а потом облилась бензином и…подожглась… Милиция, правда, быстро вмешалась…
   - Бедолага. А что на плакате-то было написано?
   - Не знаю, дед.
   - Вот… Вот, маленький пожар, а как бы в большой не обратился.
   - Народ разный бывает…
   - Бывает, овца волка съедает.
   Иван вспомнил вокзальных милиционеров. Обратившись к ним, расстроенный и испуганный пропажей, он был уверен, что сейчас будет предпринята какая-нибудь операция по перехвату вора-корманника. Он даже 
133
вспомнил среди выходивших пассажиров своего поезда одного типа, который вызывал подозрения. Этот невысокий мужичок лет сорока был явно из другого вагона и остановился в толпе, всем своим видом показывая, что вот он такой вежливый и толкаться не собирается. Странным было то, что у неизвестного попутчика в руках не было ни сумки, ни чемодана. Но в отделении сначала пришлось подождать, потом отвечать на долгие и нудные расспросы, а затем возвращаться в поезд, где, оказывается, «он попросту мог обронить свои вещи». «Один пассажир прятал бумажник под подушкой, - рассказали милиционеры недавний случай, - а потом сдал постель и, не заметив, столкнул его на отопительные трубы. Прибежал, спасайте, мол, московские воры лишили всех сбережений, а бумажник ещё и запылиться не успел. Так потом извинялся за беспокойство». Иван уже понял, что вора не найдут, и потому молчал и решал, что делать дальше. Но решение приняли другие, когда в милиции произошла пересменка. Узнав, что он приезжий, что не имеет документов, удостоверяющих личность, новые ребята не стали слушать «басен про ограбление» и предложили ночлег «в одном уютном месте». Карнаухов, Карнаухов… Ивановы возражения нервировали этого мрачного блюстителя порядка. А Ивана бесил Карнаухов. В том числе из-за того, что оказался однофамильцем одного пакостного мальчишки, который в далёком детстве мстил всем сверстникам за то, что не мог прижиться в дворовой компании.
   Случай ли или Господь Бог пришёл на помощь несчастному провинциалу, явившемуся в столицу в поисках правды… Или равнодушная судьба решила повернуться к Ивану лицом за то, что он провёл в тесной и душной камере страшную ночь, когда проклятая лампочка, казалось, светила тем ярче, чем больше уставала голова от постоянного гула голосов, когда бесконечная история жизни бывшего свидетеля Толика, бубнившего над ухом, вдруг начинала представляться сном уже о его, Ивановой, жизни, а тюремные вши, старожилы камеры, вырастали в полусонном