попались, целую свинячью ляжку требовали. Еле деньгами отделались…
- Так за что вас штрафовали? - изумился старик. – Орлов что ли правила не соблюдал дорожные?
Дарья тоже удивлённо посмотрела на мужа: ей он таких подробностей не поведал.
- Нарушил он один раз правила, только гаишников тогда рядом не было. А штрафуют они не за что, а почему. Потому что кушать хоца. И желательно, не хлеб и картошку, а что-нибудь повкуснее. Ещё когда выезжали, Орёл сказал: «Вот смотри, Иван, машина в идеальном состоянии, документы в порядке, но менты будут не ментами, если не оштрафуют нас хотя бы раза два. Я их называю пираньями. Это такие хищные рыбы. Водятся в Америке,
93
но у нас их тоже много развелось. Если везёшь мясо, значит, всем с тебя надо урвать. Только выедем на трассу, сразу увидишь пираний».
- Здорово живёшь! – возмутился дед. – Стоят, чтоб аварий не было, и обирают бедных хрестьянов!..
- Это ещё ерунда, Игнатьич. Настоящие приключения начались в самом городе. Там этой рыбкой просто кишит. На какой базар ни сунемся – нигде нет места. Вернее, места есть, но перекупщики их арендовали и деревенских не пускают. Пожалуйста, продавай им мясо оптом – и свободен. Только знаешь, какая у них цена?.. В два с половиной раза ниже, чем они сами продают. Все базары, сволочи, оккупировали. Прости, Даша.
- Но вы ж нашли место? Не сдавали им? – спросила жена.
- Из-за этого торговали два дня. А можно и за пару часов всё спихнуть. На Резовском рынке дали нам место в самом углу, куда мало кто доходит. И это ещё за стольник. По полтиннику складывались… Правда, рэкетиры до нас тоже не дошли. А так весь базар платит четверть с дохода. Но рубщик и ветеринары своё хапнули. Опять же пришлось у родственников ночевать: Орлов к брату поехал с мясом, у того и гараж есть, а мне пришлось о двоюродном дядьке вспомнить. Конечно, шмат мяса, шмат сала. Люди-то почти чужие… Кстати, на обратном пути тоже останавливали. Только к пустым сильно не придирались…
- Понятно… Куда, говорят, ни кинь, всюду клин. Я тебе советовал: не расти свиней на продажу… Вот в связи с этим у меня к тебе главный вопрос: как там с перекрытием железной дороги? – старика, похоже, сильно не озаботили чужие проблемы, и Иван сразу заметил, что сосед выслушивал его с каким-то нетерпением.
- Перекрытием? – удивились они с Дарьей резкому переходу.
- Ты в Морск ездил-то?
- В Морск, конечно.
- Ну, вот вчерась работники заводов перекрыли, значит, железную дорогу. Я и пришёл узнать от свидетеля событий. Газеты-то снова врать научились…
- Впервые слышу. Мы железную дорогу нигде не переезжали. Она в стороне.
94
- Вот раз тебе и ку-ку! Тако событие, бунт целый, а вы и не глянули! Ну, даёте!..
В словах старика был упрёк, и тут только Иван догадался: сосед был выпившим, и значит, разговор неминуемо примет политический характер.
- Говорю ж: впервые слышу. В городе никаких митингов.
- Ну, тогда читай. Очевидец, ё-моё!
Степан Игнатьевич поставил кружку на край печки и сунул Ивану областную газету, на первой странице которой была помещена большая фотография: люди с плакатами «Зарплату – на руки, режим – в отставку и под суд!» пробивали милицейскую цепь; на рельсах лежало какое-то большое чучело.
- Свет плохой. Может, расскажешь?
- Я-то расскажу. А вот ты мне объяснишь, что деется. Я до хрена прожил – Дашка, извиняй, - а такого в газетах не видел. Значит, рабочие военного завода и другие перекрыли железные путя в знак протеста, что много месяцев не выдают получку. Чем не гражданская война, а?
- Да, что-то у нас в учительской говорили сегодня об этом. Некогда было слушать… - подтвердила Дарья.
- Вот и скажи, Иван, - продолжал старик, неловко подвинувшись на стульчике и едва не упав, - почему народ не восстанет, как раньше? И грабят нас, и в нищету спустили, и для детей всё беспросветно, а не восстаём.
- Народ не дурак. Понимает: вся эта мразь и гражданскую войну себе на пользу обернёт. Разве не так было в восемнадцатом-девятнадцатом?
- Не то время, - согласилась с мужем Дарья. – Деньги и жильё у них за границей, дети там же учатся. У всех двойное гражданство. Неуязвимы. Так что начнись, не дай Бог, заваруха, пострадаем только мы с вами, кому некуда уехать. А они в России, как браконьеры: ободрали всё и исчезли.
- Вот и я думаю, - вздохнул Степан Игнатьич, как всегда быстро успокоившись после всплеска эмоций. – Искушают нас, окаянные, а мы не поддаёмся. Потому как на нас, нашем, значит, труде тяжёлом всё держится. Ты вот чего будешь восставать? Твоё богатство – сыны, хозяйство. Тебе
95
война не нужна. Живём бедно, а то ещё хуже будет. Лучше горевать, чем воевать. Вона в девяносто третьем, а зачинщики все живы-здоровы, при портфелях. А рядовых сколько положили… Да… А хочется иной раз представить, как я ЭТИМ шашкой головы рублю за всё. За всё!
- Рубил бы?
- Нет, конечно… - ухмыльнулся старик, полминуты помолчав. – Мне и свинью-то жальче резать бывает… Хотя кто из них виноватей… Ишь придумали: двойное гражданство. Полурусские… Даш, ты, раз уж случай представился, расскажи, чем ваша-то война закончилась. Бо мне Егоровна врёт, что вас разгромили, а мне не верится. Хотя что-нибудь, говорю, добились же. В нашем районе такого не было. Они первые…
- Первые и, наверное, последние.
- Чего ж так прискорбно?
- Действительно, ничего мы не добились.
- А аванс на День учителя? – возразил Иван.
- Забыла. Да, ко Дню учителя нам дали по пятнадцать рублей. Аванс – это громко сказано. Такого аванса только на пять булок хлеба хватило.
- И до сего дня ничего не получали? – с недоверием спросил старик.
- Ни копейки… А если начнут что-нибудь давать, так наша школа последняя получит…как бунтовавшая.
- Так, может, вы где поддались?
- Нет. По своей воле нет. Только из-за ухудшения здоровья.
Сегодня у Дарьи не было ночной работы с тетрадями и планами уроков, и она согласилась рассказать. Тем более что попросил и муж: чтоб переменить тему разговора и потому, что сам до сих пор не знал подробностей. С того дня, как он приехал к ней в больницу и сказал: «Хватит! Лучше брось школу!», между супругами словно установился молчаливый уговор: о голодовке не вспоминать. Слишком много переживаний было связано у каждого из них с теми днями и неделями, когда Озёрковская школа готовилась к акции, проводила её и расхлёбывала последствия. Слишком
96
долго поправляла физическое здоровье Дарья, на излечеие душевных ран которой теперь нужны были месяцы, а то и годы, хотя болели за неё – без госпитализации, конечно, но не менее серьёзно – и муж, и Юра, и Паша. Так что малоприятные воспоминания в семье до сих пор не озвучивали.
Рассказ Дарьи
Голодовка учителей Озёрковской школы началась без прекращения работы. Семеро её участников принесли матрасы и постельные принадлежности в лаборантскую кабинета истории и ещё раз подтвердили директору школы свои требования о зарплате, детских пособиях и отставке начальника управления образования района, изложенные в письмах в администрации района, области, в газеты, на телевидение. Кроме того, они обратились с воззванием поддержать их к коллективам школ района. Первый учебный день акции прошёл обычно, и только когда школа опустела, а голодающие расположились в «истории» для ночлега, им стало понятно: назад дороги нет. На третий день никто уже не мог работать, и завуч изменила расписание, оставив за протестующими выбранный ими кабинет. В тот же день по собственной инициативе в школу зашла фельдшер села Щербакова, которая осмотрела голодающих и попросила в случае каких-либо обострений немедленно вызывать её. Обострение произошло уже через сутки: учительница начальных классов Проценко потеряла сознание. Когда больную отправили в райцентр, из города приехал глава администрации Чурилин Алексей Дмитриевич в сопровождении милицейского наряда. Он обрушился на бунтовщиков с угрозами и оскорблениями. Вот лишь некоторые фразы из речи брызгавшего слюной и желчью руководителя: «Никому вы не нужны, не хотите работать в школе – идите в рабы к новым хозяевам», «наденем вам смирительные рубашки, всё равно через пару дней станете психически ненормальными», «если вам выдать деньги, то и другим захочется», «не верю, что вам нечего есть: у всех дома свиньи и коровы. Вас подкупили накануне выборов враги нашего губернатора», «не дождётесь отставок: я нужнее району на своём посту во время отопительного сезона. А вас можно заменить, или вообще школу на хрен закрыть», «требование отставки Шигиной – это выпад против меня, против губернатора, против президента. Ваши действия разрушают Россию»… Когда голодавшие потребовали у милиционера запротоколировать оскорбления начальства, сержант ответил, что ничего не слышал, и отступил в коридор. Вечером того же дня село Озёрки посетила ещё одна городская легковушка. Это был
97
секретарь райкома КПРФ Лесин Е.П. с двумя товарищами, которые взяли у голодающих копии их обращений и пообещали все бумаги растиражировать на ксероксе, чтобы «привлечь к нуждам педагогов внимание общественности». Также коммунисты составили собственное обращение к трудящимся района, в котором указали на многочисленные факты получения побочных доходов, а также коррупции со стороны руководителей администрации. «Когда Чурилин был у нас завотделом, - доверительно сообщил Лесин голодающим учителям, - мы хотели исключить его из партии за злоупотребления». Следующий, пятый, день голодовки начался с того, что двое –Кретова и Савченко – потеряли сознание, учительница математики Светлова была отправлена в районную больницу с острым сердечным приступом, причём вызванная фельдшером «Скорая помощь» в селе не появилась, и по дороге встречена не была. Нелегко пришлось и оставшимся троим протестующим, к которым, правда, чуть позже присоединились ещё двое – техничка, многодетная мать, и учитель физики. В одиннадцать часов из города прибыла группа в милицейской форме с дубинками, которая попыталась вышвырнуть голодающих прямо на их матрасах из школы. Конфликт едва не перерос в потасовку, однако дружный отпор работников школы, старшеклассников и подоспевших жителей села, включая родственников учителей, заставил налётчиков ретироваться. Шестой день голодовки был отмечен кратким визитом делегации управления образования. Предложение Шигиной о том, что через три дня голодающие получат месячную зарплату, а через неделю ещё одну, а школа – аванс за один месяц, принято не было. Приехавший в составе делегации главврач районной поликлиники прочёл умирающим учителям лекцию о вреде голодания для организма человека и оставил брошюры на ту же тему, изготовленные местной типографией. Седьмой день голодовки оказался последним: продолжать её могли только двое присоединившихся позднее, но они не были в числе инициаторов, и их фамилии отсутствовали во всех документах, связанных с акцией протеста; у остальных же начались повторяющиеся обмороки и обострились различные боли в области сердца, печени… Все трое вынуждены были пройти курс лечения в стационаре. Требования голодающих остались невыполненными, также все они получили строгие
