Иван

только захотеть, и тут же нашлись, ну, разве могли не найтись, необходимые два свидетеля для соблюдения формальностей из числа пресмыкающихся перед ними; это  их приближённые - шестёрки; тут же было написано заявление в суд, и дело против Ивана пошло. Напускаемый  образ коммуниста-бессребреника, всей этой нечисти, карьеристам-приспособленцам  гарантировал  успешное продвижение к  власти, всё большим её высотам. Те, кто пытались воспрепятствовать этому, объявлялись врагами народа, а, позднее, врагами, порочащими их государственный строй и отправлялись в лагеря и тюрьмы и даже, в психушки. Но, таких смельчаков год от года становилось всё меньше и меньше. Так жульё, ворьё, не компетентные карьеристы пробирались во власть. В результате страна со временем, вползла в глубокий застой, и с конца  1991 года перестала существовать. Так не компетенция и тотальная коррупция привели к деградации и краху саму страну. Такое зло, охватившее всю страну, неспособно было победить никакое добро. Но, до таких событий, сокрушивших страну, Иван не дожил.

  Совсем не впрок оказались Ивану предыдущие десять лет его отсидки в лагерях. В  отличие от других, по какому либо случаю сидевших, проявляющих теперь, большую осторожность. Не научили они его пресмыкаться перед властями, как обычные смертные это делают. Не понял он, что воров в законе нельзя называть ворами, не то превратят в лагерную пыль. Не зря же, эти пройдохи и циники изобрели статью в уголовном кодексе, гласящую как оскорбление "их чести" и "достоинства" и как сведения, порочащие их "честное" имя, как будто у этой мрази они есть, с той целью, чтобы отбить всякую охоту у кого-либо изобличать их в мошенничестве, взяточничестве и воровстве. Таким способом эти пройдохи, хотят натянуть личину непорочности на свою глубоко порочную грабительскую, воровскую сущность. О том, что повязанные с ними круговой порукой "правоохранительные" органы с ними заодно и оберегают их, знают все, мало-мальски мыслящие, и помалкивают, соображают шельмы, что об этом говорить нельзя – это табу, не то тюрьма или лагерь. Иван почему-то все эти моменты не учёл, пренебрег ими, вроде, как, и не глупее других он был. Поэтому вскоре, он, как непригодный элемент, материал для строительства «новой» жизни, был отправлен на правёж.  Потому как, он опорочил "честь" и "достоинство" воров в законе, чтобы поумнел, набрался ума, разума в местах не столь отдалённых. Бюрократия жёстко подавляет всякие выпады против неё. Какое-то время на селе, злорадствуя, поговаривали, что, мол, легко ещё отделался он. Видимо, про себя мнили, желали ему, расстрела что ли, что значило бы тогда, –  нелегко отделался.

Это было то время, когда после смерти «диктатора», как грибы после дождя стали разрастаться кланы воров, взяточников, мошенников с их крышами в районных, областных администрациях и выше, повязанные круговой порукой друг с другом и с правоохранительными органами, так цинично называющими себя. При «диктаторе» как было? В каком бы высоком кабинете не сидел некто, его запросто могли превратить в лагерную пыль, как любую быдлу. Например, когда узнали, что у наркома внутренних дел Ягоды, кроме всяких иных противоправных дел, к примеру, многие тысячи сфабрикованных дел ради карьерного роста, ещё и  счёт в зарубежном банке, стало быть, втихаря, хапнул где-то, заразился той же болезнью. Проникнув по роду своей деятельности в логовище коррупционеров, когда яростно «боролся» с врагами советского государства партийной бюрократией, с взяточничеством, воровством и мошенничеством в стране, вдруг, сам оказался врагом этого государства, не стойким борцом, предателем его идеалов. И что же, «диктатор» был вынужден дать добро (надо же было кончать с этим), и всемогущий Ягода был превращён в лагерную пыль, как, какая-либо быдла. Разумеется, что таких Ягод было тьма, сотни, а возможно, тысячи, конечно же, такое положение вещей партийной  бюрократии страшно не нравилось, хотелось воровать и хапать безмерно, а главное – безнаказанно. После смерти «диктатора», с наступлением пресловутой хрущёвской оттепели всё круто изменилось. Наступило золотое время бюрократии, царствие бюрократии и беззакония, продолжающиеся доныне, партийная бюрократия отвела от себя разящий меч «диктатора» и, в конце концов, в дальнейшем, сбросила со временем, по истечению нескольких десятилетий глубоко чуждую и ненавистную ей коммунистическую идеологию с её атрибутикой. Это те, кто ранее скрывал свою антикоммунистическую, асоциальную сущность билетом коммуниста и исповедовал для прикрытия (для отвода глаз) глубоко чуждую им коммунистическую идеологию.  В последующие десятилетия царствие бюрократии уже беспрепятственно росло, набирало свою мощь и удушающую общество, силу. И не простили они «диктатору» того, что он жестоко преследовал их за их преступления против страны и народа. В лютой ненависти к нему, они оклеветали и оболгали его. До сих пор тёмные, злобные силы клевещут на него.

    Помнят наверное и того чудака – поэта жившего более ста лет назад.  Ни  с того ни с сего, как-то невзначай пришло ему тогда в голову, в порыве творческого озарения волком выгрызть бюрократизм, и что с беднягой стало, после такого опрометчивого желания? чем закончил этот несчастный романтик, обманувшийся в своих ожиданиях?  Хорошо известно – полным разочарованием, крахом идеалов и пулей в висок или сердце. Не понимал тогда, что такая затея приведёт его к печальному концу. Это всё тот же, наивно веривший, что какой-то город будет и какому-то сказочному саду в нём цвести.  Оказалась напрасной его вера, не получилось у бедалаги олицетворить и воспеть молодость мира, он оказался совсем не таким, каким представлял его этот поэт в своих мечтах и грёзах. И в ответ ему, этот мир показал ему свой звериный оскал. В результате,  испугавшись этого оскала, видимо, и произошёл коллапс его сознания, приведший к столь печальному концу из-за осознания, что так жестоко обманулся, поверив, каким-то наукообразным мифам, вдохновившим его поэтическое творчество, так умело поданным идеологией. И, решивший в результате, что дальнейшее его существование в этом лживом и фальшивом, глубоко порочном мире смысла не имеет. И никакое переустройство, и спасение его не возможно. А тот самый бюрократизм, который, он волком выгрызть собирался,  живёт себе и здравствует поныне, хотя сама страна уже загибается. Да хоть и загнётся ему-то, что от того. Ради него и для него (для бюрократизма) существует и сама страна. И теперь, уже, после него, того самого поэта, наученные  его столь печальным опытом и самой жизнью, никто из его братии по перу, больше уже не собирается волком выгрызать бюрократизм, напротив, они большей частью льстят и благоволят ему за неплохое материальное вознаграждение.

А что же было с нашим Иваном? Над Иваном вскоре состоялся "праведный" суд, и когда "неподкупные" судьи огласили "справедливый" приговор, один год лишения свободы, абсолютно до всего безразличному, тяжело и тупо взирающему на всех присутствующих в суде, Ивану предложили что-то сказать в своём последнем слове. Он неторопливо встал, с недоумением посмотрел на сидящих в зале людей,  и, вроде как, не понимая, чего от него хотят, видимо, много в нём куража ещё было, ровным, спокойным голосом проникновенно запел: "Не слышно шуму городского, за Невской башней тишина…". Под эту проникновенную песню два конвоира увели Ивана из зала суда.

  В день оглашения приговора на суде присутствовала и Зоя Петровна, сидела в просторном, лишь наполовину заполненном зале, так, чтобы, как можно менее привлекать к себе внимание собравшихся, будто на спектакль людей. Процедура суда действовала на неё устрашающе. Особенно, когда важные и строгие судьи грозно всё говорили о том, что Иван уже на протяжении многих лет ведёт себя аморально – пьёт и дебоширит и, кроме того, распоясался на столько, что позволил себе, чувствуя безнаказанность и вседозволенность, опорочить «честное» и «доброе» имя работника советского учреждения – главу сельского совета. Тем самым совершил политическую акцию, имеющей целью подорвать авторитет советской власти и устои советского государства, - на которые он якобы посягнул. Иван понимал всю эту мерзкую ложь, звучащую в зале суда, потому, как, он не посягал на устои советского государства. Может быть, в пылу давно копившейся ненависти, посягнул на устои воровской партийной шоблы их села, но как-то упустил из виду, что их так ревностно бережёт это государство, о чём, уже опомнившись, много раз пожалел, когда обнаружил, какая у них мощная защита, способная превратить посягнувшего на них в лагерную пыль. ...И за что  должен теперь нести суровое наказание – заключали свой апофеоз "праведные" судьи. Ещё во время разбирательства однажды вызывали Зою Петровну, чтобы та что-то рассказала об Иване, видимо, очень желали отыскать ещё что-то большее, чтобы обвинение выглядело более весомым. От волнения и страха она сказала дознавателям что-то маловразумительное в защиту Ивана, после чего её больше не беспокоили с расспросами.

Отбывал спущенный ему срок, Иван, по неточной версии где-то в Мордовских лагерях. В семье  этот год дышали свободно, отдыхали от него. Зоя Петровна проявляла большую жалость к нему, посылала ему почти каждый месяц посылку с едой. Год прошёл быстро, и по его истечению Иван снова вернулся домой похудевший, ещё больше ссутулившийся, но в целом баланда-терапия пошла ему на пользу; далее работал, был уже тише и сдержанней в своих таких громких и необдуманных высказываниях о начальстве и «коммунистах». Несколько месяцев он даже, не пил, вроде как, приходил в себя, в результате быстро окреп, но с какого-то момента всё пошло по-старому, снова запои, скандалы, в семью вернулось состояние гнетущего страха и тревоги, напряжённого ожидания какой-либо беды. По истечению некоторого времени Иван всё чаще впадал в депрессию, находясь дома целые вечера, часами мог выть или скулить песню "Черный ворон", тупо глядя в пол, потолок или стену.

С годами тоска и грусть всё больше одолевали Ивана, иногда алкогольные психозы обострялись у него настолько, что он впадал  в состояние звериной ярости, брал в руки топор, намереваясь сокрушить им всё и вся, и тогда Зоя Петровна с их сыном Алексеем искали спасения у Анны Васильевны и Серафимы Петровны. Этот демон, так называла панически боявшаяся его Анна Васильевна, в такие моменты добирался и до них, как неукротимая стихия, сея страх и разрушения. Жаловаться на него властям они не могли, потому что властей боялись пуще Ивана, хорошо помнили, как те поступили с их мужем и отцом и с ними самими, и больше, ни по какому поводу, они не желали напоминать о себе властям, предпочитали просто перетерпеть и переждать разбушевавшуюся стихию. Чему-чему, а терпению они были приучены многими десятилетиями своей нелёгкой жизни.

  От пьяных проделок Ивана, покоя не было не только в его семье. Полного покоя не знали Анна Васильевна и Серафима Петровна. И им приходилось  жить в постоянном напряжении от страха, что не сегодня, так завтра Иван в очередной