Космический левиафан

планете явно присутствует жизнь, обнаружить которую раньше не смогли только потому, что исследователи находились в плену своих традиционных биологических представлений. Судить о том, разумная это жизнь или нет, пока что недоставало данных.
            Третье. Жизнь эта, практически не активная в телесной форме, в сфере психологического (а может, и не только, но и ещё какого-нибудь, не известного науке) воздействия на окружающую среду добилась невероятного могущества, что выражается в перекодировании по своему образу и подобию иных мало-мальски разумных форм жизни, когда некое воздействие в виде определённой визуальной вибрации (подобно микробу) проникает во внутреннее жертвы и, пробуждая в ней некие потенции, начинает полное её перестроение.
            Четвёртое. Источниками подобного воздействия можно считать странные скопления скальных образований, которых к нынешнему дню в различных частях планеты обнаружено шесть, но которых наверняка значительно больше, и которые условно названы генераторами пси-поля. Именно эти странные скопления, целиком состоящие из минерала Мейдузы, судя по всему, и являются генераторами странного трансформирующего воздействия на Алевтину Солдатову, Глеба Фертова, а ещё раньше группу Фёдора Кинского. Почему Солдатова подверглась трансформации, а Фертов нет, совершенно очевидно — Фертов не дал на это согласия, отгородившись от визуального воздействия затемнением скафандра, а Солдатова была в этот процесс вовлечена — по доброй воле или исключительно под гипнозом, ответить точно на этот вопрос пока что нельзя — слишком мало для этого данных.
            Пятое. Судя по всему, трансформации подвергаются не только живые существа, но и всё то, что является их собственностью — в случае с Солдатовой её скафандр, а в случае с Кинским за это свидетельствует тот факт, что ничего из оборудования экспедиции не было найдено. По каким законам это всё происходит, как именно пси-предиктор* определяет, что именно должно подвергнуться трансформации, а что нет, совершенно непонятно. Возможно, тут теоретические начала для изучения местного разума (если, конечно, таковой здесь имеется) или контакта с ним.
            Шестое. Учитывая всё вышеизложенное, а также явную опасность для находящихся здесь людей, комиссия постановляет о немедленной эвакуации человеческого персонала базы с Мейдузы, оставив здесь автоматику для дальнейших исследований.
            Это было, собственно, всё, на что оказалась способна в данный момент комиссия. На ряд вопросов она не ответила, деликатно обойдя их вниманием — например, почему включение генератора пси-поля имело такой выборочный характер, то есть почему генераторы работали не постоянно, а лишь время от времени, включаясь чуть ли не случайно. Ведь люди тысячи раз до и после трагедии обследовали этот район и никаких аномалий там не обнаружили. Быть может, предположил кто-то, генератор включается только тогда, когда возникает с жертвой соответствующий контакт? Это соображение помусолили какое-то время в вялых обсуждениях, но пока что отставили в сторону.
            Непонятно было также и то, почему на планете не утихает пыльная буря. Да, бури случались и раньше, но обычно они не затягивались дольше чем на 12-13 часов — эта же буря свирепствовала уже четвёртые сутки и, судя по всему, и не думала униматься. Хочешь не хочешь, но поневоле задумаешься — не выражение ли это какого-нибудь недовольства планеты по отношению к людям?
            Непонятно, что было дальше делать с телом Солдатовой. Тут мнения разделились. Одни предлагали доставить его на Землю в криогенной установке, чтобы уже там, подключив ресурсы целой цивилизации, все-таки попытаться разрешить эту проблему или, по крайней мере, исследовать как можно тщательнее, чтобы быть во всеоружии при повторном случае. Другие доказывали, что Солдатова уже не принадлежит к земному миру, и её нужно оставить здесь, на Мейдузе, где она обретёт гармонию и покой.
            Также непонятно была и осторожность по отношению к гипотезе о разумности местной жизни. Особенно по этому поводу негодовал Гонгадзе Валерий Кондратьевич, мнением которого комиссия большинством голосов пренебрегла, а его выводы сочла преждевременными. Но об этих выводах стоило бы задуматься. Гонгадзе говорил он местном разуме, как о планетарном — те глобальные возможности, которые он недавно так трагически продемонстрировал, тому свидетельство. Он выдвинул теорию, согласно которой жизнь на Мейдузе концентрируется в неком интеллектуальном поле, наполненном глобальными интеллоргами**, формирующими многоэтажность этого мира. Что это значит, если перевести на понятный человеческий язык? А вот что. Ни Кинский со своей группой, ни Алька, ни кто-либо другой (а тут наверняка задолго до людей имелись ещё какие-то жертвы, а если нет, то тогда откуда эти многочисленные каменные образования, разбросанные по планете? Не есть ли они предыдущие жертвы?) не погибли в абсолютном значении этого слова, но по-прежнему живы, просто существуют теперь в ином качестве в пределах этого самого интеллектуального поля. Возможно, в глубокой древности на этой планете существовала цивилизация, члены которой были более привычны для земного глаза, чем нынешние каменные обломки, но в силу каких-то причин произошло полное её переформатирование. Что это за причины, трудно сейчас сказать — быть может, технологии в какой-то момент вырвались из-под контроля и создали что-то наподобие земной "Матрицы", придуманной братьями Вачовски. Может, это следствие защитной программы от некоего вторжения извне? А может, местный разум и не проходил сквозь стадию социума индивидуальностей, а сразу вошёл в некое общепланетарное единство. Возможен ли контакт с такой формой разума? Гонгадзе на этот вопрос лишь пожимал плечами и только однажды сказал: "Алевтина Солдатова и есть такой контакт".
            Всё-таки гипотезу о местном разуме во внимание не приняли. Поликарпов, председатель комиссии, сказал: "Я, скорее, поверю в то, что эта планета — что-то вроде гигантского хищника, заглатывающего жертвы в тот момент, когда испытывает в том необходимость — от голода, от жажды. Я даже готов поверить в непонятную стихию, но уж никак не в что-то, действующее по законам разумного..."
            К исходу недели после объявления эвакуации, на базе почти никого не осталось. Почти весь состав был переправлен на орбитальную станцию, где теперь и будет основной центр по изучению планеты. На Мейдузе пока что оставались только три человека: начальник базы Семчук Андрей Леонидович, который как капитан судна должен был уйти последним, Гонгадзе, использовавший малейшую возможность, чтобы исследовать местные скальные генераторы, и, собственно, Глеб Вертов, которого никакая сила не смогла бы сейчас отсюда изгнать. Именно он вызвался лично отвезти то, что осталось от Солдатовой, к месту её гибели. После долгих дискуссий, вылившихся даже за пределы планеты, тело всё-таки решили оставить здесь. К этому моменту мед-анализаторы засвидетельствовали, что процесс трансформации полностью завершён. Биологическая углеродная ткань полностью заменена на минерал Мейдузы. Теперь Алька больше не напоминала ту стройную изящную девушку, которой была всего две недели назад. Земная наука оказалась бессильна. Теперь Алька ничем не отличалась от каменной половецкой бабы, которые ещё и сегодня стоят в донских степях то там, то здесь.
            За последние две недели Глеб также сильно изменился — он словно бы постарел на 20 лет — по обе стороны рта легли вертикальные складки, глаза утратили блеск, а рот если и открывался, то только лишь ради односложных ответов: "Да", "Нет", "Не хочу". Гонгадзе вызвался его сопровождать. Роботы-грузчики, сверкая металлическими манипуляторами, перенесли тело Солдатовой в катер — изящную трёхместную машину класса "Колибри", стоявшую в одиночестве на опустевшей площадке.
            Буря по-прежнему бушевала. Когда ворота ангара раздвинулись, порции рыжего песка, словно бы кто-то гигантский стоял там, за воротами, с лопатой, стало забрасывать внутрь. Колибри стронулся с места и, набирая ход, нырнул в непроницаемую пелену. О визуальном управлении не могло быть и речи. Машина двигалась исключительно на автомате. Ни экраны, ни иллюминаторы не могли показать ничего иного, кроме этой дикой бушующей стихии. Наконец, машина пошла на спуск. Мягкий толчок возвестил о том, что приземление прошло успешно. За иллюминатором вроде стало светлее — или это только кажется? Глеб и Гонгадзе, оба облачённые в скафандры (теперь запрещалось вне базы находиться без скафандров, хотя состав атмосферы по-прежнему был абсолютно безвреден для земных организмов), выбрались наружу. Да, ветер, похоже, и впрямь стихает. Юркие роботы, выскакивая из багажных отверстий, вновь принялись за работу.
            Глеб медленно, словно бы нехотя, ими руководил. Гонгадзе не вмешивался. Он глядел по сторонам — на то, как за стихающей пеленой пыли и песка начинают проглядывать местные скалы. Когда киберы установили тело Солдатовой на указанном Глебом месте, ветер стих окончательно. Песок и пыль улеглись причудливыми сугробами, образовав изящный узор везде, куда ни падал взгляд. Красное солнце стояло в зените. Глеб распорядился, чтобы статую вкопали на четверть — это для устойчивости, чтобы случайный ветер не повалил её. Потом он приказал роботам убираться обратно на катер, а сам сел перед статуей на возвышении и с какой-то мучительной жадностью стал вглядываться в лицо своей возлюбленной. Что он пытался в нём найти? Гонгадзе деликатно отошёл в сторону, воспользовавшись свободной минутой, чтобы исследовать другие камни более детально.
            Какой же я идиот! — думал Глеб, стискивая ладони. Трус, трус, трус! Что я наделал! Сейчас были бы вместе...
            Он вдруг вскочил, с яростью ударил по безучастному камню и закричал:
            — Ну!.. Ну!.. Ну возьми меня к себе! Что же ты?! Вот он я, здесь, весь перед тобой! Ну, возьми — пожалуйста!..
             Он упал на колени, уткнувшись лбом в статую. Гонгадзе с удивлением обернулся на крик, хотел было что-то сказать, но вдруг замер, глядя перед собой.
            — Боже ты мой, — пробормотал он медленно, разглядывая огромную скалу, высившуюся перед ним.
            Очертания её кое-где были угловатые, кое-где закруглённые, но в целом в ней явно и недвусмысленно угадывалась знакомая форма — гусеничного вездехода, именно на таком ушёл в свою последнюю экспедицию Кинский.
            — Вот передняя часть, а тут дверца, — бормотал Гонгадзе, идя вокруг камня. — А здесь багажное отделение. А вот... — Он замолчал и остановился. — Неужели чьё-то лицо? Точно — лицо. Это же так очевидно. И как только этого не заметили раньше?
            Очертания вездехода перед ним словно бы обретали всё большую чёткость и детальность. Тяжёлые металлические траки, одна дверь чуть приоткрыта, в другой опущено стекло. А лицо, выглядывающее из-за него, явно принадлежит Болдыреву — он, видно, собрался вылезать наружу. Верно, вот он и впрямь вылезает. Спрыгнул на