В Литературный институт им. А. М. Горького я поступил в 1995-м, со второй попытки, спустя два года, как узнал о его существовании и оказался в этом уютном сквере меж Тверским бульваром и Большой Бронной, с раскидистыми тополями и памятником Герцену, заглянул в эти солнечного цвета здания, за двухвековой период основательно укоренившиеся в благодатной на события московской земле. Но творческий конкурс уже был завершён, а без его преодоления к экзаменам не допускали. Выяснил это в приёмной комиссии у её, как мне теперь кажется, вечного секретаря — Зои Михайловны Кочетковой (впоследствии она читала «Историю Отечества»; не начинала лекций, пока не соберётся нас одиннадцать — «футбольная команда»). Беглое знакомство — и вот она поднимается с места и, прихрамывая, направляется к шкафам напротив, достаёт какие-то папки, бумаги, неторопливо показывает, объясняет. И я вдруг понимаю, что попал сюда не случайно, что не чужой, что должен бывать здесь чаще, общаться с этими людьми, учиться в этих стенах. Ничего похожего со мной не было в МГУ на журфаке, Институте культуры, которые посетил накануне; а ведь тогда я ещё не определился, чему именно посвятить дальнейшую жизнь: литературе, режиссуре или журналистике (занимался всем этим активно, хотя и на любительском уровне); знал лишь, без серьёзных перемен не обойтись; к своим тридцати почувствовал это особенно остро. Поздно, конечно, однако не жаль было расстаться с прежними устремлениями, связанными с работой в области вычислительной техники.
Но и с литературой не всё было ясно, не мог понять, что мне ближе. Поэтому на творческий конкурс подал сразу и стихи, и пьесу, и рассказы. Прошёл только по прозе: увидел свою фамилию на доске объявлений в списке группы, руководителем которой значился Владимир Викторович Орлов, автор «Аптекаря» и «Альтиста Данилова».
— Да ты чего?! Классный писатель! Не заморачивайся даже! — уверяли меня товарищи.
Вот уж не думал, что буду в чём-то сомневаться, оказавшись на полпути к желанной цели. И всё же тексты Анатолия Приставкина, тоже набиравшего семинар, мне были ближе орловских. Ещё я был озадачен, что не оценены мои прочие труды.
— Меня просили передать, чтоб не волновались. Сдавайте без троек — и все поступите, — говорил нам Орлов, присутствовавший на этюде, первом из экзаменов, — в крайнем случае, кого-то перекинем в другой семинар.
Я поверил, успокоился, сдал без троек — и не был принят. А ведь мог упереться и вытянуть на пятёрки устный русский и литературу; и одного из двух недополученных баллов вполне хватило бы. На собеседовании тот же Орлов заметил, что мои рассказы представляют собой зарисовки, в этом возрасте уже надо бы писать нечто более зрелое. Отчасти он был прав: за прозу я взялся недавно, перед конкурсом.
— Ну, что там у него ещё?.. — интересовался, просматривая личное дело, ректор института Сергей Николаевич Есин, глава приёмной комиссии, автор романа «Имитатор». — Пьеса…
— Нет, это не годится, — поспешила вмешаться русоволосая женщина в очках (как я потом узнал, Светлана Владимировна Молчанова; она вела теорию драмы, вполне прилично, но только всё догадками терзалась: «Откуда я вас знаю?»).
— Поэзия… Цыбин… Владимир Дмитрич, тоже отрицательный отзыв… А ну-ка, прочтите что-нибудь… из любимого!
Я прочёл «Человеку надо мало…» Роберта Рождественского — комиссию не вдохновило.
— А из своего…
Выполнил и эту просьбу, расчувствовался, но Есин среагировал жёстко:
— Не пишите стихи!.. Вот если прозу…
Несколькими днями позже, забирая работы, узнал, что на пьесу был и второй отзыв, положительный, Виктора Сергеевича Розова, но почему-то его не приняли в расчёт.
Было обидно. Злился на себя, что расслабился на экзаменах, и ещё — на Орлова. Но вскоре засел за новый большой рассказ, увлёкся и забылся, чувствовал, что получается. Писал дома, в электричках, пока ехал на работу и с работы, урывками в командировках, открывал амбарную книгу — и строчил. К Новому году рассказ был готов, назывался «На вокзале под часами» (позже, при доработке, изменил название на «Па-де-де», под которым он и был опубликован в книге «Эпоха застоя»). С ним я успешно выдержал творческий конкурс и оказался в списке семинара прозы Михаила Петровича Лобанова.
На прозу вёл набор и Николай Семёнович Евдокимов — хотел попасть к нему, сильное впечатление произвела его «Грешница». Но Лобанов так Лобанов. Я не знал, кто это. Стал выяснять; тогда, без Интернета, это было непросто. Поспрашивал в библиотеках… Оказалось, мой мастер (именно так принято называть руководителей творческих семинаров) — участник Великой Отечественной войны, профессор кафедры литмастерства, критик, публицист, широкую известность приобрёл в 60-е годы публикациями в журнале «Молодая гвардия» (особенно статьёй «Просвещённое мещанство»), среди его книг — «Сергей Тимофеевич Аксаков» и «Островский», вышедшие в серии «Жизнь замечательных людей».
«Может, даже лучше, что критик», — подумал я.
— …Михал Петрович выпустил двоих, двоих и добирает. Вы только не схватите двойку! — услышал я одновременно обнадёживающую меня информацию и предупреждение, напомнившее прошлогоднее.
Я уже не представлял будущего без литературы, в которой, как считал, смогу сделать что-то настоящее, — поэтому сдавал всё на пятёрки, лишь за изложение поставили четыре. Экзаменаторы сказали, снизили за грязь, отличные оценки утверждает ректор, нести же ему работу чёрканную-перечёрканную, пусть и грамотную, не решились, обещали добавить балл на устном русском (этого не потребовалось).
А с Михаилом Петровичем мы познакомились перед собеседованием, на парадной лестнице герценского дома; кто-то из преподавателей, уже знавших меня, окликнул мастера:
— Вот он, ваш студент!
Наверно, от волнения первой встречи не всё, что он говорил, я мог разобрать, да и к своеобразной дикции с чуть-чуть свистящими согласными не успел привыкнуть. Но, кажется, и мастер был смущён.
«Неужели так понравился рассказ?..»
На собеседовании Есин назвал мою фамилию, имя, отчество, искоса, с придирчивым прищуром смерил меня взглядом и после весьма солидной ректорской паузы произнёс:
— Михал Петрович, это ваш… Забирайте!
Литературный институт им. А. М. Горького (фото из открытых источников)
Великих писателей и поэтов, а именно такими мы себя видели после поступления, очень скоро привели в чувства. Уже на диктанте нам показали, что вступительные пятёрки и «красные» школьные дипломы ничего не значат. У кого-то из девчат, кажется, у Светы Руденко, было четыре ошибки, у Оли Решняк — семь, у меня — девять, у остальных — двузначное число. Не представляю, как кому, мне было стыдно.
— Ничего-ничего, у нас достаточно времени, несколько лет, — уверяла Магдалена Рубеновна Саркисова, обычно строгая, подчёркнуто аристократичная пожилая женщина, в личном общении необыкновенно отзывчивая, она вела практическую грамматику, — я подскажу, кому и что подучить, где и что подчитать…
Ох, уж эти слова, никогда не бывающие вводными, — хоть выписал, никак не мог запомнить! Ох, уж эти разноспрягаемые «зиждиться» и «зыбиться», образованные от них причастия, деепричастия, ох, уж эти «надеть» и «одеть», «окончить» и «закончить» (применительно к учебным заведениям), ох, уж эти «по приезде», «по прилёте»!..
— А вы, мой разлюбезный друг, прочтите, что в диктанте написали!
С места поднимался улыбчивый паренёк и, не ожидая подвоха, читал:
— По приезду из Америки я отправился на дискотеку.
— По приезду?.. Ну, вот!.. — победоносно заключала Магдалена Рубеновна. — Вместо того чтоб шляться по Америкам да дискотекам, сидели б дома и учили русский язык!
Вскоре «Справочник по правописанию и литературной правке» Розенталя стал моей настольной книгой. А после лекций по современному русскому Елены Леонидовны Лилеевой я обзавёлся словарями: толковым «живого великорусского» — Даля (разумеется, под редакцией Бодуэна де Куртенэ), этимологического — Фасмера, орфоэпического — под редакцией Аванесова, синонимов (изданного Институтом русского языка Академии наук СССР); пришлось побегать-поискать по магазинам, обычным и букинистическим. С подачи той же Елены Леонидовны, четырёхтомником Даля люблю пользоваться не только по прямому назначению: иные словарные статьи не уступают художественным текстам, зачитаешься!
О чтении… До сих пор становится страшно, стоит лишь взглянуть на списки обязательной литературы. Брал книги в своей городской библиотеке, двумя сумками, за месяц-полтора одолевал, после чего всё повторялось снова; чего не мог найти, привозил из института, совсем уж редкие издания спрашивал в читальных залах.
Сам не ожидал от себя столь рьяного рвения к учёбе: не прогуливал лекций, семинаров, всё конспектировал; если не успевал, просил преподавателей говорить помедленнее, если что-то было непонятно, останавливал и переспрашивал — удивительно, сокурсники не смотрели на меня косо и не считали занудой. Вот разве на контрольные и курсовые не тратил много сил, выкладываясь лишь
Книжную лавку нашу прекрасную закрыли...
А Леонов Вам рассказывал свою знаменитую хохму про сына Пудовкина ?
Джимбинов, Есин, Минералов, Цыбин, Антонов - ушли, и от этого еще грустнее...