Произведение «Мой Литературный» (страница 1 из 4)
Тип: Произведение
Раздел: Эссе и статьи
Тематика: Публицистика
Автор:
Баллы: 15
Читатели: 1197 +1
Дата:

Мой Литературный

Каждый вторник на пару часов раньше убегаю с работы и еду в Москву. Добираюсь электричкой до Ярославского вокзала, спускаюсь в метро, преодолеваю несколько остановок, с пересадкой, — и вот я на «Пушкинской». Через длинный многолюдный переход, зауженный из-за торговых павильонов, выбираюсь на улицу, уворачиваюсь от столкновений с рассеянными, праздно прогуливающимися или такими же, как я, спешащими куда-то встречными прохожими, обхожу замешкавшихся временных попутчиков, убыстряю шаг, направляясь вниз под горочку по Бронной. Чувствую, охватывает волнение, что сродни юношеской влюблённости, пульс учащается, внимание рассеивается… Вот уж который раз испытываю это состояние и ничего не могу с собой поделать. Иду мимо «Некрасовки»* к воротам усадьбы Дома Герцена, там сворачиваю налево, огибаю угол здания, тяну на себя тяжёлую дверь литинститутского входа, по певучим половицам, упрятанным под многослойный линолеум, следую в дальнее крыло, поднимаюсь на второй этаж… Первая справа аудитория, номер двадцать четыре, с портретом Долматовского над кафедрой, — моя. Здесь нужно быть к шести, но приезжаю минут за пятнадцать-двадцать; никого ещё нет. Освободившись от сумки и верхней одежды, распахиваю окна, форточки; они крохотные, поэтому сразу все, что не забиты гвоздями или не закрашены, — и в тишину аудитории с потоком свежего бодрящего воздуха врывается шум Тверского бульвара. В старинных помещениях этот шум особенный, неповторимый; в общем, совсем не тот, нежели я слышал, находясь на улице. Подмигиваю Евгению Ароновичу — он, хотя и улыбается, всё же отвернулся от окон. Из-за неудачно сделанного крепления портрет висит неровно; кажется, популярный поэт-песенник не терпит сквозняков, которые я регулярно устраиваю. Не в восторге от ветродуя и товарищи, потихоньку собирающиеся на семинар, — хочешь, не хочешь, а вынужден закрывать что открывал. И разговоры, споры всё громче… В шесть в аудиторию входит мастер, приветствует нас, исподлобья оглядывает одного за другим, устраивается за столом, листает журнал — и начинается вполне себе обыкновенное таинство.

В Литературный институт им. А. М. Горького я поступил в 1995-м, со второй попытки, спустя два года, как узнал о его существовании и оказался в этом уютном сквере меж Тверским бульваром и Большой Бронной, с раскидистыми тополями и памятником Герцену, заглянул в эти солнечного цвета здания, за двухвековой период основательно укоренившиеся в благодатной на события московской земле. Но творческий конкурс уже был завершён, а без его преодоления к экзаменам не допускали. Выяснил это в приёмной комиссии у её, как мне теперь кажется, вечного секретаря — Зои Михайловны Кочетковой (впоследствии она читала «Историю Отечества»; не начинала лекций, пока не соберётся нас одиннадцать — «футбольная команда»). Беглое знакомство — и вот она поднимается с места и, прихрамывая, направляется к шкафам напротив, достаёт какие-то папки, бумаги, неторопливо показывает, объясняет. И я вдруг понимаю, что попал сюда не случайно, что не чужой, что должен бывать здесь чаще, общаться с этими людьми, учиться в этих стенах. Ничего похожего со мной не было в МГУ на журфаке, Институте культуры, которые посетил накануне; а ведь тогда я ещё не определился, чему именно посвятить дальнейшую жизнь: литературе, режиссуре или журналистике (занимался всем этим активно, хотя и на любительском уровне); знал лишь, без серьёзных перемен не обойтись; к своим тридцати почувствовал это особенно остро. Поздно, конечно, однако не жаль было расстаться с прежними устремлениями, связанными с работой в области вычислительной техники.
Но и с литературой не всё было ясно, не мог понять, что мне ближе. Поэтому на творческий конкурс подал сразу и стихи, и пьесу, и рассказы. Прошёл только по прозе: увидел свою фамилию на доске объявлений в списке группы, руководителем которой значился Владимир Викторович Орлов, автор «Аптекаря» и «Альтиста Данилова».
— Да ты чего?! Классный писатель! Не заморачивайся даже! — уверяли меня товарищи.
Вот уж не думал, что буду в чём-то сомневаться, оказавшись на полпути к желанной цели. И всё же тексты Анатолия Приставкина, тоже набиравшего семинар, мне были ближе орловских. Ещё я был озадачен, что не оценены мои прочие труды.
— Меня просили передать, чтоб не волновались. Сдавайте без троек — и все поступите, — говорил нам Орлов, присутствовавший на этюде, первом из экзаменов, — в крайнем случае, кого-то перекинем в другой семинар.
Я поверил, успокоился, сдал без троек — и не был принят. А ведь мог упереться и вытянуть на пятёрки устный русский и литературу; и одного из двух недополученных баллов вполне хватило бы. На собеседовании тот же Орлов заметил, что мои рассказы представляют собой зарисовки, в этом возрасте уже надо бы писать нечто более зрелое. Отчасти он был прав: за прозу я взялся недавно, перед конкурсом.
— Ну, что там у него ещё?.. — интересовался, просматривая личное дело, ректор института Сергей Николаевич Есин, глава приёмной комиссии, автор романа «Имитатор». — Пьеса…
— Нет, это не годится, — поспешила вмешаться русоволосая женщина в очках (как я потом узнал, Светлана Владимировна Молчанова; она вела теорию драмы, вполне прилично, но только всё догадками терзалась: «Откуда я вас знаю?»).
— Поэзия… Цыбин… Владимир Дмитрич, тоже отрицательный отзыв… А ну-ка, прочтите что-нибудь… из любимого!
Я прочёл «Человеку надо мало…» Роберта Рождественского — комиссию не вдохновило.
— А из своего…
Выполнил и эту просьбу, расчувствовался, но Есин среагировал жёстко:
— Не пишите стихи!.. Вот если прозу…
Несколькими днями позже, забирая работы, узнал, что на пьесу был и второй отзыв, положительный, Виктора Сергеевича Розова, но почему-то его не приняли в расчёт.

Было обидно. Злился на себя, что расслабился на экзаменах, и ещё — на Орлова. Но вскоре засел за новый большой рассказ, увлёкся и забылся, чувствовал, что получается. Писал дома, в электричках, пока ехал на работу и с работы, урывками в командировках, открывал амбарную книгу — и строчил. К Новому году рассказ был готов, назывался «На вокзале под часами» (позже, при доработке, изменил название на «Па-де-де», под которым он и был опубликован в книге «Эпоха застоя»). С ним я успешно выдержал творческий конкурс и оказался в списке семинара прозы Михаила Петровича Лобанова.
На прозу вёл набор и Николай Семёнович Евдокимов — хотел попасть к нему, сильное впечатление произвела его «Грешница». Но Лобанов так Лобанов. Я не знал, кто это. Стал выяснять; тогда, без Интернета, это было непросто. Поспрашивал в библиотеках… Оказалось, мой мастер (именно так принято называть руководителей творческих семинаров) — участник Великой Отечественной войны, профессор кафедры литмастерства, критик, публицист, широкую известность приобрёл в 60-е годы публикациями в журнале «Молодая гвардия» (особенно статьёй «Просвещённое мещанство»), среди его книг — «Сергей Тимофеевич Аксаков» и «Островский», вышедшие в серии «Жизнь замечательных людей».
«Может, даже лучше, что критик», — подумал я.
— …Михал Петрович выпустил двоих, двоих и добирает. Вы только не схватите двойку! — услышал я одновременно обнадёживающую меня информацию и предупреждение, напомнившее прошлогоднее.
Я уже не представлял будущего без литературы, в которой, как считал, смогу сделать что-то настоящее, — поэтому сдавал всё на пятёрки, лишь за изложение поставили четыре. Экзаменаторы сказали, снизили за грязь, отличные оценки утверждает ректор, нести же ему работу чёрканную-перечёрканную, пусть и грамотную, не решились, обещали добавить балл на устном русском (этого не потребовалось).
А с Михаилом Петровичем мы познакомились перед собеседованием, на парадной лестнице герценского дома; кто-то из преподавателей, уже знавших меня, окликнул мастера:
— Вот он, ваш студент!
Наверно, от волнения первой встречи не всё, что он говорил, я мог разобрать, да и к своеобразной дикции с чуть-чуть свистящими согласными не успел привыкнуть. Но, кажется, и мастер был смущён.
«Неужели так понравился рассказ?..»
На собеседовании Есин назвал мою фамилию, имя, отчество, искоса, с придирчивым прищуром смерил меня взглядом и после весьма солидной ректорской паузы произнёс:
— Михал Петрович, это ваш… Забирайте!

 
Литературный институт им. А. М. Горького (фото из открытых источников)


Великих писателей и поэтов, а именно такими мы себя видели после поступления, очень скоро привели в чувства. Уже на диктанте нам показали, что вступительные пятёрки и «красные» школьные дипломы ничего не значат. У кого-то из девчат, кажется, у Светы Руденко, было четыре ошибки, у Оли Решняк — семь, у меня — девять, у остальных — двузначное число. Не представляю, как кому, мне было стыдно.
— Ничего-ничего, у нас достаточно времени, несколько лет, — уверяла Магдалена Рубеновна Саркисова, обычно строгая, подчёркнуто аристократичная пожилая женщина, в личном общении необыкновенно отзывчивая, она вела практическую грамматику, — я подскажу, кому и что подучить, где и что подчитать…
Ох, уж эти слова, никогда не бывающие вводными, — хоть выписал, никак не мог запомнить! Ох, уж эти разноспрягаемые «зиждиться» и «зыбиться», образованные от них причастия, деепричастия, ох, уж эти «надеть» и «одеть», «окончить» и «закончить» (применительно к учебным заведениям), ох, уж эти «по приезде», «по прилёте»!..
— А вы, мой разлюбезный друг, прочтите, что в диктанте написали!
С места поднимался улыбчивый паренёк и, не ожидая подвоха, читал:
— По приезду из Америки я отправился на дискотеку.
— По приезду?.. Ну, вот!.. — победоносно заключала Магдалена Рубеновна. — Вместо того чтоб шляться по Америкам да дискотекам, сидели б дома и учили русский язык!
Вскоре «Справочник по правописанию и литературной правке» Розенталя стал моей настольной книгой. А после лекций по современному русскому Елены Леонидовны Лилеевой я обзавёлся словарями: толковым «живого великорусского» — Даля (разумеется, под редакцией Бодуэна де Куртенэ), этимологического — Фасмера, орфоэпического — под редакцией Аванесова, синонимов (изданного Институтом русского языка Академии наук СССР); пришлось побегать-поискать по магазинам, обычным и букинистическим. С подачи той же Елены Леонидовны, четырёхтомником Даля люблю пользоваться не только по прямому назначению: иные словарные статьи не уступают художественным текстам, зачитаешься!
О чтении… До сих пор становится страшно, стоит лишь взглянуть на списки обязательной литературы. Брал книги в своей городской библиотеке, двумя сумками, за месяц-полтора одолевал, после чего всё повторялось снова; чего не мог найти, привозил из института, совсем уж редкие издания спрашивал в читальных залах.

Сам не ожидал от себя столь рьяного рвения к учёбе: не прогуливал лекций, семинаров, всё конспектировал; если не успевал, просил преподавателей говорить помедленнее, если что-то было непонятно, останавливал и переспрашивал — удивительно, сокурсники не смотрели на меня косо и не считали занудой. Вот разве на контрольные и курсовые не тратил много сил, выкладываясь лишь


Оценка произведения:
Разное:
Реклама
Обсуждение
     00:17 13.12.2018 (1)
1
Ох накрыло после прочтения! 
Книжную лавку нашу прекрасную закрыли...
А Леонов Вам рассказывал  свою знаменитую хохму про сына Пудовкина ?
Джимбинов, Есин, Минералов, Цыбин, Антонов - ушли, и от этого еще грустнее...
     19:26 13.12.2018
Спасибо! И нет - с Леоновым мне встретиться не довелось. И да - к сожалению, этот список только растёт...
Реклама