Безымянный Бог (Часть 1)

вдвоем. Вспомни: ваша жизнь была сосредоточена в маленькой комнате… В тюрьме, в которой находились преступник и соучастник преступления…
- Ты говоришь загадками. Кто был кем?
- Подумай. Ты ведь гениален. А кто она – всего-то муза, оставившая тебе лишь свое дыхание…


14.
Утро, появление которого неизбежно. Дыхание ветра настолько тяжелое, что вдохи и выдохи его стучатся в окно. В то самое, принадлежащее Писателю.
Но уже не Еве.
Сегодня она ушла от него.
Еще не успевшая остыть от объятий ночи, принявшая первые импульсы передающего ветром холода, выбрав время, в котором Писатель находился в измерении, называемом «мертвый сон».
Проснувшийся Писатель бездумно бродил по комнатам с каким-то неведомым чувством в его душе, которому он не придумал названия – а может, и не даже не думал придумывать, - походившее на предвкушение собственного страха – и испуга обнаружить его.
Она ушла, не сказав ничего.


15.
«Я не могу без нее… где она…на кого направлен теперь ее дикий взгляд…кто теперь его укрощает…ее немое присутствие растворилось в комнате, застыло в воздухе, как тогда ее шелковое платье на морозе… она растворилась в стекле окна…как теперь мне смотреть сквозь него….я потерял …»
      В этой непрекращающейся бездне своего сознания он стал искать остатки прошлого счастья:
«окно…окно осталось! Ее взгляд гулял по нему… это стекло сохранило отпечатки ее пальцев… пальцев, которых я больше не коснусь… она – здесь… и ее – нет… нет! ничего не осталось… она забрала всё… она забрала меня…я пуст…я мертв… без нее…как теперь вернуть ее… а если… может…»

«Я напишу ей письмо! Да, письмо!»

Писатель ухватился за посетившее его безумие и стал лепить из него кириллические символы, их аккуратность была отработана, как механизм, но импульсы волнения давали знать о себе небольшими отклонениями в интервалах между буквами.

Вот оно, ПИСЬМО В НИКУДА:

«ТЫ – светило моего внутреннего города, в котором – одна-единственная - составляешь все его население, и только при твоем появлении зажигаются звезды, и вопреки любой невозможности согревают своими далекими лучами холодную и мокрую землю, потому что небо плачет от радости…От радости, что ты БЫЛА, вспыхивают отдаленные фотоны-искры твоих золотистых волос, проникших через кожу где-то в области сердца и попавших в это самое сердце…

…Это самое сердце выбрало свое светило – ТЕБЯ, и ведь солнце было когда-то богом… Вернись, и я буду поклоняться тебе, и твои желания станут канонами моей религии, от которой я не отрекусь даже в свои последние минуты…

…Последние минуты, когда мы были рядом - еще не в состоянии сна – теперь приобрели статус вечности в моей – а возможно – и твоей - памяти…

…Памяти словно нет – она стала призраком, укравшим твое обличье… Я не помню жизни до нашей с тобой встречи… Она была ожиданием… Той, кто перевернет мое бесцветное существование, заполнив все экспрессией, той, кто заставит меня писать на своем жизненном полотне любовь, унижение, страдание, подозрительность, волнение – в самой разной концентрации – иногда и с добавлением слезной воды – размывая некоторые места до бледности, которые меркнут рядом с Тобой, а теперь Ты сбежала с полотна, и только тогда я понял, что полотном моей жизни был Твой незаконченный портрет, теперь же мне остался слабый фон художника-дилетанта, в котором я так нелепо теряюсь…

…Нелепо теряюсь я в лабиринтах Того города в поисках дома, где можешь прятаться ТЫ, где ТЫ – фундамент моей жизненной иерархии, исчезла ты – исчезло все, что опирается на тебя – исчез я, а меня заменяет моя пугливая глупая тень…которая боится саму себя – больше ей бояться некого, ибо город, созданный только для ТЕБЯ, пуст, и его стен не коснулся даже отдаленный звук чужого голоса… Я слаб, я не могу бороться, и первое землетрясение разрушило меня… Ты ушла, а что делать мне с этими руинами, где каждая вещь, потерявшая точные очертания и первоначальный вид, все равно отмечена меткой «ОНА БЫЛА ЗДЕСЬ»…

Но тут волнение прервало его мысль, которая и не думала останавливаться. Тот камень преткновения сей мысли – самый важный пункт того, что глаза Евы действительно никогда не встретят эти насыщенные чувством и ее отсутствием строки.
Писатель свернул письмо, на мгновение пожалев, что не связал эти предложения в единое целое, но тут же утешился мыслью - может, здесь невидимая печать фатума, заранее поставленная на пустой белый лист и расположившая все так, как угодно ей.
Но тут Писателя посетила действительно гениальная мысль – письмо ведь не отправишь в никуда. Где она теперь? Где почтамт – и что это такое? Писатель только сейчас осознал, что такое жизнь. Жизнь, а не призрачное существование. Писатель, скрывающийся от людей в своем подземелье, лестница к которому идет вверх, но и в пыль ее ступенек так редко ступали его ноги. Писатель, встретивший большую любовь – и действительно, для этого он сделал немало – выбежал на улицу за ней без удерживающего его страха – при этом как все остальное время он ел, на что это покупалось, куда девался мусор из его квартиры, и кто платил за нее?
…Писатель заплакал, как иногда плачут дети, разочаровавшись в очередном мифе. Он рыдал, взахлеб, не стесняясь ни окна, ни былого присутствия Евы, сохранившегося в пыли на Ее стуле…
Рыдал в течение целых 2-ух минут.
Насладившись страданием, причиненной этой грубой истиной, Писатель вдруг задумался. И ухмыльнулся - почему же он не сделал этого раньше, чем принялся рыдать.
«жил же я как-то до этого…И неплохо… и дожил же до 23 лет таким образом… может… да так и есть… я просто исключение… я – гений… потому эта грязь не касается меня…»


16.
Теперь Писатель и Окно представляли собой симбиоз постоянного, напряженного ожидания. Писатель очень исхудал, так как боялся отойти от Окна больше, чем на минуту.
И даже в моменты прихода Морфея, при могущественном дыхании которого все подчинялось сонному опьянению – Писатель пытался сопротивляться ему.
«Все, все они мешают нам снова быть вместе! Мешают мне ждать Ее… Все эти обстоятельства, которым подчиняются обычные люди, и которых мог бы избежать я, - но я не могу…избежать всего»
Писатель злился на все, кроме одного интересного и стоящего выше всех предмета – коим являлся он сам. Мог бы вернуть он ее, только смотря в окно? Гениальность Писателя даже не предполагала подобные вопросы. Она была совершенно иной. А какой – он не знал и сам. Знал лишь ее громкое наименование. Писатель решил принять спокойное течение своей гениальности, и был ли это его внутренний диалог с самим собой, либо что-то другое – Писатель слушался безоговорочно.
Успокоив себя в очередной раз избранностью своего мышления, Он вдруг почувствовал легкую дрожь на кончиках пальцев.
«Это ведь сигнал… только… что бы это могло значить…»
И тут импульсы человеческого тела, те самые, которыми работал он над созданием романа, сделали свое дело.

«Героиня! Героиня… Я забыл… забыл о ней… Сколько… сколько же прошло времени с того момента, как я все бросил… бросил рукопись… и решил ждать Еву… а не оплакивать ее отсутствие…»

Писатель оторвался от окна – и мгновенная мысль сомнения задержала его, но тут же отпустила – он подбежал к столу и дрожащими руками вытащил свою рукопись, одетую в яркий красный переплет.
Абстрактная боль раскаяния превратилась в боль настоящую, застрявшую в горле, и приготовилась подорвать его голос, дабы он зазвучал виновато.
«Где ты, Героиня, где же твой совершенный голос? Я не слышу тебя… не слышу…»
Раздетые листы рукописи поставили его в страшное недоумение. Словно он один – был той толпой изумленных людей, а его Героиня – тем мальчиком, которому предстояло стать гением.
Впервые в жизни что-то удивило его. Уход Евы был огорчением – но никак не подобным удивлением.
«Что…что я наделал?»
У Писателя помутилось сознание. А потом и исчезло вовсе, оставив лежать его в обмороке. Оно отказывалось принять мысль, что листы рукописи были пустыми. Совершенными. Белыми. Чистыми. И – пустыми.