отношениях (да и вообще об отношениях) – это Ирина и Игорь. И если мальчик с осторожностью, опаской, но добротой меня встретил, то «мамочка» - естественно, в штыки. И это еще даже о штампе не шла речь, когда ее пламя любви к бывшему мужу резко вспыхнуло, провоцируя на дополнительные встречи, и заодно – меня желая заживо испепелить. Но Пахомов быстро всё остудил, искренне и смачно заявив: «Все вопросы к моей нынешней жене. Теперь она подобные вещи решает: с кем и когда у нашей семьи будет… общий досуг».
И если ее ревность сразу попыталась включить режим шантажа сыном, то вскоре все же разум возобладал над ней. Видя с ним наши отношения, а также получив от меня жесткий «пинок» в виде толстого намека, что вскоре планируем своими детьми обзавестись, и «Игорю больше не придется скучать среди угрюмых взрослых…» - поумнела. Страх потерять и без того шаткое свое положение в его, Кости, жизни враз подавил ее эгоистический пыл, сменив на адекватную скромность: по крайней мере, перестала ставить палки в колеса общению сына с отцом…
И пусть на Рождество не срослось (работа Кости и Ирины тараканы), а вот на масленицу мы свершили затеянное.
Два часа езды – и снова оказаться рядом с, казалось, необъятной березой. Перепрыгнуть через забор – и открыть изнутри ворота…
Плакала и радовалась одновременно старушка, Анна Федосеевна, не веря счастью своему, всё никак наглядеться не могла на нас: на Костика, на Игорька и на меня.
- Ба, да сядьте уже! Успокойтесь, - взволнованно отозвался, взмолился Пахомов. – И так всего вдоволь и очень вкусно!
- А сметану?! – вскочила, дернулась обратно женщина с места. – По сметанку еще надо к Фроловым сходить!
- Сейчас всё сделаю! Ну, Ба! – обиженно. – Ну, дайте уже сказать Вам новость!
Оторопела старушка. Послушно опустилась на табурет.
Тревожный, испуганный взгляд обрушила ему в очи.
- Мы с Лизой поженились.
- О! – взвизгнула, хлопнув в ладони. - Ну, слава Богу! - машинально перекрестилась. - Давно пора! Я столько просила у Господа, чтоб тебя образумил!
- Меня? – от удивления дрогнул Костин голос. – А чего меня? – пристыжено рассмеялся.
Глаза бабульки заблестели вновь от слез:
- Да что… опять сомневался бы, бегал… А так – молодцы! Родные мои! Сразу было видно… что вы с Лизонькой… друг для друга сотканы. И Игорьку при вас двоих будет проще, чем при тебе одному... А так, гляди, ума тебе немного прибавит, пыл поубавит. На добрый путь наставит.
- Это еще кто кого, - обиженно буркнул сквозь смех Пахомов.
Захохотала, смущенная, и я.
- Она – тебе, - уверенно выдала, повторила старушка. – А то вон… уже четвертый десяток на носу, а все носишься, гайсаешь, непонятно где, будто по-прежнему только школу окончил. Пора и о будущем… о тихом будущем подумать! О семье, а не только о работе…
- Думаю, Ба. Думаю, - тихим, едва различимым шепотом, пристыжено пряча очи. – Причем сообща…
- А вот это – правильно! Советуйтесь, решайте, уступайте друг другу – и всё у вас будет хорошо. И Игорька не забывайте, да правнучек?
- Ага, - засмущавшись, рассмеялся мальчишка.
***
Науменко оказался… не таким уже простым персонажем. Ту еще… свору шакалов вокруг себя сплотил, тех еще товарищей заимел, подтянул к себе в логово, в стаю. Всех же остальных, неугодных, - сразу в утиль. Как и меня: с моей-то родословной я ни в каких вариациях вселенной не вписывалась в его «кружок по интересам» (и это он еще о моих тараканах не знал: о принципах праведности и стремлениях героя). Так что… как бы я не пыталась и не мечтала… не было изначально, по умолчанию… априори мне места среди продуманной, рабочей схемы, что создавалась и оттачивалась годами… среди царства «Наумении».
Еще немного – и Сереге бы присвоили подполковника. И полетел бы наш не менее, чем я, принципиальный Курасов: если не вверх, по служебной лестнице, то вниз – за остальными, на свалку бытия, уступая место более «предприимчивому поколению», более… сообразительному «молодняку». И никто бы этому не помешал. Ведь как, что? Все давно уже под крылом Сереги: Горбунов, Казанцев, Сальников, еще «парочка» майоров и капитанов… - и это только низы, что умудрились засветиться или посыпаться, как домино, вслед за "Господином"... Кто же еще был замешан - предстоит еще расковырять, разворошить... сие осиное гнездо.
И всё было на мази – всё, пока так близко не засунули к нему меня, идиотку неугодную, – и встала я как кость в горле: ни глотнуть, ни сплюнуть. Сначала раздражителем выступала, а затем и вовсе – угрозой. Ладно батя, ладно его связи, знакомые… Но отношения, странные, непонятные… терки с ФСБ-шником…. Предрешило мою судьбу. Резво, смело и бесповоротно. Ведь Пахомов уж точно вряд ли им подыграет: или «податью» защимит, или за решетку упечет… если не сразу – в яму, на кладбище. Вот и пришел на ум план Майору: так удачно совпало с операцией, так красиво раздали, разыграли карты… Меня же по моей просьбе туда и заслали, к Косте подпустили, а дальше – дело идеального «шума», «издержек операции»: у Пахомова на почве ревности и сложных прошлых наших отношений кукушку сорвало. По всем записям - ко мне явно проявлял агрессию и составлял угрозу: намеревался совершить акт насилия, надругательства. Однако "заботливый" Науменко, будучи прямым моим начальником, геройски рванул спасать нерадивую коллегу. Да только судьба-злодейка неумолима: Серега убивает Пахомова, а тот... в последний миг, скорее всего, сам утаскивает меня за собой, али просто - шальная пуля.
Не осталось мне места больше в этом мире, по мнению Науменко, не осталось… если оно вообще… когда-то было.
Сам себе яму и выкопал - сам себя и завел за черту…
А без «гениального руководства», без мудрого звена, связи между «темным царством криминала» и «праведным – защитников» - вся цепочка рассыпалась: леска лопнула… и бусы заскакали по полу. Паника, страх, неосторожность – всё взяло свое…. Трусливая, крысиная натура каждого из этой своры не заставила плодов давления ждать: тут же принялись тыкать пальцем друг на друга, валя вину на еще вчерашних товарищей, командиров, спасая… выгораживая свою шкуру: и прилетало не только ныне мертвым Науменко и Горбунову. Всех, всем… без исключения. Бросил их без защиты и Блоха. Сам попал под горячую руку… и едва начал вылезать, вырываться из петли, что тугой удавкой так нелепо затянулась на его шее, как тотчас и сам пошел на дно: свои же… пришили за измену.
Волки… есть волки. И только в своей стае можно выжить. И никогда… ни за что нельзя предавать друг друга. Нельзя. Да не каждой псине вручен сей дар, присущ «талант» верности и мудрости, прозорливости. А без толкового командира – что матерое тело без головы: когти рвут, да только все чаще – свою же плоть, чем врага… предсмертная агония, цель которой – уже не спасительные действия, а земной суд над грешником.
Так или иначе, мне все же удалось… в какой-то мере принести пользу обществу, хотя… и посеяв за собой… целую вереницу трупов. Много я при этом ошибок наделала, боли близким принесла… Много ужаса вкусила… но легче не стало. Не это мое лекарство. Не это... Лишь только Костя, лишь только наша с ним семья… любовь и нежность возрождает душу мою из пепла. Лишь только так – я вновь обретаю себя.
Так что… не мое это. Не мое. И пусть еще тогда, в начале декабря, пока я лежала в больнице, и пришло распоряжение о присвоении мне первого звания… - из милиции я всё равно ушла. Мне хватает вполне того, что мой муж служит на благо Родины.
Да и дел, забот и без того прибавилось с лихвой: есть чем заняться. С Костиком мы усыновили двух малышей: веселого разбойника Федьку и очень сдержанную, закрытую в своих чувствах… и желаниях (по крайней мере, надеюсь, что это лишь пока, поначалу) Натусю…
Так что… уже следующим летом, на Великий спас – не только за вареньем приехали и с искренним желанием помочь с огородом, по дому, да и просто… погостевать у Анны Федосеевны, а и заодно порадовать, познакомить со всеми членами нашей, теперь уже огромной, семьи.
Игорек, Федька, Наталка, Костик и я – вот они… беспредельщики Пахомовы...
P.S. Постскриптум
Посвящаю Константиновне.
А также посвящаю всем тем неугомонным Леди, которые все же вынудили свершиться кое-каким переменам в жизни семейства Пахомовых. Спасибо огромное, дорогие мои, за вашу любовь, теплоту и рвения – в отношении героев, и в отношении меня, вашего покорного автора!
***
В этом году очень теплая выдалась весна. На дворе еще только май, а уже все давно позабрасывали куртки – и щеголяют едва ли не в тоненьких футболках и шортах. Да что там! Многие на выходных уже мчат на море и вовсю там загорают (вода же Балтийских просторов, увы, по-прежнему неумолимо холодна).
Бреду по аллее – дурно так, голова на части раскалывается. Всё тело ломит… словно от простуды. Не прогулка – а песня. Да деваться некуда: долг собачника неумолим (и дернул меня черт еще и на собаку согласиться, будто кота было мало...) Уже и не смотрю, где там щеголяет моя (временами странная) псина. Не лает, за другими не гоняется – и на том спасибо. Сегодня ей повезло… приструнивать, приучать к «светской», жеманной жизни не буду: лишь бы опять охотничьи инстинкты не включила и не нашла, не облачилась в «шикарнейший букет» ароматов парфюма какой-нибудь гадости.
Черти чем занята голова, а вернее, ничем серьезным забивать, занимать не только не хочется, но и... попросту, нет сил.
Повезло, что сегодня у Кости выходной – и малых взял на себя. Точно бы довели меня до сказу своими криками, визгом. Оно-то весело, когда они резвятся, но не в те минуты, когда тебе настолько «хорошо», что только пуля в лоб – единственное лекарство.
Еще шаги – и замираю у крыльца маленького, частного магазина. У лестницы узнаю бабульку (соседка, через подъезд живет от нас). Васильевна… Все ее знают в лицо, а вот имени – никто так и не удосужился спросить, али запомнить. Для всех – по отчеству: «Васильевна».
- Здравствуйте! – с искренним задором выпаливаю ей я.
Опрометчиво. Знаю, что опрометчиво, особенно с учетом этого моего состояния и настроения. Каждый чего ее и обходит стороной, потому что едва тронь, тут же начнет свой рассказ: про злую невестку, нерадивого сына, про больницу… в которой проработала на благо детей тридцать лет, про похвалу и квартиру, что ей дарено в награду… В общем, всё то, что как заезженная пластинка… крутится всегда и везде. Бесит. Почти всех бесит этот ее рассказ – а потому сторонятся, обходят, оббегают, словом лишним не отдернут старушку.
А я ведусь. Не знаю почему, но мне ее жаль.
Даже будучи при живых и здоровых детях, внуках, живя с ними в одной квартире – она им не нужна, пусть даже и… «странная», пусть даже и… «бесящая». Ждут ее смерти. И Васильевна не раз признавалась, что и она ее ждет, что устала от всего… что пора давно, да никак Бог не заберет.
И вот мне жалко. Мне… страшно. Лишь бы самим не докатиться до такой участи, где ты - не почетный родитель, а мерзкая обуза…
Окидываю взором невысокого роста пожилую женщину в теплом пальто. Не порицаю ее за странный выбор. Понимаю: каждый волен жить, как хочет. Творить, что захочет (не посягая на счастье других). И ошибаться так, как ошибается. Не говоря уже о том, что носить из одежды: даже в
