– «ПОБЕДА!» - хотелось кричать… да только горло сжала судорога и вместо радостного крика ручьём полились слезы. Было трудно дышать, потому что всё, что упало на дно сердца за эти страшные годы, всё, что лежало там тяжелым и горьким грузом, все это начало подниматься, душить, жечь душу и мозг; всё это колотилось внутри, поднимая целую бурю воспоминаний и несбывшихся надежд. У всех, даже у мужчин, по щекам катились горячие сладкие слёзы и не нужны были ни какие слова. Потому что прозвучало оно, одно, самое важное слово – ПОБЕДА!
Тоня демобилизовалась практически сразу, тогда же, в 1945-м. Вернулась в свою деревню. Их изба осталась цела. Целы и невредимы были родители и сестры. Только Ваня не вернулся. Он был водителем, возил провизию в блокадный Ленинград, там и утонул в Ладожском озере во время бомбежки. Теперь у них было две Маруси – одна своя, родная, одна приемная. Полюбили ее, как родную. Но самое главное, что эта Маруся оказалась сестренкой Верочки, той самой, которую не нашли соседи, когда хоронили остальных.
А своя Маруся, оказывается, успела выйти замуж в самом конце войны. Она не попала на фронт, а уехала в Сибирь, туда был эвакуирован завод с Западной Украины, выпускали технику, оружие – «всё для фронта». Там и познакомилась с поляком из Винницы. Родила вскоре дочку и назвала ее Антониной, в честь сестры. Когда Польша стала социалистической и открыли границу для заселения её поляками, Маруся с мужем и своей Антоськой уехали жить туда.
Жизнь потихоньку начала налаживаться. В 1946 в их деревню неожиданно приехал Павел – тот самый парень с ее части. Забилось девичье сердце.
- Павлик?! Откуда ты здесь – удивилась Тоня.
- Как откуда? Вот демобилизовался, еду домой. За тобой приехал.
- Как за мной? – Тоня и рада была и удивлена. – А Зоя?
- А Зоя здесь при чем?
- Так ты же за ней ухаживал?! Мне так показалось. – Тоня недоумевала.
- Ничего я за ней не ухаживал. Я приехал за тобой. Замуж за меня пойдешь?
Так они и поженились. 30 мая. Всё цвело. И опять верилось только в самое лучшее.
Приехали на родину Павла, в маленькую деревушку в Алтайском крае. Там его ждали мать, два брата и сестренка. Жили там совсем бедно, избы низкие, как землянки, в землю вросли, одни ботинки имели на всю семью. Но люди простые были, добрые. Приняли её с радостью. Да и она к ним со всей душой. Матери, Акулине, старалась помогать во всем. С собой привезла швейную машинку, (с самой Германии везла!), да в качестве приданного мать сунула ей в дорогу несколько отрезов ткани – так она братьям Павла настрочила рубашек из привезенных отрезов. Особенно полюбилась ей Роза, младшая сестренка Павла. Напоминала она ей своих сестер, которых так не хватало всю войну.
Павел пошел в сельсовет устраиваться на работу, до войны он был там счетоводом. Председатель обрадовался, по-отечески обнял, стал расспрашивать, что да как. Долго разговаривали, да потом говорит он:
- Рад я Павлик, что ты вернулся. Коли хочешь, возьму тебя на прежнюю должность. Да только место ли тебе, молодому, здесь в этой глуши? Оно, конечно, понятно, мне нужны люди, ведь никто из нашей деревни с войны не вернулся. Да как отец тебе скажу: езжай-ка ты в город, вам молодым, надо по-другому свою жизнь устраивать. Здесь то остались одни старики и старухи – мы уж доживем свой век, а у вас еще всё впереди. Ну а устроишься в городе – смотришь, и мать с братовьями заберешь. Решать тебе.
Подумали они с Тоней – а и правда, может в город поехать? Стали думать – куда? Везде разруха после войны да голод. Вспомнили, как рассказывал однополчанин из Ташкента про свой родной город, как тепло там круглый год и фрукты растут, прям вдоль улиц. Слушали тогда они его рассказы морозной зимой, и представлялся им сказочный край, где все сыты и счастливы. Туда и решили ехать.
Дорога была долгой. В поезде с ними рядом ехала уже немолодая женщина, всё смотрела на них и сквозь слезы причитала:
- Счастливые ваши родители, дождались своих дитяток домой с войны. А я вот одна осталась. И муж погиб, и на обоих сыновей похоронки пришли. Старшего хоть могилка нашлась – вот ездила посмотреть….. А младший где похоронен, да отец его – не знаю.
Сжималось Тонино сердце, обнимала она тётю Машу, вспоминала, как мать оплакивала Ваню, да благодарила Богородицу, что не обманула она её, Тоню, уберегла, позволила вернуться домой целой и невредимой.
Тётя Маша ехала в Алма-Ату, бывший Верный. Говорила, что там, как и в Ташкенте, большую часть года тепло и растут фрукты.
- Может, ко мне поедете? – уговаривала их она. – Я всё равно одна. У меня и сад есть, и огород – проживем. Всё вместе веселее.
Вышли на вокзале в Алма-Ате, попрощались с тетей Машей, записали адрес, обещали обязательно приехать в гости. Поезд отправлялся только вечером. Вышли на вокзальную площадь – а тут будто и не было войны. Лепешки продают прямо на улице! Горячие, ароматные! Купили они по лепешке. Вдохнула Тоня аромат свежего хлеба – и голова закружилась от счастья. Так тепло стало и радостно внутри. Вот она, какая жизнь то бывает! Тут же продавали фрукты – яблоки, абрикосы. Небо было чистым, и солнце грело так ласково.
- Павлик! Хорошо-то как!
Наелись. Побродили по окрестным улочкам. Закралась мысль в голову – а может и вправду здесь остаться. Не понравится – так Ташкент не далеко, всегда уехать можно. И остались. Поехали искать тетю Машу. Жила она где-то на самой окраине. Ехали на телеге. Из сумки пахло свежими лепешками. А вокруг было так зелено – весь город был похож на сад. К тете Маше приехали уже с темнотой, пока нашли ее дом, пока обнимались радостно и пили чай – была глубокая ночь. А утром вышла Тоня на крыльцо и обомлела – с одной стороны возвышались могущественные горы (раньше она никогда их не видела), над головой светило яркое теплое солнце, а дома едва выглядывали из зеленых яблоневых садов. И поняла тогда она, что никуда уже отсюда не уедет – здесь теперь её дом.
Павлик устроился на авторемонтный завод неподалеку. Тоня помогала тёте Маше в колхозных садах. Собирали яблоки – огромный спелый апорт, аккуратно складывали в ящики. Тоня ждала ребенка. Когда начались схватки, был уже вечер, Павел только вернулся с работы. До роддома было не близко. Пошли пешком. Останавливались, когда Тоне совсем было невмоготу, Павел прижимал ее к себе, гладил по волосам, по плечам, шептал тихонько: «Ничего, Тонюшка, потерпи, скоро уже». Дошли, наконец – уже ночь, темно кругом, всё закрыто. Тоня обессилено села на крыльцо, тяжело дышала. Павел начал стучать в двери и окна. Вышла пожилая санитарка: «Чего расшумелся-то?» Потом увидела Тоню на крыльце: «Батюшки мои!», побежала звать врача. Родился мальчик. Первенец. Назвали Леонидом. Павел был очень счастлив.
Вскоре от завода им выделили комнату в бараке, сразу за заводскими цехами. Кухня общая, но зато комната своя – просторная. Переехали. Теперь можно было и семью из деревни забрать. Павел уехал за матерью, братьями и сестрой. Всех привез. Братьев устроил на завод. Мать помогала Тоне с малышом. Все жили в одной комнате. В тесноте, да не в обиде. Ведь все свои, родные.
У Тони стало пропадать молоко, Лёньчик плакал целыми днями. Обливалось сердце кровью у Тони и у свекрови её – дите голодное. Как-то свекровь растолкла печенье с кипяченой водой, да из ложечки стала кормить ребенка. Он сначала сморщился, а потом стал кушать, ложечка за ложечкой. Наелся и заулыбался. Так и кормили печеньем, пока не подрос.
А рос он подвижным, веселым мальчуганом. Смотрела Тоня на него и видела те же озорные искорки, что всегда светились в глазах у Павлика, те самые, что так запали ей в сердце на той страшной войне. Веселил всех Лёня – любили его все безумно. Вечерами собирались в своей единственной комнате, грели воду на примусе, пили чай, смеялись. А однажды оглянуться не успели, как подбежал он к примусу, схватил своими цепкими ручками кружку и перевернул на себя кипящую воду. Подскочили. Леня закатился от боли. Тоня схватила его на руки, увидела, как заплывает ошпаренное лицо, и побежала бегом в больницу. Пешком, в чем была. До больницы далеко, почти полгорода пройти надо. Павел за ней. Бежала не помнит как. Автобусы не ходили. Лёнечка кричал криком, а она молилась. Простить себе не могла, что не досмотрела. В больнице осмотрели,, сделали обезболивающие. Больше ни чем помочь не могли. Не было лекарств. Предложили оставить его в больнице. «Как же мы оставим его одного?» - удивился Павел. «Так положено, мать мы оставить не можем, нет мест у нас» Тоня беззвучно зарыдала. «Нет, - твердо сказал Павел – одного мы его не оставим, мал он еще. Либо мать оставляйте, либо мы пойдем домой, всё равно вы ничего больше сделать не можете». Так и пошли они домой. Леня немного успокоился, но глазки не открывались, на лицо было страшно смотреть. Он всхлипывал, прижимался к отцу. Тоня шла рядом, и сердце её обливалось кровью. У малыша поднялся жар. Он опять начал плакать. До дома было еще далеко. Тоню начала охватывать паника. Мысли перепутались, и остался только страх за свою кровиночку, за маленького крошку, которому она ничем не могла помочь. На встречу им шла пожилая женщина. Остановилась, поравнявшись с ними в темноте.
- Дочка, - спокойно сказала она, - что случилось? Ребеночку то совсем плохо – жар у него.
Расплакалась Тоня, рассказала, что случилось.
- Ты не плачь,- ответила женщина, - отойдем в сторонку. Я помогу сейчас.
Они отошли в сторону, под арку какого-то дома. Женщина взяла Лёнечку на руки и стала читать молитву. Тоня и Павлик удивленно молчали. И случилось чудо – ребенок вдруг успокоился, притих, начал засыпать. Дыхание его стало ровное, спокойное. Отдала его женщина Тоне, и та с удивлением обнаружила, что жар спал. Малыш просто спал, как обычно спят дети.
- Ты не плачь, дочка, - опять сказала женщина. – Поправится твоё дитятко. Ты только не поленись, сходи в церковь, попроси церковного масла, будешь гусиное пёрышко макать в него и смазывать ожоги. Всё пройдет, вот увидишь.
Ранним утром побежала бабушка Акулина в ближайшую церковь. Всё сделали, как сказала та женщина – и, действительно, открылись глазки у Лёнюшки, зажили ранки. Вот только стал он чаще моргать, то ли от испуга, то ли повредилось что-то от ожога.
Вскоре один из братьев Павла женился и ему выдели собственную комнату. Молодых отселили. Тоня пошла работать. Уставала очень. Но жить стало попроще – и леденцы завелись в их доме, и другие продукты. А еще через некоторое время родился Толик, второй сыночек. Этот был вылитый отец. Но серьезный. Совсем не такой, как озорной и веселый Лёня. А спустя три года родился и Юра. Тоня всё шила, она по-прежнему обшивала всю семью. Да почувствовала – схватки. Побежала в роддом сама – все на работе. Благо теперь роддом был рядом, всего несколько кварталов. По дороге встретила соседку, только кивнула, а говорить не смогла, схватки усиливались, боялась родить прям на улице. Соседка на заводе швеей работала (шили чехлы на сиденья автомашин), пришла на завод, нашла Павлика.
- Павел, жену твою встретила, не иначе в роддом она побежала.
- Как в роддом? – удивился Павел, - не время вроде еще…. Да и
Емко и глобально!
С уважением!