шестом поколении, и собой, по великому блату переведённому в Москву, но остающимся по сути залётным фраером в служебной квартирёнке. Это перед бедными гастарбайтерами или легко уязвимыми со стороны закона проститутками он мог выпендриваться, как хотел. Я же был слишком защищён – шутка ли, почти все соседи знали меня с раннего детства, а их предки были сплошь полковники и майоры на одного генерала в доме – моего деда. Ну и постарше я был Камила, а ощущение возрастной дистанции милицейская фуражка на голове может погасить, по-моему, только у очень плохого или вконец развращённого службой человека. Камил не был так уж плох, и свои границы знал прекрасно. За что, собственно, его у нас почти и любили. Сам, мол, живёт и другим даёт…
- А как служба? – спросил я из вежливости.
- Слушай, - Камил слегка притушил простодушье своего облика, улыбнулся хитро. – В последнее время никаких беспокойств не было?
«Что-то знает!» - мелькнуло у меня в голове. – «А может, и больше того – сам причастен?»
Спросил предельно осторожно и нейтрально:
- А что?
- Да вот человек один хочет с тобой поговорить. Тебе ведь деньги нужны?
Ну, ясное дело, я встревожился не на шутку. Менты мне предлагали деньги только один раз в жизни – давным-давно, когда я случайно попал в компанию оперов из райотдела. Ребята оказались отличными, Всех, кроме старшего, направил в милицию с автозавода родной комсомол, и деваться им было некуда. Правда, обещали квартиры. Зато старший, битый опер, умел натурально есть тонкие стаканы (исключая донышко) и демонстрировал это неоднократно, жалуясь только на некоторую изжогу при переедании. Вот они как-то и предложили мне оформиться стукачом, чтобы официально получать по сорок рублей в месяц (тех, советских, невообразимо твёрдых и весомых в сравнении с нынешними), которые мы бы пропивали вместе. Фонд на стукачей у них был, но и отчётность какая-никакая требовалась. Судите сами, насколько я с ними тогда подружился: почти было согласился подписать обязательство. Только уж на трезвую голову сообразил – куда же я, дурашка, лезу!.. Да, так вот, предложение денег от хитрого Камила было, конечно, пострашнее тогдашнего, может быть, и просто легкомысленного предложения оперов.
- Что за человек-то? – я естественным образом попытался потянуть время.
- Ты когда домой возвращаться будешь? Давай, мы тебя у подъезда встретим, он всё и объяснит…
Дёргаться было некуда, и мы сговорились. Через два часа, подходя к дому, я ещё издалека увидел на скамеечке у подъезда самого Камила, а с ним – некоего вальяжного, бородатого, толстого господина с изящным портфелем светло-коричневой кожи. Подойдя поближе, я заметил и массивный перстень (кажется, с яшмой) на безымянном пальце его правой руки. Господин поднялся мне навстречу.
- Здравствуйте, здравствуйте! – уверенно улыбаясь, произнёс он. – Позвольте представиться: Олег Артурович, риэлтор.
- Да я, кажется… - промямлил было я, но Олег Артурович прервал меня – мягко, однако настойчиво.
- Мне Камил Хусейнович рассказывал о вашем положении, и квартиру вашу обрисовал, так что могу сразу вам предложить кое-что интересное. Квартира ваша наверняка убитая, и смотреть не обязательно, тридцать лет ремонта не было, ведь правильно? Но район считается хорошим, хотя, честно говоря, чего в нём хорошего – не пойму. Ну, центр, всё рядом, так ведь вокруг гарь сплошная… А я вам за неё чудесную, новую «однушку» в зелёном районе предоставлю и целый миллион рублей впридачу! И переезд за мой счёт!..
- Какое моё положение? – только и сумел пробормотать я.
- Ну как же! – Олег Артурович усмехнулся чуть пожёстче, чем вначале. – Ведь неспокойно у вас дома, верно? На нервы-то давит?
- Да что вам надо-то от меня? – начал я всё-таки сопротивляться.
- Слушай, дело предлагают, - встрял Камил. – И бабки какие сразу на руки!
- Знаете, - наконец сообразил я. – Так дело не делается. Мне надо подумать.
- Вот это разговор! – обрадовался Олег Артурович. – Давайте, значит, так: вы подумайте – до конца лета, сейчас всё равно рынок застынет, а там и порешим. Беспокоить, надеюсь, вас больше никто не будет. Визиточку мою возьмите на всякий случай, а я вас уж и сам в сентябре побеспокою…
Кажется, я и глазом моргнуть не успел, как Олег Артурович буквально испарился. фыркнул, трогаясь с места, серебристый «БМВ» и тут же исчез за поворотом.
- Деловой мужик, - сказал Камил веским тоном. – Ты его послушай, хорошо будет, как брат, советую…
Я буркнул что-то в ответ и постарался побыстрее добраться до родной железной двери.
Сегодня, слава Богу, была Света. Секс, конечно, дело хорошее, но когда совсем уж одна биология, чувствуешь себя и в конце, и даже в процессе всё же как-то унизительно. Вроде ты уж совсем не человек, а только одна функция, которая у какого-нибудь хряка, известное дело, гораздо внушительней работает.
На этот раз Света, проделав обычную процедуру, впервые присела на стул и вздохнула с обаятельнейшей усмешкой.
- Ничего, если я у вас немножко посижу? – спросила она. – Поболтаем, если, конечно, не возражаете… А то мне здесь и поговорить-то не с кем. Всё дежурство, как автомат бессловесный. Функционирую, и ничего больше…
- Конечно, конечно! – не преминул я воспользоваться случаем. – Я вот давно хотел узнать – что за таблетки даёте?..
- Ну вот! – протянула Света. – И вы сразу по делу, тоже как функцию меня воспринимаете. Я-то хотела о чём-нибудь таком поболтать, отвлечённом…
- Да вот беда в том, что это самое отвлечённое для меня-то как раз такая же функция, как для вас давление мерять! – воскликнул я. – Но желанье дамы…
- Да нет, и я вам скажу, что знаю, тут никаких секретов нет. – Света оправила халатик. – Таблетки эти – доктора нашего разработки, про них я толком ничего не могу сказать… Вы-то сами какие-нибудь изменения чувствуете?
- Да вы знаете, я уж не пойму, отчего, но по вечерам иногда какая-то депрессия накатывает. Или иногда – проснёшься среди ночи, и прямо жить не хочется… Давайте, однако, лучше про литературу. Что сейчас читаете?
Света всё-таки не смогла удержаться от раскрученного Пабло Коэльо. Ну-с, той одной книжки данного автора, которую я осилил, мне вполне хватило, чтобы поддержать разговор вообще о его, так сказать, творчестве…
- Вы Сергею Леонидовичу расскажите обязательно о своих депрессиях! – напомнила Света на прощанье. Вот я и рассказываю…
Когда-то, на первом курсе, сражаясь за свою несчастную любовь, я придумал и поведал заинтересованным лицам, что пытался покончить с собой. Молодёжный пикник на зимней даче. Много выпивки. Мансарда с крюком от люстры в потолке. Кусок проволоки, жёстко захлестнувшей подбородок, когда прыгал со стула. Ребята, прибежавшие на шум, вынувшие из петли и давшие выпить чистого спирта. Ранний утренний отъезд в Москву от непереносимости стыда…
Ничего этого, Сергей Леонидович, не было. Больше того, скажу прямо: никогда я всерьёз (да даже и не всерьёз) не думал о самоубийстве, только вот свою несчастную любовь и товарища-соперника пугал, хотел воздействовать. (Кстати, абсолютно не помогло) То есть в юности не думал бессознательно, а после того, как действительно поумирал в больнице, уже сознательно сказал себе: «Ни в коем случае!»…
Было это Бог знает когда. На меня напала непонятная головная боль в сочетании с сорокоградусной температурой, я спасался аспирином и доспасался до того, что потерял сознание. Очнулся уже на больничной койке. Тут же меня напугали диагнозом «менингит» и приговорили к спинно-мозговой пункции. Было страшно, больно, тошно… Медсестра потом показала мне свою руку в ожерелье синяков – я сжимал её во время процедуры, пока лежал, голый и скрюченный, на боку, а врач всё никак не мог попасть иглой между позвонками…
Но самое главное – мне никто не сказал, что вставать после такой пункции категорически нельзя. Через недолгое время я почувствовал необходимость отправиться на поиски уборной, встал – и тут же рухнул, головой о тумбочку… Вот тут я и начал уже определённо помирать. Как я потом узнал, у меня определили гематому мозга и быстренько сплавили в НИИ Нейрохирургии, чтобы я помер уж там, ибо их за лишнюю смерть никто премий не лишал – больные здесь лежали с соответствующими диагнозами… Мне побрили голову – приготовили к трепанации черепа. И тут нейрохирург, Валентин Алексеевич Кутин, засомневался, благослови его Бог, сделал ещё один рентгеновский снимок и установил, что никакой гематомы нет, а есть тяжёлый воспалительный процесс, и нужны просто сильные антибиотики. «В общем, токсический грипп, конечно, - объяснял он мне потом. – Но я тебе написал «арахноэнцефалит с преимущественным поражением стволовых органов мозга», чтобы районный невропатолог все положенные четыре месяца бюллетень тебе, не смущаясь, продлевал; отдохни, как следует»…
Всё это я узнал потом, а тогда находился в глубоком бреду, который, кстати, записал, как только оклемался. Там было много всякого, но главное в конце: коридоры, коридоры, извилистые коридоры, по которым я лечу, а из стен высовываются мерзкие рожи, разевают пасти, хрипят, смотрят с гневом… В общем, мне очень не по себе, но тут я оказываюсь перед крутой белой лестницей наверх, а наверху, в проёме – длинная белая фигура на фоне ослепительно яркого света, и я медленно начинаю подниматься по ступенькам, и мне становится тепло и хорошо внутри, но тут я слышу голос: «Моча со вчера не отходит, надо катетер ставить» и с досадой – хорошо помню, что именно с досадой – возвращаюсь… Я лежу абсолютно голый и без покрывала, надо мной на койку навязан гамак (он почти всегда участвовал в моём бреду – как будто я вижу в клетке мать, отца, жену), а сверху на меня изучающее смотрят две молодые медсестры. «Я сам! Я сам!» - зашептал я, и мне принесли утку, отвязали гамак и накрыли свежей простынёй. От переживаний я тут же заснул, но заснул уже здоровым – слабым, но здоровым…
Я тогда, Сергей Леонидович, ещё считал себя атеистом, даже покрикивал в компании: «Интеллигент не имеет права верить в Бога!», но лестница, свет и белая фигура неопределённого пола – они были точно, и, как честный человек, я не мог это скрывать. Крестился я только лет через десять, а осознал по-настоящему прямое безумие атеизма ещё позже, но именно тогда, в результате такого неслабого, согласитесь, опыта, я совершенно сознательно сформулировал: «Никогда!» Не дождётесь!..
Тогда же я понял (уж извините за банальность) ценность ясно и чётко работающей головы. Но вот тут довольно скоро начало прорастать противоречие. По слабости характера и недовольству жизнью стал я привыкать к спиртному, стал всё чаще чувствовать удовольствие от этого добровольного сумасшествия. Потом, выходя из запоя, снова
Вернусь позже дочитать)