и мой след, много моих следов. За мной тянется цепочка отпечатков, и не все они хороши; с этим уже ничего не поделать, но я люблю здешний неспешный говор, неяркий свет - спокойствие, которое я с возрастом стал ценить превыше всего, даже превыше радости, которая наполняет сердце, когда я слышу о твоих очередных победах. Поэтому я долго сомневался, рассуждая над возможностью встречи: я-то через пропасть, которая зовется временем, поглядывал, как ты живешь там, на другом берегу - право, девчонка, с твоей яркостью это совсем не трудно. Но вот в пользе обратного внимания я не уверен, более того, я бы, наверное, не обрадовался, узнав о таковом, потому что убежден: прошлое прекрасно, пока оно прошлое, и ради сохранения красоты пусть не покидает свой
чулан, - хотя нет у меня чулана; тогда в холодильник, под кровать, к черту в зубы - ооо, бедная моя голова, ну скажи, Таис, зачем тебя принесло именно сейчас? Утро - не время для задушевного разговора; да, я в курсе, что ты слывешь за доктора душ, тоже мне - психотерапевт, всеобщая мама; да только мне сейчас не доктор нужен, а рюмка водки, а я, идиот, все вчера выхлестал. Never put off till tomorrow what can be done today. Идем пить кофе, Таис. Ничего не могу предложить, кроме горьковатого напитка с запахом тлена. А голос у тебя все-таки славный, гортанный, блюзовый; приятно слышать, хотя я не понимаю, что ты произносишь - верно, ругаешь меня? Что? Я тебе звонил ночью? «Ругался и требовал срочно приехать». Таисия выставляет из-под стола сильные колени, хотя это явно не тот
образ статной высокой девушки, которая любит танцевать, петь и бродить по морской глади. «Что за мрачный человек сидит там, в углу?» поинтересовалась длинноногая танцовщица, пока я мучил глаза; ты никогда не стеснялась в отличие от меня, и, наверное, поэтому твои прямые вопросы никогда не выглядели хамством. Предполагаю, что ты все же слегка обиделась: море, свобода, внимание мужчин и летняя ночь, которая не бывает молчаливой из-за звона цикад в густых зарослях - и нашелся человек, который отворачивает лицо. Ты утверждала, что досадовала из-за того, что моя хмурость вступила в явную конфронтацию с праздником, но я все же думаю, что и неловкое невнимание оказалось причиной того, что мы провели вместе следующий
временной отрезок. Однако же дело сделано: ты явилась и глупо теперь лелеять мысль о побеге. Попробуем сделать вид, что прошлое не играет роли - обсудим настоящее; хотя, конечно, тоже глупый повод для свидания: какое у нас с тобой настоящее. О будущем я лучше промолчу, ибо покамест оно простирается от кончика кроссовки до шикарной старинной дубовой двери заведения - у меня слюнки текут, когда я смотрю на эту дверь, ты же знаешь мою страсть к ретро. Ты так уверенно преодолела ее солидную тяжесть прежних лет! Я аплодирую твоей плавной походке, твоему лоску, твоей энергии; ты, конечно же, произвела сенсацию - с твоим появлением прекратились всякие разговоры; даже алкоголики отвлеклись от жизненно необходимых процессов и медитируют на статную фигуру в деловом, похоже, очень дорогом костюме. Забыл: ты же не носишь высокие каблуки и короткие юбки - примечательный
момент, когда нужно демонстрировать прелести. Впрочем, твое тело - не секрет для меня, я неплохо изучил таинственные страсти в свое время, так что дай хоть немного прийти в себя и выкладывай, что случилось. «Не надо, пожалуйста, начинать с пошлости», просит девушка, бесцеремонно разбившая утреннюю похмельную негу - самую приятную, потому что сладко упиваться жалостью к себе, пропащему, и предвкушать глоток, от которого рассеивается тошнотворная зеленоватая муть в голове. Не начинать с пошлости? А с чего еще, моя ненаглядная? Что нас с тобой объединяет, кроме пошлости? Что ты блещешь очами, прекрасная Таис, явившаяся бледным утром продолжением сна моего? «Ты меня звал ночью
довольно длительный период. Уже тем вечером, когда танцы пришли в упадок и взошла пупырчатая луна, насытив степь серебром, ты держалась рядом. Многие предпочли вину за столом уединенные прогулки по балкам, где много укромных мест, чтобы получить сиюминутное удовольствие; уж кому не знать такие норки, как не мне - я вызубрил здешнюю карту назубок, знал и гроты, и акациевые посадки, но ты предпочла устроиться неподалеку и слушать: с каким самозабвением молодые люди погружаются в стихию спора и хрипят утром, пытаясь вспомнить, о чем шла беседа! Никто потом не знает, чем завершилась дискуссия; начавшись с одной, она меняет с десяток тем, то затухая, то разгораясь подобно костру, в который подкидывают охапку трескучих сучьев: нельзя сказать, кто прав; но каждый испытывает приятность от иллюзорного впечатления того, что и он сделал
штрих к портрету. А вот и еще один штришок: мне было безумно интересно, как ты поведешь себя, оказавшись в рюмочной, однако ты успешно проходишь маленькое испытание, и я рад; ведь ходят разные слухи, в том числе и такие, что ты - богема, элита, джазовая певица, которая воротит нос от нас, грешных и низменных мещан. Ничего подобного я, к счастью, не нахожу: узкая ладонь спокойно касается моей лапы, и становится немного стыдно за неухоженные ногти; подставленная естественным жестом под поцелуй щека по-прежнему прохладна и гладка так, что я машинально поднимаю руку, чтобы, как в прежние времена, коснуться кожи ласковым мимолетным движением пальцев, но спохватываюсь. Поздно: жест не ускользает от внимания быстрых глаз: ты еле заметно усмехаешься: мне кажется, что тебе приятно? Мне точно приятно: люблю красивых женщин, кроме того, за десять лет я, видимо, все-таки соскучился
зачем-то». Девушка спокойно пьет кофе, который я пока не разучился варить; остальное, включая и тебя, Таис, я начал забывать: прогрессирую. Мое удивление пробивается даже сквозь абстинентный синдром и теснит головную боль: «Интересно, на фига мне это понадобилось». От кофе снова тошнит, но я героически сдерживаюсь. Ночь случилась дикая и без вызова Таис: начав в седьмом часу пить с одними подонками, уже в девятом я обнаружил себя истерически хохочущим в компании размалеванных дурных девиц на другом конце города, выплыло вдруг перекошенное лицо, рука на взмахе - я дрался? Кажется, обошлось без баталий, иначе бы остались следы. Нудный и бессмысленный спор до полуночи, и здесь меня разбирает судорожный хохот; Таис смотрит вопрошающе и немного испуганно, но как объяснить, что это ужасно забавно: пять пьяных едва знакомых идиотов сидят и пытаются непослушными языками толковать о свободе и воле, опираясь скользящими локтями на жирную поверхность ветхого стола непонятно в чьей кухне. Какой
свежий вклад в обсуждение отнюдь не свежих проблем. Ночные споры не приводят ни к чему конкретному, но все довольны собой и собеседниками; словами швыряются в конечном итоге ради того, чтобы убедиться в собственной значимости и уверенности; но ты не вступала в разговор, ты внимательно слушала, как я громлю оппонентов затертыми аргументами, изношенными остротами и цитатами из книг, которые я наловчился удачно приводить. Иногда ты кивала, будто находя в моих речах подтверждение своим мыслям, и я ободрялся и распускал хвост уже совсем до павлиньего состояния. Когда оранжевое южное солнце очертило частокол острых пирамидальных тополей и звон цикад сменился несмелым посвистыванием пичужек и близким шепотом утреннего прибоя, я договорился до того, что любое ограничение свободы и воли - это преступление, подлежащее строгой каре. Тогда ты спросила: «Значит, я вольна нарушить твою свободу?» Кажется, ты злилась на мои предутренние силлогизмы; я это отчетливо считал
по твоей улыбке. Здесь вкусные пирожные, угощайся, говорю я вместо приветствия, чтобы избегнуть ненавистного «ну, как жизнь? Прекрасно выглядишь!» Выглядишь ты отлично, ухоженно и со вкусом, и если годы берут свое, то в твоем случае они явно скромничают: конечно, внешность стала зрелой и, если так выразиться, более совершенной, законченной; но ты свежа, хотя ты младше меня на каких-то пять годиков; а мне - ну что же, столько, сколько есть, тут уж ничего не поделаешь. По мне-то видно, сколько времени прошло и как оно умеет менять. Я, пожалуй, не буду восторгаться вслух: не люблю говорить то, что и так всем известно. «Ты прекрасно выглядишь». «Спасибо». Проклятье! Язык сам повернулся, как валик в нечаянно включившимся механизме. Пока я думаю одно, говорю прямо противоположное. Мой язык - воистину враг мой, сколько раз ставил в неудобное положение. Прощу его в данном случае: я созерцаю напротив действительно
замечательный вид! Не воля - вольница: резкие запахи сивушной водки, кисло воняющие лужи, небритые оплывшие лица, желтый полусвет дурдома и тупой стук: один из собеседников периодически отрубается и бьется головой о кафель, что приводит его в кратковременное и относительное разумение. Если я хотел увидеть и пережить апокалипсис, то это он. Деградация. Грязные девки, чей визг доносится из коридора. И глубокомысленная, высокодуховная беседа: «Я никому - ничего - не должен. Хрр... Свобода. Хочу... хррр.... и пью. Понимаешь? Сссука. Я за свободу - глотку - ублюдки. Хррр. Бэээ». «А че ты недавно у нациков делал? Мне рассказывали: клянчил публикацию. Тоже мне, нашел свободное общество...» «У них правда. Хррр... У них в венах кровь. Всех мочить. Поганой метлой...» «Если и есть свобода, то здесь или на войне, братцы; и обратите внимание - и там и там несет дерьмищем одинаково. Поэтому только тлен. Ничего хорошего, всякой надежде цена - грош; и то дорого. Все обман, обман». Дикая ночь прожевала меня и выплюнула, да вдобавок обрушила
в твоем лице: легкое презрение, искреннее недоумение, непонимание - отчего эти люди, которые вечером так здорово танцевали, угробили столько времени на пустую болтовню и довольны, как будто сотворили нечто исключительное? Вот что я увидел и испугался, что ты сейчас уйдешь и больше не вернешься; мне стало до того страшно, что я не смог придумать иного ответа, кроме как неловко выдавить: «Попробуй». «Попробую», согласилась ты слегка насмешливо, и я почувствовал, что ты решила остаться. Так оно и вышло: ты осталась. Мы ходили и говорили; мы никак не могли наговориться, по вечерам ты неохотно вставала танцевать и без огонька проделывала пару кругов по песку, и возвращалась ко мне - как нам интересно оказалось вдвоем! Чтобы нам не мешали и не превращали разговор в очередное бессмысленное сражение, мы стали уходить в степь. Темнело; мы поднимались по колее, ведущей по борту распадка, на дне которого скапливалась ночь. Я показывал тебе
заманчивое видение, умещающееся на жестком протертом сидении без малейшей гримасы; а ведь я знал многих женщин, которые изрядно морщились здесь. Ну уж жизнью твоей я точно не стану интересоваться: с вопроса о жизни обычно начинают беседу те, кому нечего сказать - или кто не знает, о чем говорить. Смею надеяться, это не наш вариант. «Ну, как дела?» Вот те
