ПОКАЯНИЕ НЕПРИКАЯННОГО.

выпрыгивать из воды так высоко, что доставали мачты самых больших кораблей, не то, что людей на палубах. A тех, кто пытался стереть печать эту, мгновенно убивали, проглатывая человека, а то и целую группу, в одно мгновение. Большая часть людей не замечала этого. И я видел, что они действительно не замечали. Веселье шло своим чередом, а пропавших не искали, как бы и не было таковых.
Но делу время – потехе час. Те, которые накупались вдоволь,  и хорошо отдохнув, переходили к своим, как видимо, неотложным делам. Каждый делал то, что ему или им полагалось. Видно было, что делали с неохотой, но все же делали. Лица их преображались, глаза наполнялись злобой и ненавистью и место улыбки, заполнял зияющий звериный оскал, из которого источалось сквернословие и ругательства, сплетни и хула. Скорее всего, большинство из них ненавидело свое дело. Я посмотрел на группу людей, которые строили дом на песке, видимо поднятый со дна озера. Дом этот качался из стороны в сторону, казалось, вот-вот развалится, и, все же медленно  поднимался вверх, благодаря страшным усилиям рабочих, с которых пот и ругань лилась ручьями. Но тут прошлась легкая волна и дом был снесен в одно мгновение под яростный и злобный крик рабочих.
- Эй, Петро! – закричал один из них, – а не сообразить ли нам?!
И тут же вся группа радостно засуетилась, появились бутылки с мутной жидкостью, которые мгновенно опустошались в глотках ругающихся, глаза их помутнели, звериный оскал пропал и стали они похожи на обыкновенных простых людей, которым было уже все ни почем. Только в глазах была заметна, ничем не прикрытая тоска. Откуда не возьмись, появилась старенькая, затрепанная гитара и по озеру полились песни о детстве, любви, дружбе и предательстве. Мелодии, видимо, были знакомы многим. Так и там и сям стали подпевать и, даже, на больших кораблях установили что-то вроде рупоров и музыка зазвучала громко, да так, что мелодии уже невозможно было разобрать, а только ухающий страшный набат, как от разбивающихся колоколов. Услышав этот грохот, многие, оторвались от своих дел и стали кричать в такт этому страшному набату.
Неожиданно сверкнула ослепительная молния, и грянул страшный гром, заглушивший охающий набат и крик людей. Серая пелена, покрывающая болото, превратилась в черные тучи, и полил проливной  дождь. Проклятый, вечный, грузный, ледяной. Как из ведра. Тяжелый град и снег и мокрый гной пронизывали воздух и болото.  Крик людей оборвался, а скорее перешел в раздирающий душу стон. Они засуетились, переплывая от одного места к другому, собирались в группы и тут же распадались и, наконец, встали в стройные очереди к лодкам, из которых то ли продавали, то ли раздавали товары. Те, кто были первыми, набирали соль, мыло, спирт. Брали столько, сколько могли удержать на плаву. Так продолжалось несколько секунд, затем очереди заколыхались, посыпалась брань и угрозы и вот уже очереди развалились, и не было уже не первых, не последних – все сразу, гурьбой, навалились на лодки с товарами и лодки, не выдержавшие напора толпы, пошли ко дну. Пропал товар, пропали победоносные крики первых, потерявших приобретенное и наступил Голод. Люди поникли, расплылись по своим лодкам и, в глаза их, пришла Безнадежность. Тихо стало на болоте, и только дробь дождя нарушал эту тишину, да еще плачущий зов маленькой девочки: - Сашенька, Сашенька, братик ты мой! Где ты?! Она плавала между лодок, ныряя в глубь, поднимаясь на поверхность, набрав воздуха, снова ныряла, и так несколько раз, пока совсем не обессилила и, с трудом, поплыла к лодке своих родителей. Добравшись, она стала влезать в лодку, плача и оправдываясь: - Я искала его, искала...и тут она увидела то, о чем я только слушал, но никогда не видел. Отец и мать разрубали тело мальчика на куски и бросали в котел с водой, набранной из болота. – Не плачь, доченька – тихо сказала мать, – понимаешь..., девочка не дослушала и бросилась вон из лодки, а вдогонку ей кричал отец, – Дура! Так  мы все издохнем, для тебя же, чтобы ты выжила!! Но девочка уже не слушала. Обессиленная, она пошла ко дну и я понял, что она уже не выплывет.

Слезы затмили мои глаза, чело моё покрылось холодным потом, все тело мое тряслось, как в лихорадке, ноги мои уже не слушались меня и я стал падать прямо в болото. Железные рули обхватили тело мое, подняли меня и поставили обратно на тропинку. Я обернулся и увидел Милосердие. Скорбь видел я на лице ее.
-  Смотри, – тихо  сказала она. – И запоминай.
Я оглянулся. Тяжелый дождь шел по болоту, как и прежде, но там, где стояли большие корабли, все шло своим чередом, как бы не было ни дождя, ни криков, люди пели, ели и веселись и только рыбы, с пастями красных шакалов, окружили эти корабли и стояли, как бы на страже. Некоторые из них брали двух- трех людей с палуб кораблей и на своих хребтах доносили их до маленькой церкви, находящейся неподалеку. Люди бросались на церковь, но у нее была стража, состоявшая из нескольких старушек и маленьких детей.« Слабая стража », – с ужасом подумал я. – Не выдержать им и не сохранить церковь. – Ошибаешься – сказала Надежда, – посмотри повнимательней. И действительно. Люди бросались на церковь и отступали. Старушки держались за руки и вместе с ними, была та самая девочка, которая искала своего брата. Она была бледна. A глаза ее горели светом, который был ярче молнии. Новая партия людей была привезена, свежие силы, но и они были отброшены стойкостью старушек и детей. Попытка за попыткой, без остановки, без передышки, были обречены. И я пожалел, что не в ряду с теми, кто защищался. Я встал на колени и склонил голову пред этими старушками, пред этой бледной девочкой с горящими глазами.
- Пошли, – сказала Надежда, – Тебя ждет тропинка. A впрочем тебе надо отдохнуть – добавила Она, внимательно посмотрев на меня. – Вот  скамеечка, ляг и поспи. A ношу свою тяжелую сними и положи рядом – не пропадет. – Я знаю, – с трудом выговорил я и завалился на скамеечку, положив ношу под голову. В глазах пронеслась знакомая картина: Огонь, извергнутый чудовищами, превратился в красное зарево, в котором носилась зловонная гарь в туманной дымке, покрывающей болото. – «Красные шакалы!», – мелькнула у меня мысль, и я заснул.

Очнулся я в громадном сером зале, с высокими потолком, в котором стояло кроватей тридцать, выкрашенных в белую краску, заправленные в такого же цвета простынями с серыми одеялами. Все кровати были пусты, кроме одной, соседней, на которой сидел средних лет мужчина, внимательно смотревший на меня. На нем была больничная пижама, а сверху, на плечах, было наброшено серое одеяло. Я понял, что нахожусь в больничной палате.
- Где я? – спросил я у соседа, не услышав своего голоса.
Мужчина, видимо понял или догадался о чем спросил я и тут же дал мне ответ. Что нахожусь я, в одном из лучших монастырей Рима и это больничная палата, в которую меня привезли позавчера, что я кричал и метался от боли, но в сознание не приходил и, вот только сейчас открыл глаза, чему он очень обрадовался. Голос его был тихий и спокойный, немного бледное лицо, тщательно выбритое и ухоженное, как и его прическа, посеребренная легкой сединой.
- Воды – тихо простонал я.
И тут же у моих губ оказалась алюминиевая кружка, наполненная чистой, вкусной, как из родника, водой. Я припал к кружке и, с жадностью осушил ее. – Еще – попросил я. На что сосед отрицательно покачал головой, убеждая меня, при этом, что начинать надо по малу, пока организм не окрепнет. Я еще раз огляделся. Палата действительно была огромная и была в форме треугольника, в нижней части которой, была дверь, а в верхней, вместо стены, во всю длину было окно из которого был виден Рим. Монастырь, как я понял, находился на холме, а под ним, во всей своей красоте, разлился Вечный Город.
- Какая красота – сказал я,
- Да, – согласился со мной сосед, – я всю жизнь мечтал увидеть этот город и вот к концу моей жизни, мне это удалось.
- К концу? – с удивлением, спросил я.
- Да, – спокойно ответил он.
- Я вижу, что боль, которую Вы несете, гораздо тяжелее моей.
- Это как же? – посмотрел на меня сосед.
-У меня боль физическая, а у Вас духовная – ответил я,  – если Вас не затруднит, расскажите мне о себе, – осторожно попросил я.
Он пристально посмотрел на меня, потом, обратил свой взгляд на город и стал рассказывать:
- Я родился в довольно состоятельной семье, в семье аристократов, - голубых кровей – криво усмехнулся он. Получил самое лучшее образование в престижных школах, работу, жену, хотя хорошая была женщина, – он на мгновение задержал дыхание, пытаясь совладать с собой. Было видно, как тяжело ему это дается. Но он совладал с собой и продолжал, – сначала, я уехал в страну о которой всегда мечтал, купил дом на берегу океана, в котором было все, как мне показалось вначале. От коротких и мимолетных знакомств с женщинами, я даже не думал – таковы были мои принципы или законы чести, как я их сам называл, чем, кстати, очень гордился, и, наконец, я встретил ее. Ох! Какая она была. Красивая, добрая, чистая – я знал, что могу положиться на нее, без тени сомнения. Она знала, когда смеяться со мной и, когда принимать меня всерьез. Мы жили с ней душа в душу. У нас было все. Вид на океан, особенно закат, с улыбкой, добавил он – был изумителен. Так продолжалось некоторое время, но что-то меня все время тревожило, – было, какое-то чувство досады, то ли могла бы  быть лучше женщина или другой дом, я чувствовал, что чего-то мне не хватает, но не знал чего именно. Я бросил все и уехал. Она поняла, и я был благодарен ей за это. Люди объезжают кругом весь свет, чтобы увидеть разные реки, горы, новые звезды, редких птиц, уродливых рыб, нелепые расы существ и воображают, будто видели нечто особенное. Меня это не занимает. Но знай я, где найти рыцаря веры, я бы пешком пошел за ним хоть на край света. Я стал переезжать из страны в страну, из города в город – короче я гонялся за солнечным зайчиком и, в конце концов, понял, что никто не спотыкается о большие горы – спотыкаются на маленьких камушках. Т.е. я понял, что когда дверь к нашему счастью закрывается, а другая открыта, мы слишком долго смотрим на первую дверь, не замечая второй. В жизни множество дорог, но ни по одной из них нельзя уйти от себя.
Я постарел. Годы пролетели, как мгновение и я понял, что никогда не дотронусь до начала радуги. И не увижу конца ее, о которой столько мечтал. Я переехал в Рим, купил себе комнатушку в каком-то подвале и успокоился. Какая-то хандра или болезнь прицепилась ко мне и я оказался в этой палате – тихо закончил он свой рассказ.

- Мы все рождаемся мокрые, голые и голодны. И это только начало, – сказал я, не зная с чего начать. Мне показалось, что его надо убедить в том, что мы часто говорим, что сотворение мира уже закончено, хотя на самом деле, оно продолжается все время, в каждом моменте нашей жизни. Я взглянул на него и в его голубых глазах я увидел утраченные иллюзии здравомыслящего человека. Я понял, что я бессилен что-нибудь изменить. Так мы и стояли возле окна, молча, тихо, созерцая  огни, уже потемневшего, Вечного Города.

Проснувшись утром, я посмотрел на кровать соседа. Она была пуста и аккуратно застелена. A возле меня, на коленях, стояла заплаканная молодая монашка, лопоча что-то на своем языке. – A где он?